Читаем без скачивания Полдень XXI век, 2010, №11 - Журнал Полдень XXI век

Так же спокойно, как уже твердо установившееся мнение, государь прибавил, что находит Горемыкина человеком чрезвычайно либеральным и недостаточно твердо проводящим консервативные, в дворянском духе, идеи — и в ответе Сипягина о полном согласии с мнением государя о курсе, необходимом для России, не было ни капли неправды или лицемерия. «Наконец-то! — возрадовался Дмитрий Сергеевич — не вслух, разумеется, возрадовался: заканчивается эта ничтожная либеральщина, отметившая начало царствования. Более никаких послаблений!» — а вслух поспешил чистосердечно уверить государя, что наведет порядок по малейшему монаршему слову.

Свершилось! Сегодня он находится в министерском кабинете как хозяин. Сегодня курс министерства — это его курс. Сергей Дмитриевич не спеша встал из-за стола, прошелся по кабинету, как бы примеряя его под себя, огладил рано облысевшую голову, усмехнулся: впору кабинет, впору!

Теперь земство с его выборностью, студенты, инородцы, зубатовские рабочие кружки — все будет приведено в строжайший порядок. Впрочем… государь особо оговорил под конец беседы, что Зубатову поручено какое-то особое дело, да и Витте, который поспособствовал укоренению государя в выборе единственно достойного министра внутренних дел, тоже дал понять вчера, что Зубатов занят чем-то особым. Что же… пусть Зубатов в фаворе — он все равно в подчинении у него, у министра. Странно лишь, что Зубатов связан также и с Великим князем Сергеем Александровичем, которого государь, а в особенности государыня, совершенно не переносят, особенно в последние дни, и терпят в Петербурге лишь вынужденно. Что же, пусть Зубатов будет сам по себе, а вот по Великому князю нанести удар и можно, и должно — но со стороны министра юстиции Муравьева, о котором Витте намекнул как об одном из претендовавших на нынешний министерский кабинет Дмитрия Сергеевича. Да, именно с него, тем более, что от юристов да правоведов, таких, как Горемыкин с Муравьевым, ничего хорошего ожидать нельзя, и государь так же полагает, раз твердо указал на него, на Сипягина, никогда юридического образования не получавшего… А Зубатов, что же, пусть себе. У него какое-то особое дело со студентами, судя по бумагам — должно быть решил затеять студенческие кружки в верном престолу духе, по образцу зубатовских рабочих кружков, — так и пусть затевает. Если у него получится, так и хорошо, и министру заслуга, а нет — так всех к ногтю! Тем более загостился он что-то в Петербурге, давно пора обратно на Москву отбыть, в Москве электротехнический конгресс высочайше решено провести — вот пусть перед конгрессом со студентами и поработает…

— Что вы на это скажете? — Владимир Петрович Сербский потряс смятой в гармошку газетой. — Вы уже это читали?

— Что там? — спросил Петр Борисович Ганнушкин, который, в отличие от своего визави, был настроен весьма благодушно. — Я собираюсь идти обедать, может быть, составите мне компанию и за столом все и расскажете?

— Какое там обедать! Петр Борисович, вы читали очередную сенсацию от наших бывших пациентов?

— Какую именно? В последние дни у нас все сенсационно, и все связано с теми шестью, которых мы полагали сумасшедшими… Что же там еще? Эдисон всё же вынужден был признать поражение своего постоянного тока и договаривается о повсеместном устройстве для освещения тока переменного, митрополит Иоанникий дал гневный ответ на восторженную телеграмму томского студента Николая Бурденко об использовании в будущем частей тел умерших для лечения больных — об этом всем я уже знаю.

— Да какое там освещение, какое лечение! Вот, полюбуйтесь, в сегодняшних «Московских ведомостях» вся первая страница — об ужасах революции, республиканского строя и либеральных реформ, полюбуйтесь! Я знал, я знал, что к этому все и идет, что наши держиморды даже самую передовую суть, даже прямой дар из будущего захотят обратить для своей пользы! Однако какие негодяи! Вначале дали всем поверить в правдивость того, что эти шестеро знают будущее, а затем от их имени сочинили омерзительный пасквиль на прогрессивные преобразования общества!

— Но почему же «дали поверить в правдивость», почему «сочинили»? — Ганнушкин был несколько озадачен и отложил на стул свое так и не надетое пальто. — Вспомните, они рассказывали о революции и мировых войнах еще во время наших бесед в клинике…

— Именно! Именно в клинике! Я наконец-то понял, кто эти шестеро — это же безумцы, они лишились разума еще там, в будущем, и, попав сюда стали говорить о будущем со своей безумной точки зрения. И их полностью поддержали наши сторонники сатрапии и азиатчины — взгляните только на вторую страницу, — Сербский стал разворачивать мятые газетные листы. — Полюбуйтесь, вот она, статья нового министра, Сипягина, это же не статья, а приговор! Он пишет, вы только вдумайтесь, что он пишет, ничуть не стесняясь: «Определенные меры уже приняты, задержаны многие государственные преступники». Каково, а? Теперь любого, любого могут арестовать — достаточно лишь будет сослаться на этих шестерых безумцев. Сегодня эти некие «многие», а завтра уже мы с вами. Я собираюсь писать опровержение в газеты, чтобы все узнали о безумии этих шестерых, и соберу под ним подписи наших коллег…

— Но позвольте, Владимир Петрович, во-первых, я все же не считаю их безумцами, а во-вторых, я совершеннейшим образом не понимаю, за что нас с вами должны немедленно арестовывать?

— Как за что? Я известен своими либеральными взглядами, а ваш брат погиб в борьбе за свободы студенчества, этого для них будет вполне достаточно.

— Владимир Петрович, — Ганнушкин резко помрачнел, — я вас очень, очень прошу, не надо притягивать к этому делу смерть моего брата.

— Но почему же? Он же скончался этим февралем во время студенческой забастовки.

— Мой брат скончался от простуды, он не желал пропускать занятия в университете и потому являлся туда ежедневно, надеясь на прекращение забастовки и возобновление занятий, срывавшихся теми студентами, которые хотели больше гулять, чем учиться. Так что не за студенческие свободы умер мой брат, а от тех самых студенческих свобод. И если действия шестерых бывших наших собеседников хоть малой мерой послужат успокоению — то я буду приветствовать их.

— Вот как! Каиновы слова говорите вы, именно каиновы! И не успокоение будет, а упокоение — под могильной плитой упокоится всякая надежда на либеральные свободы, на отрыв от азиатчины и присоединение к европейской семье! — Газетные листы, брошенные Сербским, полетели чуть ли не в лицо Ганнушкину. — Отныне и вовек я не подам вам руки, и готовьтесь к бойкоту от всей прогрессивной интеллигенции!..