Читаем без скачивания Чужое сердце - Джоди Пиколт

А что предпочел бы я? Хотелось бы мне, чтобы мою смерть объявили, как отправление поезда? Хотелось бы мне слышать правду из уст надсмотрщика? Или же я счел бы благодатью даже те несколько минут, что провел бы в неведении?

Я знал ответ на этот вопрос.

Странно, конечно, что при мысли об этом у меня в горле встал ком: я ведь знал Шэя Борна всего пару недель.

– Мне очень жаль…

– Да, – вымолвил он. – Да…

– По-ли-ци-я! – выкрикнул Джоуи, и в следующий миг на ярус уже поднялся офицер Смит в сопровождении офицера Уитакера. Они вместе отвели Крэша в душевую: расследование вакхического преображения воды зашло в тупик, если не считать плесени, обнаруженной в трубах, и нам снова выделили часы для личной гигиены. Но после этой процедуры Смит не ушел, как обычно, а снова спустился на помост и замер перед камерой Шэя.

– Слушай, – начал он. – На прошлой неделе ты сказал мне одну вещь…

– Да?

– Сказал, чтобы я заглянул внутрь. – На лице его отразилось сомнение. – Моя дочь очень больна. Вчера врачи сказали, чтобы мы с женой попрощались с ней. Я чуть было не взорвался. Схватил плюшевого мишку, лежавшего у нее в кроватке, мишку, которого мы принесли из дому, чтобы ей не было неуютно в больнице… Так вот, я схватил его и разорвал на части. Он оказался наполненным арахисовой скорлупой. Нам и в голову не приходило заглянуть внутрь. – Смит покачал головой. – Мой ребенок будет жить. Она даже ничем не болела, просто у нее аллергия. Откуда ты это узнал?

– Я не знал…

– Неважно. – Он полез в карман и выудил оттуда сочное шоколадное пирожное, обернутое в фольгу. – Это я из дому принес Жена испекла. Она хотела тебя угостить.

– Джон, нельзя давать им контрабанду! – воскликнул Уитакер, через плечо косясь на аппаратную.

– Это не контрабанда. Просто я… делюсь с ним своим обедом…

У меня потекли слюнки. В нашем рационе шоколадных пирожных не было – только пирог с шоколадом, входивший в рождественский паек наряду с полным чулком конфет и двумя апельсинами.

Смит просунул пирожное через окошко в двери. Встретившись с Шэем взглядом, он кивнул и удалился вместе с Уитакером.

– Эй, Смертничек! – крикнул Кэллоуэй. – Я дам тебе три сигареты за половину этой вкуснятины.

– А я – целую пачку кофе, – повысил ставку Джоуи.

– Он не станет тратить шоколад на такое говно, как ты, – сказал Кэллоуэй. – Я дам тебе кофе и четыре сигареты.

К торгам присоединились Техас и Поджи. Они готовы были обменять на пирожное дисковый плеер. Журнал «Плэйбой». Моток липкой ленты.

– Доза! – выпалил Кэллоуэй. – Последняя ставка.

Братство заправляло всей торговлей метамфетамином в тюрьме штата Нью-Хэмпшир. Если Кэллоуэй готов был пожертвовать личной заначкой, значит, ему и впрямь очень хотелось съесть это пирожное.

Насколько мне было известно, с самого прибытия на ярус I Шэй не выпил и чашки кофе. Курит ли он или принимает наркотики, я не знал.

– Нет, – ответил он. – «Нет» для всех.

Прошло несколько минут.

– Господи, я даже запах чую! – сказал Кэллоуэй.

Позвольте доложить: я не сгущаю краски, когда говорю, что мы были вынуждены в течение многих часов вдыхать этот божественный запах. В три часа ночи, когда я проснулся от очередного приступа бессонницы, запах шоколада был настолько силен, что мне показалось, будто пирожное лежит в моей камере.

– Почему бы тебе просто не съесть его? – пробормотал я.

– Потому что, – ответил Шэй, которому тоже не спалось, – тогда мне нечего будет ждать.

Мэгги

У меня было множество причин любить Оливера, но главная из них заключалась в том, что мама терпеть его не могла. «Пропащий он», – говорила она всякий раз, когда Оливер наведывался в гости. «Он разрушает все вокруг себя, Мэгги, – уверяла она. – Если ты от него избавишься, то можешь повстречать своего Единственного».

Мой Единственный должен был быть врачом, вроде того анестезиолога из Дармута-Хичкока, свидание с которым мне однажды устроили. Он тогда еще спросил, знаю ли я, что закон, запрещающий скачку детского порно, является нарушением гражданских прав населения. Мой Единственный также мог быть сыном регента, который уже пять лет душа в душу жил с мужчиной, но не удосужился поставить родителей в известность. На роль моего Единственного годился также молодой сотрудник аудиторской конторы, решавшей налоговые проблемы отца, который на первом же – и последнем – нашем свидании поинтересовался, всегда ли я была такой крупной девочкой.

А вот Оливер всегда знал, что мне нужно и когда. Поэтому как только я встала на весы в то утро, он тут же выпрыгнул из-под кровати, где усердно перегрызал провод будильника, и уселся прямо мне на ноги, чтобы я не смогла увидеть цифры на табло.

«Умничка», – сказала я, сходя с весов и стараясь не замечать красные циферки, которые погасли, едва мои стопы оказались на полу. Разумеется, в том, что на экране мелькнула семерка, виноват Оливер, взгромоздившийся на поверхность аппарата. Более того, если бы я составляла официальную жалобу по этому поводу, то мне пришлось бы указать три пункта: а) четырнадцатый размер одежды – это не такой уж большой размер; б) четырнадцатый размер в Америке был бы шестнадцатым в Лондоне, так что я в некотором смысле худее, чем была бы, если бы родилась англичанкой; в) неважно, сколько ты весишь, главное здоровье.

Хорошо, возможно, я не очень много времени уделяла спорту. Но когда-нибудь я займусь им всерьез – по крайней мере так я говорила маме, этой королеве фитнеса. Вот только нужно подождать, пока все люди, чьи интересы я отстаиваю столь безустанно и самозабвенно, не будут спасены, – и спасены во всех доступных смыслах слова. Я твердила ей (да что там ей – любому, кто готов был слушать), что у АОЗГС единственная цель: помогать людям отстаивать свою позицию. Но моя мама, увы, признавала лишь позицию голубя, воина и прочие фокусы, почерпнутые на занятиях йогой Я натянула джинсы – те самые, которые нарочно стирала как можно реже: в сушилке они садились, и приходилось полдня страдать, прежде чем ткань растягивалась в достаточной мере. Подобрав свитер, который не подчеркивал бы обвисшую грудь, я обратилась за советом к Оливеру: «Ну, что скажешь?»

Он опустил левое ухо, что в переводе значило: «Какая разница? Все равно ведь снимешь это и наденешь халат».

И он, как обычно, был прав. Сложно скрывать недостатки своего тела, когда на тебе, прямо скажем, ничего не надето.

Мы вместе отправились в кухню, где я насыпала нам обоим по миске кроличьей еды (в его случае это в буквальном смысле были сырые овощи, в моем – диетические хлопья). Насытившись, он скакнул прямо в туалетное корытце, что стояло возле клетки. В этой клетке он обычно целыми днями спал.

Кролика своего я назвала в честь Оливера Венделла Холмса-младшего, знаменитого судьи Верховного суда, оставшегося в истории под прозвищем Великий Бунтовщик. Однажды он произнес фразу: «Даже собака знает, когда ее пнули, а когда об нее споткнулись». Кролики тоже понимали эту разницу. И если уж на то пошло, понимали это и мои клиенты.

«Не делай ничего такого, чего не сделала бы я сама, – предупредила я Оливера. – В частности, не стоит грызть ножки табуреток». И, захватив ключи, я направилась к своей «Тойоте-Приус». В прошлом году я истратила практически все сбережения на эту машину с гибридным двигателем. Хотя, если честно, не понимала, почему производители авто дерут три шкуры с людей с зачатками гражданской совести. Привода на все колеса в ней не было, что изрядно попортило мне нервы в суровую нью-хэмпширскую зиму, но я рассудила, что ради спасения озонового слоя можно иной раз и бухнуться в кювет.

Мои родители переехали в Линли – городок в двадцати шести милях на восток от Конкорда – семь лет назад, когда отца назначили раввином в храме Бет Ор. Фокус в том, что никакого храма Бет Ор не было: его реформистская церковь отправляла пятничные ночные службы в школьной столовой, поскольку здание сгорело дотла. Ожидалось, что средства можно будет собрать среди прихожан, но папа переоценил возможности деревенской нью-хэмпширской паствы. И хотя он всякий раз уверял меня, что они вот-вот купят землю для постройки нового святилища, я в этом очень сомневалась. К тому же все уже привыкли читать Тору под крики школьников, играющих в баскетбол в соседнем спортзале.

Самые крупные суммы в отцовский фонд ежегодно жертвовал «ЧутСпа» – оздоровительный центр для разума, тела и духа, расположенный в самом центре Линли. Владела им моя мать. Хотя среди клиентов встречались представители всех религий, слава о ней распространилась среди храмовых сестринских общин, настоятельницы которых приезжали расслабиться и восстановить силы из Нью-Йорка, Коннектикута и даже Мэриленда. Для скрабов мама использовала соль Мертвого моря. Пищу подавали только кошерную. Рекламу ее салона разместили «Бостон», «Нью-Йорк Таймс» и журнал «Роскошные спа».