Читаем без скачивания Поле боя при лунном свете - Александр Казарновский

Интересно, кого они выбрали в качестве мишеней? Ну, скажем, Тувия Раппопорт вряд ли с кем-то мог жестоко расправиться. Тяжелый инвалид после войны Судного дня, он еле передвигается на скрюченных ногах. Вместе с тем, и в этом он, несомненно, провинился перед арабами, Раппопорт ведет активнейшую политическую деятельность, постоянно организовывает демонстрации против отступления к границам шестьдесят седьмого года и превращения Страны в хорошо простреливаемый пляж. Отягчающим обстоятельством является то, что его брат – крупный ликудовец, достаточно насоливший арабам, и те ждут – не дождутся, когда можно будет спросить с ехидцей:

– Пинхас, где брат твой Тувия?

Некоторые имена я видел в первый раз. Возможно, речь шла о каких-то охранниках супермаркетов и ресторанов в крупных городах Израиля, которые в разное время и в разных местах предотвращали теракты или ликвидировали террористов. Возле каждого имени стоял точный адрес, и из адресов этих явствовало, что большинство приговоренных – поселенцы. Но я здесь адресов приводить не буду. Не хочу, чтобы имена наших поселений у израильтян, читающих эти строки вызывали ужас! Не хочу, приглашая друзей, слышать традиционно-убийственное «нет, уж лучше вы к нам»! Не бойтесь навестить нас – годами здесь жить опасно, а приехать в гости – не страшнее, чем зайти в кафе в Тель-Авиве. Сейчас, когда арабы мечтают растерзать нас, а наши политиканы готовы отдать на растерзание, именно сейчас нам так нужна ваша поддержка. Не предавайте нас. Мы ваши братья.

Давайте на минуту прервемся, и я кое-что добавлю к рассказу об Иошуа. Тридцатого сентября прошлого года, когда с начала войны, официально именуемой интифадой Аль-Акса, минул ровно год, Иошуа пришел к раву Рубинштейну покупать «арба миним» – «четыре вида растений», которые используются в ритуале праздника Суккот. И вот в тот момент, когда он вертел в руках бледно-желтый этрог, с улицы раздался детский вопль: «Арабы!» Иошуа схватил свой «эм-шестнадцать», а рав Рубинштейн – свой «узи». Они выскочили из дому и увидели толпу арабов, которые шли в Ишув, вооружившись палками, ножами, а некоторые – ружьями. Иошуа и рав Рубинштейн стали стрелять сначала в воздух, затем поверх голов, а потом уже под ноги идущим на них. Последний аргумент возымел действие, и гости повернули назад. Вдруг один из них без всяких выстрелов картинно взмахнул руками и начал проседать, а второй не менее картинно – ведь все фиксировалось на видеопленку – подхватил его. Вместе они напоминали входившую в какой-то из советских мемориалов скульптурную группу, которая официально называлась «Знамя не упадет», а народ окрестил «Вставай, магазин закроется».

Тут же послушно заголосила оказавшаяся рядом родственница свежезастреленного, и к вечеру растиражированная отечественными и зарубежными СМИ картина героической смерти и трогательных похорон жертвы еврейских извергов облетела весь мир. На следующее утро Иошуа и рав Рубинштейн уже находились за решеткой. Правда, тут же выяснилось, кто никаких доказательств убийства, кроме показаний самих арабов и красивого видеоклипа, не имеется.

Иошуа и рав Рубинштейн искренне недоумевали каким образом их пули, пущенные сначала поверх голов, а потом в землю метрах в двадцати от «жертв», могли зависнуть в воздухе, покружиться, а через несколько минут поразить несчастного, причем в тот момент, когда он был вне досягаемости выстрела.

Полиции было предъявлено медицинское заключение, составленное арабским врачом. Эксгумации семья усопшего не допустила.

Следователи оказались в сложном положении. С одной стороны, мировая общественность и израильские правозащитные организации склонны были верить арабам. Пресловутые кадры похорон в Дженине, когда случайно вывалившийся из гроба труп резво прыгал обратно в гроб, еще не запестрели на экранах телевизоров. С другой, белые нитки настолько торчали во все стороны, что «злодеев» помурыжили немного в каталажке, а затем выпустили – сначала на поруки, а там и на все четыре стороны, закрыв дело за недостатком улик.

После этого в Иошуа дважды стреляли – в первый раз, когда он ехал на своей машине, второй раз – на тремпе, попутке. В первый раз промахнулись. Второй раз пуля пробила ему правую ладонь, и теперь всякий раз, когда, общаясь со мной, он, жестикулируя, делал какое-нибудь резкое движение рукой, обмотанной грязным бинтом, то морщился от боли.

– Когда меня выпустили из тюрьмы? – спросил Иошуа, откинувшись в сером кресле, словно сошедшем с картины «Ленин в Горках». – Пятнадцатого сентября, – ответил он сам себе, а затем продолжал. – В начале октября я наткнулся на свое имя в списке. Предположим, оно появилось там немного раньше… ну на несколько дней… и что? А ничего. Я жив и здоров. На дорогах стреляют вовсю. Из нашего ишува убили рава Шауля, из соседнего – Ури Люксембурга. Ранены Гарсиа, Куперберг, Равив! А скольких обстреляли, да промазали! Никто из них ни в какие списки не попадали, и вот – пожалуйста. А я езжу и хоть бы что.

Смотрим дальше. Перейдем на еврейский календарь, так удобнее. Прошли шват, адар, нисан , половина ияра . Вдруг семнадцатого ияра – бабах! Неделю назад – еще раз! Очередь, что ли, дошла? А теперь сопоставь все это с информацией о балагане, который творится в «Шомроне».

– Ничего не понимаю. Что ты конкретно хочешь сказать?

– Конкретно? Что два покушения подряд – это уже подозрительно. Особенно, если приговор торжественно вынесли заранее. Как только им удалось кого-то внедрить в Ишув, они начали охоту. За мной. А заодно и рассчитали все точно с «Шомроном».

– А рав Рубинштейн? Что с ним? – спросил я.

– Весь сиван мотался по Америке. Собирал деньги на ешиву. После Песаха стреляли в его машину. Не попали. А сейчас, говорят, собирается переезжать в Маале-Иегуда. Там у него ешива.

Я опять потянулся за сигаретой. На сей раз Иошуа мягко взял меня за руку.

– Не надо.

Не надо, так не надо.

– Слушай, Иошуа, а зачем им такие сложности?

– Им нужно сломать нас. Одно дело – массовый страх, другое – индивидуальный. Пусть наша жизнь превратилась в сплошную игру в рулетку. Пусть у нас и мысли не возникнет об активном вмешательстве в собственную судьбу. Пусть одни кричат по ночам: «За мною охотятся!», а другие утирают пот со лба: «Слава Б-гу – не за мной!» Это должно войти нам в поры! Это должно довести нас до полного паралича! Так что, когда очередной Рувен Штейнберг пойдет с «береттой» против «калашникова», подсознание заорет ему: «Назад!» Или просто схватит за ноги.

– Ты думаешь, они такие тонкие психологи?

– Не знаю. Для чего им вообще нужен террор? Это что психологическая война? Тогда первыми уничтожают тех, кто сопротивляется. Это просто выход ненависти? Террор ради террора? Геноцид ради геноцида? Как у Гитлера? Все может быть. Но даже, когда они объявляют перерыв в терроре, то всегда подчеркивают – это не относится к солдатам и поселенцам. То есть, может, каким-то евреям и позволят жить, но поселенцы – исключены.

Я задумался.

– Значит, цель – поставить весь народ на колени, превратить в ничтожества, в тараканов, которые расползаются по щелям. Иными словами, уничтожение Вечного народа при помощи вшивой странички Интернета. Не смело ли?

– Пока им нечем похвалиться. А вот – не дай Б-г! – перегонят все имена из верхней колонки в нижнюю. Сделают наказание действительно неотвратимым. Тогда сей факт заботливо донесут до сознания каждого израильтянина.

– Пока всё логично. Дальше что?

– А дальше – раввины учат нас: в математике один плюс один равняется двум. В жизни – одному. Складываем два факта – получаем третий. И факт этот простой – следующим в списке будет Рувен Штейнберг.

Дверь распахнулась. На пороге стоял араб с «калашниковым». Тот самый – с дыркой во лбу. Кровь из этой дырки стекала по переносице на щеку, словно алая слеза. В глазах застыло выражение боли пополам с мольбой и еще – какой-то отчаянной беззащитности, как будто не он только что гонялся за детьми и взрослыми с автоматом в руках, а, наоборот, его затравили и теперь ни за что ни про что собираются убить. И вот, с видом затравленной жертвы, он достает «рожок»…

За двадцать дней до. 28 сивана. (8 июня). 11.30

Им меня не достать! Стоило мне выйти из «каравана» Иошуа на солнышко, посмотреть на горы да на то, как ветвятся, вырастая друг из друга, перевалы – как тут же выяснилось, что все не так уж паршиво. До своего эшкубита я уже добежал, чуть ли не вприпрыжку.

– Им меня не достать! – сказал я Гоше. Гоша подошел, виляя тем, что добрые люди оставили ему от хвоста, и лизнул меня в лицо.

Родился Гоша в Петербурге, а в Израиль его привезли пятимесячным щенком шесть лет назад. Когда спустя полгода после приезда хозяева подали на развод, Гоша оказался единственным алмазом в совместно нажитой сокровищнице, который каждый из супругов щедро уступал другому. Тут подвернулся я, потихонечку свихивающийся от одиночества, и ситуация разрешилась к радости всех троих, но не Гоши. Он тосковал по своим двуногим родителям, скулил целыми днями, отказывался от еды и, простите за жалкий каламбур, смотрел на меня волком. Сначала даже не позволял гладить, оскаливался, затем какое-то время, стиснув длинные острые зубы, стоически переносил мои ласки, и, наконец, настал день, когда он впервые лизнул меня в губы – точь-в-точь, как сейчас.