Читаем без скачивания «За землю, за волю!» Воспоминания соратника генерала Власова - Константин Кромиади

В восьми километрах от города были расположены два лагеря военнопленных, с которых мы и должны были начать свою работу. Оба лагеря считались маленькими; в первом было около 20 000 человек, а во втором 10 тысяч.

Остановились мы в городе, но каждый день небольшая полугрузовая машина немецкой комендатуры доставляла нас в лагерь к половине девятого утра и после работы привозила нас обратно в город.

Первый день, когда мы посетили лагерь, был дождливым и холодным. Подъехав к лагерю и выйдя из машины, мы увидели у обочины дороги двух откормленных немецких солдат, раскуривавших папиросы, а перед ними стоявшего на коленях русского военнопленного с сизым от холода лицом и до того тонкой шеей, что казалось, голова его насажена на стебелек. Пленный черпал тощими и сизыми руками воду из канавки, проложенной вдоль шоссе, и смывал глину с сапог своих победителей. От этой картины у меня потемнело в глазах, точно кто-то дал мне пощечину. Гитлеровская установка — разгромить и покорить Восток — стала наиболее остро понятной в этой обстановке. Видно было, что победители обходятся с пленными вопреки всем до того существовавшим законам и понятиям как с обреченными.

Работу свою мы начали в первом лагере, где содержались 20 000 человек. Несмотря на то что со времени начала войны прошло всего лишь три месяца, общий вид пленных был ужасный. В лагере, обнесенном основательно колючей проволокой и охраняемом пулеметчиками, стоящими на сторожевых вышках, было устроено несколько бараков для лагерной администрации и охраны, а пленные жили в землянках и спали на голой земле. К тому же настали холодные, дождливые дни, все землянки протекали, а 40 процентов пленных были без шинелей, без гимнастерок, а иногда и без обуви. Немного позже, когда я случайно попал в лагерный склад, мне пришлось убедиться в справедливости показаний пленных. Новые сапоги и алюминиевые котелки отбирались у пленных и аккуратно развешивались в складе, предназначаясь для сдачи, а люди ходили босыми и еду свою шли получать или в какую-нибудь консервную банку, или в шлемы, или же попросту подставляя раздатчику руки, сложив их «лодочкой», причем последние торопились тут же жадно выпить свою «баланду», чтобы она не утекла в щели между пальцами, ибо с каждой каплей этой жидкости уходила в землю частица их жизни.

Вид у пленных был ужасный: полураздетые, грязные, истощенные, с обросшими лицами и, главное, дошедшие до полного отчаяния. Судьбой их никто не интересовался; своим же правительством они были поставлены вне закона (советское правительство объявило своих пленных изменниками родины и отказалось войти в Международный Красный Крест), а лагерные условия жизни, созданные немцами, были невыносимы. И в силу этого народ погибал. К тому же обхождение администрации с этими полунормальными от полного сознания своей обреченности людьми было возмутительно. Рукоприкладство и применение оружия здесь было явлением нормальным. Но самым ужасным было то, что довольствие пленных носило чисто формальный характер. Утром и вечером пленный получал по кружке горячей воды, на обед (условно) литр баланды и на целый день ломоть хлеба. От такого питания люди дошли до полного истощения и еле-еле стояли на ногах. В эту зиму, а зима была исключительно холодной в 1941 году, 80 процентов военнопленных, согласно немецким же подсчетам, умерли от голода и холода.

Можете себе представить, как эти несчастные люди цеплялись за тех, кто приходил с воли, стараясь как-то избегнуть неминуемой смерти. Многие из них предъявляли сброшенные на ту сторону германской авиацией листовки с призывом к красноармейцам сдаваться в плен и обрести свободу и взывали к совести германских властей, прося справедливого к себе отношения. А между тем каждому из них смерть уже не раз заглядывала в глаза, а о свободе не могло быть и речи. Сердце рвалось на части при виде этой трагедии, трагедии, перед которой бледнели все остальные ужасы войны. Из глубины души вырывались возмущение и упреки не только по адресу советской власти и германского правительства, поставивших пленных в такое безвыходное положение, но и по адресу всего христианского мира, который равнодушно относился к трагедии, разыгрывавшейся в лагерях. Если судьба пленных в лагерях производила ужасное впечатление, то еще страшнее становилось от сознания, что наш христианский мир с его гуманными идеями обанкротился и человек превратился в алчного и хищного зверя.

И все-таки положение пленных в этих лагерях было многим лучше, чем в Холме, где в двух лагерях находились по 60 000 человек. Недаром лагери, расположенные в Холме, носили название «лагерей смертников».

Ужасное положение пленных в лагерях, конечно, рассеяло наши иллюзии и расстроило наши планы. Ни о какой политической работе говорить не приходилось. Речь могла идти только о спасении людей от неминуемой гибели. И, зная распоряжение Гитлера выпустить украинцев из лагерей военнопленных, а вообще квалифицированных рабочих привлечь на работу по их специальностям, мы делали тысячи и тысячи пленных украинцами и квалифицированными рабочими, чтобы таким образом вывести их из-за проволоки и спасти их от смерти. И тот из них, кто смог дождаться осуществления этих распоряжений, остался жить, а остальные так и покончили счеты с этим миром, не дождавшись свободы.

Должен заметить, что остаться жить или умереть в лагере в немалой степени зависело и от самих пленных. Те, кто обменивал свою еду и одежду на папиросы и табак, очень быстро тощали, простуживались и умирали. Те же, кто оказался одетым в шинели (среди попавших в плен летом, когда было еще тепло, многие были без шинелей) и еду свою съедали полностью, кое-как выдерживали условия плена. В некоторых лагерях среди пленных очень часто попадались какие-то уродливые, шарообразные фигуры. Я сначала не мог понять, в чем дело, но потом мне объяснили, что у этих людей нет шинелей и, чтобы не мерзнуть, они обматывали себя соломой, засовывая ее под гимнастерку и брюки; другие то же самое делали иначе: если имели шпагат или проволоку, они обматывали себя соломой поверх надетых на них лохмотьев и обвязывались. У таких людей сохранилась воля к жизни, к борьбе за нее, и благодаря этому они уцелели.

Не раз я задавал себе вопрос: нарочно ли морят немцы голодом людей в лагерях или же захлестнувшая их гигантская волна пленных мешает им справиться со своей задачей? Правда, трудно было организовать довольствие пяти миллионов людей в то время, когда все внимание было направлено на фронт. Но почему же тогда в лагерях раздевали людей, отбирали у них сапоги и котелки? Почему комендант лагеря в Ярославе приказал собрать и сложить на площади те доски, на которых должны были спать пленные в землянках, заставляя этим самым людей спать в грязи? Чем объяснить то обстоятельство, что пленного за простое непослушание протыкали штыком?