Читаем без скачивания Собрание сочинений в трех томах. Том 2. - Гавриил Троепольский

При этих словах кто-то шумно зевнул, с потягом. Дыбин помолчал, посмотрел в сторону зевавшего и снова продолжал:

— Мы, социалисты-революционеры, не разъединяем мужика на классы, а объединяем в одно крестьянское сословие. Этим мы защищаем русское крестьянство. И только нам, нашей власти, будет помощь от Америки и Англии. Много мужиков — за Советы. Ладно. Мы тоже за Советы, но… без коммунистов. Таким образом, быстрое уничтожение коммунистов…

— Что мы размусоливаем! — неожиданно для всех рыкнул Васька Ноздря. — «Ошибки, ошибки, новая власть да новая власть…» К черту ошибки!.. — Он засыпал матерщиной. — Мы тут митинги разводим, агитацию всякую, а там Андрюха Вихор с Федькой Варягом. И еще будут. Изничтожать надо. — Он положил увесистые кулаки на стол, сел и сказал в добавление: — Я уж пробовал агитировать. Черт их сагитирует. — И выкрикнул: — К чертям там о всякой власти! Хватит нас обрабатывать!

— Вот это дает! — поддержали его сразу двое от двери.

Дыбин развел руками, а Кучум, незаметно толкнув его в бок, приказал:

— Гараську за агитацию — в расход, завтра. Взять Варяга, завтра же!

Все шумно одобрили приказ. Когда загалдели про Варяга, то один из бандитов, еще безусый парень лет девятнадцати, встал с пола и прокричал в общем гвалте:

— Федьку к нам надо тянуть!

— Заткнись, Ухарь! — гавкнул Ноздря. — Ничего не знаешь! Варяг голодранцем вырос, с голодранцами и пойдет. Тут политика! Понимать надо. Если мой батька был волостной старшина, то они при любых Советах мне зад будут драть. Давить их надо, чтоб боялись! «Сословье»! — презрительно прорычал он и посмотрел на Дыбина.

— Ну ладно, ладно, Вася, — примирительно сказал Дыбин и похлопал Ноздрю по плечу. — Ну поспорили — только и того.

Ноздря уже благодушно расплылся в улыбке и самодовольно сказал:

— Мы тоже кое-что понимаем.

Ухарь сразу умолк и снова сел на пол: он-то уж ничего не понимал ровным счетом. Но знал он, что означает «взять Варяга». Это — смерть. В общем гомоне Ухарь опустил голову и думал: «Сказать Федьке или не сказать?»

…С рассветом четырнадцать всадников подскакали к дому Герасима Полынкова, налетели неожиданно, и начали расправу. Одни зажигали ригу, другие очищали сундуки, третьи били Герасима. А он в ужасе стонал:

— Братцы! Товарищи! Побойтесь бога!

— А ну-ка прибавь ему за «товарищей»! — крикнул из раскрытого окна Васька Ноздря. — Подложи и от господа бога! В наказанье за грехи.

Избитого, окровавленного Герасима погнали на площадь, к церкви, чтобы убить на глазах у всех только за то, что он позволил себе беседовать с Андреем Вихровым, а после где-то сказал: «Хороший человек Андрей. Он им, бандитам, задаст, подождите!» Больше не было за ним никакой вины.

На площади в Паховке собралось человек двадцать крестьян, насильно пригнанных сюда. Пьяный вдребезги Ноздря развязал руки Герасима и отвел его на десять метров от Ухаря.

— Готовьсь! — скомандовал он Петьке.

Тяжелые думы проскочили в Петькиной бесшабашной голове: «Как? Я должен убить человека?! Я никогда не убивал. Неделю назад записался в партизаны. Хотел кончать тех, кто разорил отца, взял хлеб. А заставляют стрелять в Герасима Полынкова. За что?» Руки у Петьки дрожали. Он не мог стрелять. «Не выстрелю — и все», — решил он.

Односельчане, понуря головы, крестились и плотно, маленькой отарой, жались друг к другу.

— Эх, баба! — сказал кто-то из бандитов.

— Сперва всегда так, — полушутя поддержал кто-то из них же.

Герасима подвели к Ухарю поближе. Между ними оставалось всего три шага. Окровавленное лицо дрожащего в предсмертной тоске и не повинного ни в чем человека смотрело на Ухаря. Петька с жгучей ненавистью глянул на Ваську Ноздрю. Тот увидел его взгляд, уперся совиными, навыкате, глазами в Ухаря и рявкнул:

— Пли!!!

Зажмурился Петька Ухарь и выстрелил…

Петька Ухарь убил человека. Вот Герасим перед ним мертвый… Все завертелось, закружилось, затуманилось в глазах. С кем шел Ухарь к лошади, как сел на нее и как очутился перед бутылкой самогонки — он не помнит. Но он помнил глаза Герасима, смертельно-удивленные в великом страдании. Ухарь пил самогон, а Герасим все смотрел и смотрел на него.

Крестьяне понуро разбрелись по домам. Внутри поднималась злоба. И думалось каждому: «Как люди дошли до такого зверства? Зачем заставили Петьку? Страшно. И терпеть нельзя больше».

Площадь опустела. Лишь один Герасим лежал на середине, раскинув руки. К нему подбежала собака — нашла-таки хозяина! — села на задние лапы и, поднявши нос к небу, завыла, надрывно и безнадежно. Потом и она замолкла.

В жуткой, необычной для села тишине процокотали копыта лошадей. Бандиты рыскали в поисках Федора (дома его не оказалось).

А в это время на другой стороне улицы Семен Сычев опускал в колодец Федора на бадье. Весь день он просидел у Семена в погребе, а теперь решил перейти в колодец на время, пока уедут бандиты: Васька Ноздря злопамятен.

Федор расставил ноги, оперся ими о бревна сруба и прижался к стене.

Он слышал, как Кучум подъехал к колодцу и весело проговорил:

— Здорово, Семен Трофимыч! Дай-ка лошадям воды по ведерку.

Семен вытащил бадью с водой и поднес к морде лошади.

— Варяга не видал? — спросил Кучум.

— А на кой ляд он мне нужен, ваш Варяг.

— Тогда за кого же ты — за нас или за красных? — спросил шутя Кучум.

— Василь Вадимыч! — добродушно отвечал Семен. — Я — середняк вечный: ни тому, ни другому! Не обидишься, если правду скажу?

— Нет. Валяй говори.

— Если бы, — начал с расстановкой Семен, — вот сейчас расступилась земля и вы, обе власти, провалились в тартарары, то — лучше было бы.

Кучум резко повернулся от Семена, не ответив на «правду».

— Ты гляди: не заезжай дальше! — выпалил Ноздря, ударив Семена плетью, и рысью поехал за главарем.

Семен передернул от боли плечами и, зло посмотрев вслед бандитам, твердо сказал:

— Конец. Бить надо.

Андрея Михайловича бандиты тоже не смогли обнаружить. Каждый раз, как только они заявлялись в Паховку, он исчезал — как проваливался в землю. А сегодня он весь день пробыл в волости, получал оружие для отряда самоохраны.

К вечеру Ноздря с Кучумом подъехали к избе Андрея. Ноздря грузно слез с седла и, пошатываясь от выпитой без числа самогонки, ударил в окно прикладом. Посыпались стекла. Выбежала старушка Степаниха и будто окаменела в дверях, увидев бандитов.

— Чего стала, ведьма! — зарычал Ноздря. — Выходи из избы совсем. Грелку будем делать.

Он поднялся на носки и чиркнул спичкой под крышу. Пламя сначала мигнуло кумачовым лоскутком, потом лизнуло крышу длинным языком и с треском поползло вверх ярко-красным многоголовым змеем.

Старушка вдруг быстро, не по-старчески, юркнула в избу. Так же торопливо вышла обратно с иконой в руках и, согнувшись, просеменила к Ноздре. Она стала перед ним, держа икону перед собой, и скрипучим от горя голосом, с дрожью, но резко сказала:

— Богу верите, несчастные?!

Ноздря подбоченился и сквозь зубы промычал:

— Ну! Пр-роваливай, карга!

И вот она, седая, со сбитым на сторону платком, торжественно подняла высоко над головой икону, немного подержала ее так и со всей старушечьей силой ударила Ваську иконой по голове, крикнув:

— Я — первая!

Икона Николая-угодника рассыпалась вдребезги. Ноздря выхватил клинок. Но в тот момент подскакал Дыбин Игнат, с ходу рванул Ваську за руку. Кучум обхватил сзади. Так они задержали удар Васьки. Дыбин зашипел:

— Старуху рубать! Да тебя разорвут, бычина чертова! Дело портишь, скотина! — И вдруг он дико выкрикнул: — Пристрелю!!!

Ноздря тряхнул плечами. Оба от него отскочили. Дыбин чуть не упал с лошади — так она пошатнулась от рывка силача. Пьяный Ноздря быком пошел на Дыбина с обнаженным клинком. Но Кучум вплотную подскочил к Ваське и приставил к его груди пистолет.

— Только чуть и — готов, — спокойно приказал он.

И Васька, как ручной лев, обмяк сразу. Повиновался он только одному Кучуму.

Степаниха медленно опустилась на землю. Умерла она здесь же — не выдержало сердце.

…На рассвете следующего дня Андрей, Федор и Ваня подошли к пожарищу. У каждого — винтовка на плече, в кармане — наган. Улица была пуста. Дым еще тянулся струйками от черного пепелища, щекотал в носу. Андрей сел на землю и положил голову на колени, обхватив их руками. Уже две ночи он не спал. Болели ноги в коленях, стучало в голове, давило грудь. Так он сидел недолго. Потом поднял голову и тихо, с глубокой горечью проговорил:

— И кукла сгорела… Последняя память.

Федор и Ваня ничего не поняли из этих слов. Они с недоумением посмотрели на Андрея и переглянулись.

— Отдохнуть бы тебе, Андрей Михайлович, — сказал Федор.