Читаем без скачивания Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

Узнать точное время в ту эпоху действительно представляло неразрешимую проблему. Час тогда был совсем не таким, каким мы его знаем. День делился на двенадцать часов — от восхода до заката. Равным же образом на двенадцать часов делилась и ночь. Однако продолжительность дня и ночи в течение года различна. Во время зимнего солнцестояния день длится едва восемь часов, а во время летнего — шестнадцать. Таким образом, единая мера времени — час — менялась со дня на день.

Поэтому оставалось лишь довериться колоколам монастырей и церквей, которые и отсчитывали время, столь же, впрочем, неточно, как и сами верующие. Они звонили каждые три часа, всякий раз по два удара. Итак, в первом часу по восходе солнца отзванивали приму, в третьем — терцию, в шестом — сексту, или полдень, в девятом — нону и, наконец, в двенадцатом, и последнем, часу дня звонили вечерню, вечернюю зарю. После этого начиналась ночь, тоже разделенная на трехчасовые промежутки. Повечерие было третьим часом после захода солнца, заутреня, или полночь, — шестым, она отмечала изменение даты; и, наконец, хвала была девятым часом ночи, она отбивалась за три часа до восхода солнца…

С тех пор как Божья Тварь открыла Маргарите свою тайну, а та согласилась подвергнуться риску, прошло некое неопределенное время. Было темно и холодно. Божья Тварь приблизилась к хозяйке замка с чашей в руке.

— Пейте!

— Который час?

— Пейте!

Маргарита де Вивре повиновалась. Схватки становились все чаще и чаще. Было ли это добрым знаком? Было ли это дурным знаком? Заутреню еще не звонили, но к чему ей надлежит сейчас приложить волю? Стараться родить как можно быстрее с опасностью не дождаться счастливого часа или же сдержать себя, рискуя пропустить ночь Всех святых и угодить в День поминовения усопших?

Вот тут-то оно и случилось. Снаружи, в черной и холодной ноябрьской ночи, раздался вой, потом еще и еще, потом — десятки голосов откликнулись на зов: началась волчья перекличка. Маргариту сотрясла сильнейшая дрожь. Она судорожно рассмеялась. Божья Тварь, не поняв причины, попыталась ее успокоить:

— Не бойтесь, а то ребенок родится с волчьими ушами!

— Я и не боюсь. Даже наоборот! Это для меня волки воют, знак подают! Пора рожать, чтобы ребенок прожил сто лет! Прямо сейчас!

Божья Тварь хотела было что-то ответить, но не успела. Маргарита испустила пронзительный крик, и роды начались. Повитухе пришлось спешно взяться за работу.

И очень вовремя. Потому что едва она успела перерезать пуповину, как из монастыря донеслись два удара, возвестивших заутреню. Неловко, держа одной рукой младенца, Божья Тварь перекрестилась.

— Поспел! Точнехонько «Отче наш» до заутрени прочесть бы хватило! Теперь сто лет проживет! За него теперь все святые в Раю в ответе!

— За него?

— Ну да, сын у вас!

Как раз в этот миг Гильом де Вивре, услышав крик новорожденного, ворвался в комнату. Схватив ребенка на руки и увидев, что это мальчик, он высоко поднял его над головой и прокричал во весь голос:

— Мой лев!..

Вот так этот малыш, дитя Всех святых, которого родители решили назвать Франсуа, и приготовился прожить свою исключительную жизнь. Маргарита, склонившаяся над его колыбелькой, знала, что на его долю отпущен целый век, но чем наполнится этот век, ей было неведомо.

В тот же самый день, 1 ноября 1337 года, в День всех святых, Генри Берджер, епископ Линкольнский, прибыл в Париж и направился в Нельскую башню, где тогда находился королевский двор. Он вез послание от своего государя, Эдуарда III Английского, королю Франции Филиппу VII. Это было объявление войны, составленное по всем правилам. Пока еще никто не отдавал себе в том отчета, но ход истории уже круто менялся. В ее недрах созрело и готовилось появиться на свет ужасное чудовище — бесконечная трагическая распря между Францией и Англией…

В замке Вивре маленький Франсуа прожил первые минуты своей столетней жизни.

А в Париже тем временем началась Столетняя война.

Глава 2

НОЧЬ ПРИ КРЕСИ

Франсуа, дитя Всех святых, был крещен через день. И крестины его оказались столь же исключительными, как и рождение.

Утром Дня поминовения усопших попросила гостеприимства в замке Вивре Жанна де Пентьевр, направлявшаяся со своей свитой на богомолье в обитель Монт-о-Муан. А Жанна де Пентьевр, супруга Шарля Блуаского, была не кто иная, как племянница Жана III, наследница короны герцогства Бретонского и, следовательно, сюзерен рода де Вивре. Узнав о счастливом событии в семье своих вассалов, она добровольно приняла на себя роль крестной матери, которую ей указала сама судьба. Поскольку крестить младенца в День поминовения было нельзя, высокие гости задержались еще на день, и церемония состоялась в праздник святого Юбера. Провел ее сам епископ Бриекский, сопровождавший Жанну в ее паломничестве.

Так жизнь маленького Франсуа была, казалось, с самого начала особо отмечена судьбой, как и предрекала Божья Тварь. Эта последняя, впрочем, куда-то запропастилась. Вскоре после родов Маргарита, не видя нигде повитухи, потребовала ее к себе. Но напрасно слуги обшаривали замок и окрестности: ее уже и след простыл. Она ушла глухой ночью, но как именно, никто не мог взять в толк, ведь замковый мост был поднят.

Однако это происшествие позабылось, когда епископ приблизился к ребенку, чтобы совершить крестильное миропомазание. Сияющий Гильом де Вивре стоял за крестными первенца — величественной Жанной де Пентьевр и своим шурином, Ангерраном де Куссоном. Он не мог оторвать глаз от сына. Тот очень походил на него: те же светлые волосы, та же телесная крепость. И, кроме того, в жилах ребенка текла кровь его восхитительной матери! На какие же подвиги будет способно это существо, зачатое столь удивительным образом! Гильом де Вивре со все возрастающим восхищением смотрел то на своего сына, то на жену и не мог насмотреться. Никогда еще Маргарита не была так красива, никогда еще он не любил ее так сильно. Спустя девять месяцев и один день после памятного Сретенья сир де Вивре переживал самые прекрасные часы в своей жизни…

Счастье Маргариты в этот миг было еще более полным. Ей вдруг открылся смысл событий, которые предшествовали ему с самого Иоаннова дня. Та необоримая Сила, которая вела их со времени турнира, та взаимная рана, которую они наложили на себя копьем и перстнем, прежде чем отдаться друг другу, — все это было таинственным, но необходимым условием рождения маленького существа. После долгих и напрасных поисков Юга и Теодоры Маргарита открыла, наконец, свое истинное предназначение: она появилась на земле, чтобы дать жизнь своему сыну, и отныне он будет значить для нее большее всего на свете, даже больше, чем Гильом. В это мгновение она чувствовала (хоть и не осмеливаясь себе в этом признаться) то же самое, что должна была ощутить Пресвятая Дева после блаженной Рождественской ночи: она дала жизнь Божеству!