Читаем без скачивания Арманс - Фредерик Стендаль

Когда Октав попросил г-жу де Бонниве поклясться в нерушимом молчании, она встала, вышла из гостиной и через несколько минут вернулась, держа в руках золотую цепочку от часов, к которой было прикреплено странное украшение: железный крестик, изготовленный в Кенигсберге. Сжав крестик левой рукой, она произнесла тихо и благоговейно:

— Вы просите меня никогда и ни при каких обстоятельствах никому не выдавать вашей тайны. Клянусь Иеговой, я ее сохраню.

— Так вот, маркиза, — сказал Октав, забавляясь этой церемонией и торжественным видом своей добродетельной родственницы, — причина моего постоянного уныния, до сих пор никому неведомая, кроется в одном ужасном обстоятельстве: дело в том, что у меня нет совести. Я совершенно лишен того, что вы называете внутренним сознанием, лишен инстинктивного отвращения к злу. Я ненавижу порок, но только по подсказке рассудка, только потому, что он губителен. Во мне нет решительно ничего божественного или инстинктивного. Это следует хотя бы из того, что в любую минуту я могу восстановить весь ход своих рассуждений о гнусности порока.

— Как мне вас жаль, дорогой кузен, вы просто надрываете мне сердце! — воскликнула г-жа де Бонниве тоном живейшего удовольствия. — Вы принадлежите к той категории людей, которых мы называем мятежными.

Явный интерес хозяйки дома к Октаву был со злорадным удовольствием отмечен любопытными наблюдателями, а таких в гостиной было достаточно. Ее движения утратили заученную плавность, все в ней дышало искренностью и серьезностью, глаза мягко светились, когда она слушала и, главное, проникалась жалостью к этому красивому юноше. Приятельницы г-жи де Бонниве, издали глядя на нее, строили самые рискованные предположения, хотя на самом деле она была приятно взволнована только тем, что наконец-то встретила мятежное существо. Какую победу одержала бы она, если бы смогла разбудить в Октаве совесть и внутреннее сознание! Знаменитый врач восемнадцатого века, вызванный к знатному вельможе, своему другу, долго и молча исследовал его и вдруг в порыве радости вскричал: «Подумайте, маркиз, этот недуг не встречался с глубокой древности! Стекловидная мокрота! Превосходная болезнь, абсолютно смертельная! Наконец-то я на нее набрел, наконец отыскал!» Такого же порядка была и радость г-жи де Бонниве — радость, так сказать, чисто артистическая.

Маркиза слышала о мятежных существах с тех самых пор, как начала проповедовать новый вид протестантства, который, придя на смену устаревшему католичеству, переживает, как известно, свою четвертую метаморфозу. Мятежные существа были камнем преткновения для немецкого мистицизма, утверждавшего, что сознание добра и зла присуще человеку со дня его появления на свет. И вот г-же де Бонниве посчастливилось открыть такое существо, она единственная проникла в его тайну! К тому же этот человек был образцом добродетели, отличался безупречной нравственностью, и, следовательно, в основе его сатанизма не было никакой корыстной заинтересованности.

Не буду повторять всех доводов, с помощью которых г-жа де Бонниве старалась в тот день убедить Октава, что внутреннее сознание свойственно и ему. Возможно, читатель не имеет счастья сидеть в двух шагах от прелестной, но и презирающей его кузины, дружбу которой он жаждет вновь завоевать.

— Внутреннее сознание, как показывает самый этот термин, не может иметь никаких внешних проявлений, но все это так просто и легко понять! — утверждала г-жа де Бонниве. — Вы мятежное существо, и т. д., и т. д.; разве же вы не видите, не чувствуете, что, кроме пространства и времени, в мире нет ничего реального?

Так как эти глубокомысленные рассуждения зажгли глаза виконта де Маливера поистине сатанинской радостью, г-жа де Бонниве, женщина, в общем, весьма проницательная, воскликнула:

— Мой дорогой Октав, по вашим глазам сразу видно, что вы мятежное существо!

Надо сказать, что большие черные глаза Октава, обычно столь безнадежно-грустные, а в эту минуту метавшие пламенные взгляды, затененные падавшими на лоб кольцами прекрасных белокурых волос, были удивительно хороши. В них таилось очарование, к которому, быть может, особенно чувствительны французы: они отражали душу, долгое время слывшую оледенелой и вдруг воскрешенную собеседником к жизни. В это необыкновенное мгновение словно электрический ток пробежал по телу маркизы: голос ее зазвучал проникновенной искренностью, а сама она стала поистине обольстительной. Она пошла бы на пытку, чтобы добиться торжества своей новой веры. Глаза ее светились великодушием и преданностью. Какая пища для злословия!

А ведь эти двое людей, столь непохожие на всех остальных в гостиной, где они, сами того не подозревая, привлекали к себе всеобщее внимание, нисколько не хотели понравиться друг другу, ни секунды об этом не думали. Но разве могли бы этому поверить герцогиня д'Анкр и ее приятельницы, самые утонченные женщины Франции! Так судит свет о наших чувствах.

Арманс вела себя по отношению к Октаву с прежней неуклонной последовательностью. Прошло несколько месяцев, а она ни разу не заговорила с ним о чем-либо, касавшемся их обоих. Случалось, за целый вечер м-ль Зоилова не удостаивала молодого человека ни единым словом, и он уже начал запоминать те случаи, когда она замечала его присутствие.

Не желая показать, как его задевает неприязнь девушки, Октав старался больше не выделяться в светской толпе ни прежней своей молчаливостью, ни странным, хотя и исполненным благородства выражением прекрасных тоскующих глаз. Он много говорил, не смущаясь тем, что иногда ему приходилось участвовать в самых бессмысленных разговорах. Не прилагая никаких усилий, он быстро сделался одним из популярнейших молодых людей в тех салонах, которые сколько-нибудь зависели от салона г-жи де Бонниве. У Октава было огромное преимущество над соперниками: он отличался полным бескорыстием. В обществе, где все на что-то всегда притязают, он один ничего не добивался для себя. Его «репутация», сложившаяся в гостиной прославленной маркизы де Бонниве, стала известна в кругах, где этой женщине завидовали, и создала ему весьма приятное положение без всяких хлопот с его стороны. Ничего еще не совершив, он с самого своего вступления в свет прослыл человеком выдающимся. Даже пренебрежительное молчание, в котором он внезапно замыкался при виде тех, кто, по его мнению, был неспособен понять возвышенные чувства, расценивалось как чудачество, не лишенное острой прелести. М-ль Зоилова с изумлением призналась себе, что популярность Октава все возрастает. За три месяца он совершенно преобразился. Не удивительно, что его суждения, восхищавшие всех, втайне нравились и ей: ведь высказывались они с единственной целью привлечь ее внимание.

В середине зимы Арманс решила, что Октав собирается весьма выгодно жениться: одно это уже говорило о положении, которое за немногие месяцы успел занять в обществе молодой виконт де Маливер. В салон г-жи де Бонниве иногда захаживал некий знатный вельможа, который всю жизнь гонялся за вещами и людьми, входящими в моду, тотчас становясь их страстным поклонником. Это нелепое пристрастие немало способствовало его жизненным успехам и сделало влиятельной особой, хотя он был человеком вполне заурядным. Этот вельможа, раболепствовавший перед министрами, как мелкий чинуша, состоял с ними в наилучших отношениях. У него была незамужняя внучка, единственная наследница, супругу которой он мог бы доставить самые почетные должности и отличия, существующие в монархическом государстве. Всю зиму он присматривался к Октаву, но никто не предполагал, что его расположение к молодому человеку зайдет так далеко.

Герцог де *** устраивал в своих нормандских владениях большую псовую охоту. Принять в ней участие считалось большой честью, и за тридцать лет герцог ни разу не послал ни одного приглашения, мотивы которого не были бы сразу поняты искушенными людьми.

Внезапно и совершенно неожиданно для себя виконт де Маливер получил учтивейшее приглашение на эту охоту.

Родные Октава, отлично знавшие все повадки и обычаи старого герцога, решили, что если Октав добьется успеха во время своего пребывания в замке Ранвиль, то когда-нибудь обязательно станет герцогом и пэром. Виконт уехал, напутствуемый мудрыми советами командора и всей родни. Он имел честь наблюдать, как олень и четыре породистых пса бросились в Сену с утеса высотой не менее ста футов, и уже на третий день вернулся в Париж.

— Вы, должно быть, сошли с ума, — в присутствии Арманс сказала ему г-жа де Бонниве. — Что ж, вам не приглянулась девица?

— А я ее не разглядывал, — невозмутимо ответил он. — Впрочем, она весьма недурна. Но стоило наступить часу, когда я обычно отправляюсь сюда, как меня начинала одолевать тоска.