Читаем без скачивания Там, в Финляндии… - Луканин Михаил Александрович

— Это мы и без них знаем, что с нами, пленными, они не будут считаться! — весь вспыхнув, от ненависти взорвался Андрей. — Все мы здесь заведомо обречены на гибель независимо от того, будет построена дорога или нет! Многим из нас суждено остаться здесь навсегда. И не по шпалам, а по нашим трупам, товарищи, проложат фашисты рельсы. Каждая уложенная на балласт шпала будет по сути соответствовать одной безвинно загубленной человеческой жизни. Так для чего же, спрашивается, тогда нам строить дорогу, на которой суждено погибнуть и по которой враг повезет затем смерть нашим же соотечественникам? Не помогайте врагу, не позволяйте ему использовать наш подневольный труд, чтобы после смерти он еще и надругался над нашими трупами! Нам не следует забывать, что мы все-таки являемся советскими людьми и, несмотря ни на что, должны оставаться ими и здесь. Надо подумать, наконец, и о том, а не сможем ли мы в плену чем-нибудь насолить врагу и хоть как-то помочь Родине? Вот вы нередко сетуете: «Бьются там наши насмерть, а мы вот ничем им и помочь не можем!». А помочь и здесь можно! Да мы и сейчас уже своей пассивностью-то помогаем, но делаем это бессознательно. А надо это своей целью, своей задачей, своей неукоснительной обязанностью сделать. Так давайте же всемерно оттягивать сроки окончания строительства дороги! Давайте систематически и решительно срывать планы фашистов! Давайте приноровим пуск дороги к приходу сюда наших войск! А о том, что рано или поздно они обязательно победят и придут сюда, у меня нет ни малейшего сомнения! Короче говоря, я предлагаю строить дорогу не для фашистов, а для своих войск и завершить ее именно к приходу сюда нашей армии. Вот это и будет самой замечательной нашей с вами помощью своей Отчизне и самым действенным ударом по ненавистному врагу.

— Вот здорово! Да как же это ты все верно и толково обмозговал, Андрей! — не выдержав, привскочил и заорал в восторге дядя Вася. — Ну, умница! Ну, молодец! Ведь это ты перед нами такую задачу поставил, что лучше и не придумаешь! Ну, надо же до такого додуматься! Дорогу для своих строить!

Это было действительно одно из самых блестящих и поистине незабываемых предложений Осокина, и все мы восприняли его, как некую непререкаемо поставленную перед нами задачу: строить задуманную фашистами дорогу не для них, а для своих, в помощь своей сражающейся Отчизне. Никто из нас не обсуждал ее и не голосовал за нее, тем не менее мы принялись осуществлять ее с исключительным усердием, настойчивостью и упорством. Сроки ввода дороги в эксплуатацию заканчивались, а работам не было видно и конца.

Неудивительно, что наше положение в связи с этим резко ухудшилось: пищевой паек был значительно сокращен, а побои и истязания приобрели все более жестокий и изощренный характер. Плен истощил и состарил нас. Все мы смахивали теперь на стариков, хотя многим не было и двадцати пяти лет. Мы боролись со смертью, она же не щадила лагерников и косила их одного за другим, все население лагеря сократилось едва ли не на четверть, трое умерло в нашей палатке, но смерть не трогала пока нашей неразлучной девятки.

Отзвук Сталинграда

Ночью нас поднимает на ноги беспорядочная стрельба.

— Никак сбежал кто? — заключает на ходу Павло, в чем есть протискиваясь к выходу.

Побег из-за проволоки представляется нам чем-то совершенно немыслимым, и, столпившись в дверях, мы напряженно всматриваемся в темноту, прислушиваясь к суматохе, охватившей лагерь. Неожиданно впереди мелькает тень, и, сбивая нас с ног, к нам снова присоединяется запыхавшийся Павло.

— Ну, принимайте, мужики, гостей: фрицы с визитом пожаловали! — сообщает он. — С пьяных-то глаз вообразили, что они на передовой, и каждую палатку с бою берут. Сейчас к нам заявятся.

— С чего это они ночью? — недоумевает простодушный Папа. — Дня им не хватает измываться?

— О твоем здоровье беспокоятся, вот и решили попроведать, — ехидничает Павло.

Уловив приближающиеся голоса и топот многочисленных ног, мы шикаем на обоих и шарахаемся от дверей в глубь палатки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ахтунг![7] — рявкает, нащупывая нас карманным фонариком, рослая фигура с порога. Следом за ней в палатку вваливается окутанная морозным паром орава пьяных, неведомо чем разъяренных вооруженных немцев. Заполнив палатку, они отрезают нам путь к выходу, и по их поведению мы догадываемся, что они не задумаются пустить в ход оружие и что ждать хорошего нам, по существу, нечего.

— Спокойней, товарищи! Не давайте им повода для стрельбы, — слышим мы неожиданный шепот и, ослепленные светом, только сейчас замечаем очутившегося между нами и немцами Андрея. Спохватившись, мы пытаемся задернуть его в середину, но на него уже обрушиваются первые удары взбешенных немцев, и он, едва живой, валится на земляной пол. Это последнее, что я успеваю заметить. Расправившись с беззащитным Осокиным, озверевшие немцы набрасываются на нас, и в следующую минуту, размазывая кровь, мы уже ползаем у них в ногах, оглушенные прикладами и коварными ударами подкованных железом сапог.

Нас спасают душераздирающие вопли и оглушительный хохот в соседней палатке, заслышав которые, палачи мгновенно забывают о нас и в предвкушении интересного зрелища всей гурьбой устремляются к выходу. В палатке надолго воцаряется мертвая тишина, а о посещении немцев нам довольно основательно напоминают выбитые зубы, сломанные ребра и неутихающая боль во всем теле. Истерзанные до потери сознания, мы долго не можем прийти в себя и, только собравшись с силами, пытаемся навести относительный порядок.

На этом, однако, наши ночные злоключения не кончаются. Не успеваем мы опомниться от неожиданного визита немцев, как на смену им появляются вездесущие полицаи.

— Дрова на кухню! — командует возглавляющий их небезызвестный в лагере Гришка. — Все, до единого полена!

— Оставьте хоть на обогрев с десяток, — пытается отстоять топливо Кандалакша. — Не замерзать же ночью!

— Я вот сейчас тебя обогрею! — оглядывается на него Гришка и, сделав неожиданный выпад, тычет ему кулаком в зубы. А Кандалакша, лишь пошатнувшись от удара, способного свалить даже быка, удерживается на ногах.

— Крепок! Видать, еще не выдохся, черт! — изумляется Гришка и делает знак сопровождающим. — А ну, прощупайте-ка его, ребята!

Не заставив себя ждать, полицаи набрасываются на рослого лесоруба.

— За что бьете? — вступается за него только что очнувшийся Андрей. — Здесь и без вас немцы «потрудились», можно бы на этот раз без битья обойтись.

— Я тебе сейчас порассуждаю, падаль, вышибу дурь-то за других заступаться и куда не надо свой нос совать! — мгновенно звереет Гришка и, ухватив увесистое полено, со всего маху обрушивает его на тщедушное тело нашего бесстрашного товарища. Отвесив ему несколько убийственных ударов и оставив Андрея почти полумертвым, Гришка угрожающе поворачивается к нам:

— А ну, живей!

Перетаскав дрова и добравшись до разоренной палатки, мы решаем, как скоротать ночь. Из затруднения нас выводит Кандалакша.

— Погрудней лечь надо — только и делов! — предлагает он. — Никакой мороз не одолеет!

Мы следуем его совету, и вскоре палатка погружается в тревожную зыбкую тишину. Стихает и весь лагерь, только что взбудораженный необычной «увеселительной прогулкой» немцев. Лишь где-то за проволокой еще долго не смолкают отдаленный смех и оживленная перекличка сменившихся постовых, участвовавших, видимо, в ночном побоище, которое воспринимается ими как удачно проведенная боевая операция.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Просыпаемся мы задолго до подъема, но лежим в темноте не в силах пошевелиться. Выстуженная за ночь палатка напоминает настоящий ледник, и, скованные холодом и болью, мы отнюдь не расположены вступать в разговоры. Первым, не выдержав, заводит разговор Павло.

— Чего не встаете? — слышится словно из-под земли его глухой задиристый голос. — Ждете, когда подъем сделаю?

Его выступление палатка встречает с явной неприязнью: