Читаем без скачивания Съешьте сердце кита - Леонид Пасенюк

«Креветка» легла право на борт и вскоре остановилась на неподвижной, спокойной воде.

— Подтягивай баркас! — вполголоса распорядился Остюков. — Живей, живей, ребяты, а то рассветет! Прыгай по очереди. Без грому, без грому…

Он повернулся, чтобы взять на трюмном люке свой крючок — недлинную палку с загнутым на конце железным острием, — и споткнулся о ноги Бориса.

— Кто тут? — наклонился он. — Ты, что ли, Ярошенко?.. Тищук?.. Почему в баркас не прыгаете?

Борис встал.

— А я и вам не советую прыгать.

— Это почему такое? Ты что-то, парень, темнишь. Вкалывать-то кто за тебя будет? Товарищи твои?..

Сбоку, как тень, поднялся Тищук и учащенно засопел.

— Незаконное дело вы затеяли, — сипло проговорил он. — Грабеж. Не согласны мы.

— Грабеж, — хмыкнул Остюков. — Грамотные, ничего не скажешь. Слова всякие знаете… А рыбку-то вы жрать будете, праведники?

— Не будем! — крикнул Борис. — Да и как бы вам самим она поперек горла не стала!

Остюков, по-видимому, не столько был озадачен бунтом Бориса, сколько поведением Пани Тищука.

— Не знал я, что ты такая балерина, — вымолвил он недоуменно, пытаясь рассмотреть Паню в лицо. — Ну как есть балерина!

Из темноты, с баркаса, донесся голос Захара Половиченки:

— А вы не обзывайте, товарищ капитан… И принуждать ни к чему тоже. Если разобраться, так ведь правду…

Остюков круто повернулся к баркасу, с минуту постоял в раздумье и бросил через плечо Борису и Пане:

— Сидите, праведники! Обойдемся.

Его растерянность угадывалась и по тому, что он ничего не ответил Половиченке, и по тому, с какой поспешностью спрыгнул он в баркас. Что ж, понятно: сегодня Тищук, завтра Половиченко, а послезавтра…

И все же Остюков увел баркас к ставникам. Все глуше доносился плеск весел.

Клочьями плыл туман. Плыл и плыл. К утру похолодало, и он опять поднялся выше, и в нем утонули верхушка мачты, нос «Креветки», в нем исчезли береговые огни.

Время сместилось. Борис уже не соображал, сколько он сидит на трюме, не вставая, — час, сутки, год?.. Сто лет?..

Может, и в самом деле там, за молочными разливами тумана, на замшелых береговых камнях Тамани дожидается контрабандиста Янко дивчина с русалочьими волосами, гибкая, как хворостина, изворотливая и упругая, как змея. И, может, уже бежит с горы навстречу Янко — слепой мальчик с мешком, в который сгреб, что под руку попалось: шкатулку, шашку в серебряной оправе и дагестанский кинжал странствующего с подорожной по казенной надобности офицера…

Борис крепко потер лоб, отогнал наваждение.

«Так нельзя, друг ситцевый. Так нельзя — ни два ни полтора. Надо знать, за что стоишь. И стать — так уж стать. До конца. Иначе худо тебе будет. Да и не только, дружок, тебе. Всем худо. До какой жизни мы этак докатимся?»

Из раздумья его вывел Тищук.

— Сдается мне, не испугался нас Колдун, — тихо сказал он. — На славу свою надеется. Авторитетом, сволочь, давить будет. Ребят науськает, коситься начнут.

— Не ной! Мне, думаешь, сладко? А только мне кажется, есть один путь: вот придем на базу и расскажем все начальнику. В парторганизацию пойдем! В горком! — возбужденно проговорил Борис, чувствуя, как с каждой минутой укрепляется в нем решимость бороться с Остюковым какими угодно средствами, не уступать ему, не сдаваться. — Хватит, о нем статьи писали! Пусть теперь ему статью припишут, Колдуну этому…

Паня рассудил по-другому:

— Он теперь месяц на базу не заявится. Рацион на борту есть, задание получено идти в Черное море, к берегам Кавказа…

— Только и его времени, что месяц. Перетянем на нашу сторону Половиченко, Мацневича — они хлопцы хорошие, — и ничего Колдуну с нами не сделать. Самовольничать ему не дадим. А рано или поздно мы его выведем на чистую воду.

В тумане послышались плеск весел и сдержанный говор гребцов.

— Эй, на сейнере, — позвал с баркаса боцман. — Держи осетра!

Но на сейнере осетра не подхватили, и он шлепнулся в море.

Борис еле открыл дверь кубрика. Ее прижимало ветром, она разбухла от воды, литыми глыбами обрушивавшейся на «Креветку».

Борис задохнулся — ветром забило рот, выжало из глаз слезы. Берет — «Жалко, новый был берет!» — сорвало с головы и унесло в море.

Несколько минут он стоял в проходе, судорожно сжав пальцами поручни. «Креветка» то и дело опрокидывалась в провалы между волнами, черпала бортами воду. Вода в шпигатах хрипела, и казалось, что сейнер захлебывается.

Шторм нагрянул, может, и не такой уж страшный, ко «Креветка» шла с трюмом, доверху наполненным ставридой. К тому же сейнер был не новейшей конструкции, когда-то сработали его из дуба, а не из сосны, и осадку он имел низкую: даже при малом волнении захлестывало.

Перед глазами Бориса мельтешила размочаленная швабра. Поднимаемая волной, она то распластывалась на ней вровень с бортом, то приставала к оголенной обшивке, будто приклеенная. У швабры был толстенный держак, сделанный из обломка багра, и удержать ее в руках стоило немалых усилий. Мякенькому когда-то попало от Остюкова за то, что он не удосужился малость обтесать деревяшку, когда привязывал к ней пеньковые шкертики. Мякенький не внял словам капитана-бригадира, и по общей лености швабра так и осталась неуклюжей, к работе малопригодной.

«Надо бы ее втащить на палубу, а то вечно болтается за бортом, — вяло подумал Борис и взялся за держак, привязанный к поручням, но толстый мокрый держак выскользнул из пальцев. — Заходим в порт обвешанные разным хламом. Людей стыдно».

Он еще раз попытался ухватить держак. Но когда резвая волна накрыла его с головой, он отскочил от борта.

Около трюма боцман с Тищуком откачивали помпой воду. У обоих были растерянные лица. Оба были мокры, по извилинам зеленых, твердых, как жесть, роб текли ручьи.

— Откуда вы ее качаете? — озадаченно спросил Борис.

— Откуда! Из трюма! Не видишь, что ли? — сердито ответил боцман и, на мгновение выпустив ручку помпы, вытер лоб.

Борис присвистнул.

— Не свисти! — строго сказал боцман.— На море не положено свистеть. Накличешь беду, свистун!

Борис поежился от пронизывающего ветра и нехотя отозвался:

— Ох, боцман… Ты как бабка столетняя… в приметы веришь.

Тищук переглянулся с Борисом. Как и предвидел Паня, сейнер уже долгонько не появлялся на базе. Рыбу сдавали где придется. Остюков помалкивал, но про себя что-то таил. Бориса он вообще не замечал, будто его и не было на сейнере. Торговлей больше не занимались.

— Что-то не убывает вода, боцман. А?.. — сказал Паня. — Течь, я думаю, появилась, а?..

— Какая течь? Типун тебе на язык! Говорю: плохо трюм задраили, волной плеснуло… — Боцман вздохнул. — Поменьше бы свистунов было…

Прошел час, может, два… Надвигались сумерки. Проступила первая звезда, изредка нырявшая в мутные, гонимые к берегу облака. И волны гнало ветром к берегу. И «Креветку». Берег был близко, совсем близко. Миль, может, пять. Или десять. А может, там, в рубке, напутали с курсом, и судно рыскало теперь наугад.

— Прибывает вода, — снова сказал Паня. Боцман промолчал.

— Рыбу надо выбросить, — угрюмо сказал Борис. — Да поживее бы. Ее тонн восемнадцать.

Борис почувствовал, что сзади кто-то стоит. Он обернулся и в упор встретился с узкими за стеклышками очков глазами Остюкова. Тот стоял под гакабортным фонарем.

— Ты чего тут паникуешь? — нахмурился он, и «родничок» на переносице дрогнул, запульсировал. — Никакой такой течи! Качайте подюжей! Вот он, берег. А за рыбу я в ответе, и нечего тут агитацию разводить. А то разбогател! Выбросить! Государственное добро выбросить! За это, знаешь…

Борис пожал плечами и решил сходить отдохнуть перед вахтой. Может, страшного-то и нет ничего. Колдун хотя и малоопытный капитан, зато рыбак завзятый, всю жизнь на воде. Должен соображать.

В кубрике надсадно гудела печка, и по темным углам растеклось смрадное, угарное тепло. Топили печку жидким топливом, распыляемым форсункой. И обычно поблизости, на полу, выстланном линолеумом, блестела соляра. Форсунка брызгала и плевалась. А внутри, в раскаленном чреве печки, грохотал и безумствовал огонь.

Борис поскользнулся на соляре и нечаянно обжег руку. Он метнулся в сторону от печки, прыгнул на люк, плотно прикрывавший отверстие в пайолах, — и вдруг снизу упругими фонтанчиками цвикнула вода.

«Черт побери! И тут вода! — подумал он смятенно и осторожно присел на койку. — А ведь так можно и утонуть…»

Вверху кто-то рванул дверь. Вслед за скатившимся в кубрик Мякеньким хлынула вода.

— Закрой дверь, ты! — крикнул Борис. — Мало воды, что ли?

Мякенький обессиленно навалился на столик и сказал икая:

— Ут-тонем… Ей-богу, ут-тонем! В трюме течь-Рыба… И штуртрос заедает. А Колдун б-бесится…