Читаем без скачивания Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах - Евсей Гречена

По словам Д. П. Бутурлина, «мнение сие принято было всеми единодушно».

А вот это – неправда. Это князь Багратион всегда, не глядя, выступал исключительно за наступление.

Историк В. М. Безотосный по этому поводу дает очень четкое определение: «Победила точка зрения Багратиона, поддержанная большинством голосов».

Что же касается Барклая, то он был против этого.

Генерал М. И. Богданович в связи с этим уточняет:

«Последствия показали, что мы не имели тогда верных сведений ни о числе наполеоновых войск, ни о расположении их, и потому весьма трудно судить, какую степень вероятности успеха представлял план, предложенный Толем. Осторожный, хладнокровный Барклай, хотя и считал неприятеля слабейшим и более растянутым, нежели как было в действительности, однако же оставался убежденным, что тогда еще не настало время к решительному противодействию войскам Наполеона».

Итак, Барклай де Толли был против наступления на Рудню. Но при этом ему было известно общее жаркое желание войск и начальников их – «помериться с неприятелем и положить предел успехам его», и к тому же сам государь изъявлял ему надежду, что «соединение наших армий будет началом решительного оборота военных действий».

Как видим, Барклай находился под очень сильным давлением, в том числе и самого императора Александра, а мнение последнего всегда и во всем было решающим, и ослушаться его было практически невозможно.

Император Александр написал тогда Михаилу Богдановичу:

«Я с нетерпением ожидаю известий о ваших наступательных движениях».

По сути, это был приказ наступать, и никак иначе понимать эти слова императора невозможно. Генерал М. И. Богданович констатирует:

«Таким образом, Барклай находился в самом затруднительном положении: с одной стороны – собственное убеждение в невозможности противостоять сильнейшему противнику побуждало его уклоняться от решительной с ним встречи; с другой – все окружавшие его, вся армия; вся Россия и, в челе ее, сам государь, требовали, чтобы наши армии заслонили от врага родную землю. Оставаясь в бездействии у Смоленска, невозможно было остановить дальнейшее нашествие французов.

Таковы были обстоятельства, заставившие Барклая де Толли, при объяснении с Толем, изъявить, против собственного убеждения, готовность свою предпринять наступление, но не иначе, как обеспечивая сообщение войск со Смоленском и не подвергаясь опасности быть атакованным с обеих сторон. Для этого, по мнению Барклая, следовало, оставив 2-ю армию у Смоленска для прикрытия московской дороги, двинуть 1-ю против левого крыла неприятельской армии, овладеть пространством между Суражем и Велижем и занять его отрядом генерала Винцингероде. Когда же Первая армия таким образом утвердится на фланге неприятеля, тогда войска обеих армий должны были направиться к Рудне и действовать сосредоточенными силами».

22 июля (3 августа) Барклай доложил императору Александру:

«Я намерен идти вперед и атаковать ближайший из неприятельских корпусов, как мне кажется, корпус Нея, у Рудни. Впрочем, по-видимому, неприятель готовится обойти меня с правого фланга корпусом, расположенным у Поречья».

На военном совете 25 июля (6 августа) полковник Вольцоген предложил укрепить по возможности Смоленск и ждать в нем французов. Это предложение явно не согласовывалось с общим мнением о том, что у Смоленска не было выгодной оборонительной позиции.

Генерал М. И. Богданович подчеркивает:

«За исключением Вольцогена, всегдашнего поборника отступления, и самого Барклая де Толли, все члены совета желали решительных наступательных действий, и потому положено было идти соединенными силами на центр неприятельского расположения, к Рудне».

Вышеизложенные обстоятельства дают право историку А. Г. Тартаковскому утверждать, что «в результате горячих дебатов» Барклаю де Толли «был навязан тот способ действий, который в глубине души он не одобрял».

А вот историк Е. В. Анисимов четко указывает на то, что «идея движения на Рудню принадлежала Багратиону». И еще он отмечает, что Барклай де Толли в тот момент «явно нервничал».

Еще бы тут не нервничать, когда все делается совсем не так, как следовало бы делать…

В. И. Левенштерн, бывший в 1812 году адъютантом Михаила Богдановича, потом рассказывал:

«Я никогда не замечал у Барклая такого внутреннего волнения, как тогда; он боролся с самим собою: он сознавал возможные выгоды предприятия, но чувствовал и сопряженные с ним опасности».

Как видим, все это явно противоречит утверждению академика Е. В. Тарле о том, что Барклай «решил предупредить нападение на Смоленск и сам двинул было авангард в Рудню, но почти сейчас же отменил приказ».

Полная ерунда! На самом деле не сам решил и не сам двинул. Скорее Барклай, вопреки собственному убеждению, вынужден был согласиться с мнением военного совета, но «с условием не отходить от Смоленска более трех переходов – на случай, если Наполеон попытается отрезать русские войска от Смоленска».

А тем временем «нравом кроткий» и «обхождения очаровательного» князь Багратион, раздраженный всем, что делает Барклай, писал графу Ф. В. Ростопчину:

«Между нами сказать, я никакой власти не имею над министром [Барклаем де Толли. – Авт. ], хотя и старше я его. Государь по отъезде своем не оставил никакого указа на случай соединения, кому командовать обеими армиями, и по сей самой причине он, яко министр <…> Бог его ведает, что он из нас хочет сделать: миллион перемен в минуту, и мы, назад и вбок шатавшись, кроме мозолей на ногах и усталости, ничего хорошего не приобрели».

В своей горячности этот «обязательный и приветливый в обращении» человек пошел и еще дальше, пытаясь обвинять в военных неудачах самого императора:

«От государя ни слова не имеем, нас совсем бросил. Барклай говорит, что государь ему запретил давать решительные сражения, и все убегает. По-моему, видно, государю угодно, чтобы вся Россия была занята неприятелем. Я же думаю, русский и природный царь должен наступательный быть, а не оборонительный».

Наверное, потомку царя Вахтанга VI было виднее, что делать русскому царю.

Как бы то ни было, 26 июля (7 августа) 1812 года русские армии выступили из Смоленска. На этот момент, благодаря их соединению, численность всего войска возросла до 120 тысяч человек.

Войска двинулись к Рудне, в районе которой планировалось «встретить центр неприятельской армии». При этом расчет делался на то, что по дороге на Рудню есть удобные позиции, заняв которые можно было бы дать Наполеону генеральное сражение.

Но в ночь с 26 на 27 июля Барклай вдруг получил известие о сосредоточении войск противника у Поречья.

На самом деле это означало следующее: все передовые посты французов отступили, кроме отряда, стоявшего в Поречье. Из этого Барклай заключил, что основные силы Наполеона должны были находиться между Поречьем и Витебском, а посему, опасаясь быть обойденным с фланга и отрезанным от Смоленска, он решил остановить свое движение к Рудне.

Карл фон Клаузевиц поясняет:

«При таких условиях удар по воздуху в направлении Рудни являлся чрезвычайно опасным предприятием, так как он мог привести к потере пути отступления. Хотя это известие не было достоверным и представляло, скорее, плод различных соображений и догадок, и хотя такое сосредоточение французской армии было явно неправдоподобно <…> однако невозможно было уговорить Барклая предпочесть неизвестное известному и помешать ему самому пойти с первой армией по дороге на Поречье, задержав на дороге в Рудню вторую армию».

Естественно, князь Багратион «был чрезвычайно недоволен отменой первоначального решения, и с этого времени стали постоянно возникать разногласия и споры между обоими генералами».

Эх, если бы только с этого времени…

Горячий по натуре, князь Багратион с самого начала войны не скрывал своей неприязни к Барклаю де Толли. С самого начала войны он ратовал за наступление и всячески критиковал стратегию военного министра. При этом обоих полководцев не могло не страшить возможное окружение. Именно поэтому, кстати сказать, было принято решение далеко от Смоленска не отходить и обеим армиям не отдаляться друг от друга дальше чем на расстояние одного перехода.

Осторожность Барклая вполне понятна: Наполеон мог занять Смоленск и отрезать русские войска от Москвы. Абсолютно достоверных сведений о положении войск Наполеона у него не было, а посему слишком рисковать он не счел нужным. Позиция князя Багратиона была несколько иной: сам он вряд ли знал о противнике больше, чем Барклай, но зато был совершенно уверен, что действовать нужно иначе. Но вот как? Как и всегда, обладавший вулканическим темпераментом, князь Багратион предпочитал довериться своей интуиции.

При этом в отношении Барклая он заявил следующее:

«Невозможно делать лучше и полезнее для неприятеля, как он <…> Истинно, я сам не знаю, что мне делать с ним, и о чем он думает?»