Читаем без скачивания Повелители стрел - Конн Иггульден

В летней непроглядной тьме улус сверкал желтыми огнями десяти тысяч костров. В самом центре, вокруг юрты Чингиса, расчистили огромную площадь, куда, оставив семьи, пришли и стояли теперь плечом к плечу в мерцающих отблесках воины из сотни племен. На всех были разные доспехи — от сработанных из грубой вываренной кожи до скопированных у цзиньцев аккуратных шлемов и пластинчатых железных панцирей. На некоторых доспехах виднелось родовое клеймо; на большинстве новых не было подобного знака — отныне под великим небом существовало только одно племя. Многие воины держали недавно выкованные мечи, только что из кузниц, которые работали и днем и ночью. Мокрые от пота люди рыли огромные ямы, грузили в повозки железную руду, везли к пылающим горнам и восхищенно смотрели, как кузнецы превращают ее в оружие. Не один воин обжег пальцы, схватив неостывший меч. Никто не жаловался — о таких клинках степняки раньше и не мечтали.

Суровый ветер, обычно продувающий равнину, почти улегся в тот вечер, когда все с нетерпением ждали Чингиса. Он вышел вместе с Барчуком. Хан уйгуров спустился с повозки-помоста и встал в первом ряду воинов, окруживших сооружение на колесах из железа и дерева. Чингис на мгновение замер и оглядел многолюдное сборище, дивясь его размерам. Братья Чингиса вместе с Арсланом, Джелме и Кокэчу тоже сошли вниз и, помедлив немного, присоединились к необъятному войску, на которое падали отблески костров.

Чингис остался один. На миг он закрыл глаза и поблагодарил великого Отца-небо за то, что оказался здесь с армией, готовой следовать за ним куда угодно. Обратился мысленно к духу отца, полагая, что тот видит его. Чингис знал, что Есугэй гордился бы своим сыном, который показал народу новую дорогу, и только духам известно, где она закончится. Открыв глаза, Чингис увидел, что Бортэ привела и поставила в первом ряду всех четверых сыновей, трое из которых были еще слишком малы и беспомощны. Чингис резко им кивнул, задержавшись взглядом на старшем, Джучи, и Чагатае, названном в честь шамана из рода Волков. Девятилетний Джучи потупился, трепеща перед отцом, Чагатай глаз не отвел, хотя было видно, что он тоже волнуется.

— Мы выходцы из сотни племен, — прокричал Чингис. Он хотел, чтобы слышали все, но даже его голос, привыкший отдавать приказы на поле битвы, не мог донестись до каждого человека. Ничего, значит, те, кто услышал, расскажут остальным. — Я привел на эту равнину людей из рода Волков, олхунутов и кераитов, меркитов и джаджиратов, ойратов и найманов. Сюда пришли олеты, сойоны, уйгуры и урянхайцы.

По каждому названному Чингисом племени, точно по островку степной травы, пробегал ропот. Чингис заметил, что даже сегодняшней ночью соплеменники держатся друг друга. Да, тем, кто привык ставить честь рода превыше всего, нелегко будет смешаться с остальными, подумал он. Впрочем, какая разница? Он сумеет обратить их взоры вперед. Чингис безошибочно перечислял племя за племенем, всех, кто пришел к нему сюда, в тень черной горы. Он знал: стоит пропустить хоть один род — это не оставят без внимания, запомнят надолго.

— А еще я позвал сюда тех, у кого нет племени, — продолжил он, — но осталась честь. Они вняли голосу крови и пришли к нам с верой. Теперь я говорю вам всем: под бескрайним небом нет больше племен. Есть единый народ — монголы, и он родился здесь сегодняшней ночью.

Кое-кто из слушавших повеселел, но многие стояли с каменными лицами. Чингис смотрел на них бесстрастно, как подобает воину. Они должны понять, что его слова не несут им бесчестья.

— Мы братья по крови, которых разделили так давно, что уже и не вспомнить причины. Я хочу, чтобы все племена стали одной семьей, связанной кровными узами. Братья, я призываю вас под свое знамя. Мы отправимся в поход сплоченным народом.

Он замолчал, ожидая ответа. Хотя разговоры о единой нации велись в улусе уже давно, переходя от племени к племени, слова Чингиса ошеломили людей. Большинство не выказали радости, и Чингис с трудом сдержал раздражение. Духи знают, что он чтит их, но до чего невыносимыми бывают порой его собственные люди!

— Груды добычи, которую мы завоюем, поднимутся выше гор. У вас будут кони, женщины и золото, масла и сладости. Вы заберете чужие земли, и люди устрашатся, услышав ваши имена. Каждый станет ханом над теми, кто ему покорится.

Из толпы наконец раздались радостные возгласы, и Чингис слегка улыбнулся, довольный, что нашел нужные слова. Пусть слабые правители беспокоятся из-за честолюбия подданных. А он говорит то, что думает.

— К югу от нас лежит великая пустыня, — продолжил Чингис.

В тот же миг над сборищем повисло настороженное, почти осязаемое молчание.

— Мы перейдем эту пустыню со скоростью, неведомой в цзиньских государствах, и нападем на них, как волки на ягнят. Они погибнут под нашими мечами и стрелами. Я отдам вам их богатства и женщин, и земля содрогнется, когда я водружу свое знамя. Каждая мать узнает, что ее сыновья нашли свою долю, и возрадуется, услышав в степи громовые раскаты.

Толпа вновь одобрительно зашумела. Чингис, довольный, поднял руки и призвал к тишине.

— Мы возьмем с собой достаточно воды, чтобы пересечь засушливые земли и неожиданно напасть на врагов. А после нас уже ничто не остановит, мы поскачем во все стороны и дойдем до самого моря. Я, Чингис, говорю это, и мое слово крепче железа.

Войско громко возликовало. Чингис щелкнул пальцами — то был знак Хасару, который ждал внизу. Хасар поднял тяжелый березовый шест с восемью разноцветными конскими хвостами. При виде его люди оживленно зашептались. Некоторые узнали черный цвет меркитов, другие — красный, знак найманов. Каждый хвост прежде был ханским знаменем одного из великих племен, собранных Чингисом на равнине. Чингис принял шест, и Хасар протянул ему конский хвост, выкрашенный в синий цвет племени уйгуров.

Барчук прищурился, увидев в руках Чингиса самый убедительный символ своей власти. Впрочем, при мысли о будущем его переполнило радостное предвкушение, ведь за ним стояло огромное войско. Он почувствовал взгляд Чингиса и склонил голову.

Чингис ловкими пальцами привязал последний хвост к восьми другим и поставил девятибунчужное знамя у ног. Ветер подхватил разноцветные пучки волос, и они, словно живые, забились в воздухе.

— Я соединил цвета, — обратился Чингис к воинам. — Когда они добела выгорят на солнце, между ними не останется разницы. То будет знамя нашего народа!

Темники-военачальники вскинули мечи, а за ними и все войско. Тысячи клинков пронзили небо, и Чингис ошеломленно покачал головой. Он поднял руку, призывая к тишине, однако воины еще долго не могли успокоиться.

— Братья, клятва, которую вы дадите, скрепит наш союз. Но нет ничего крепче уз крови, которые уже связали нас. Преклоните колени.

Передние ряды повиновались сразу, их примеру последовали остальные. Чингис внимательно следил, не замешкается ли кто-нибудь. Сомневающихся не было. Он покорил всех.

Кокэчу вновь поднялся на помост, стараясь сохранить непроницаемое выражение лица. Даже самые честолюбивые мечты шамана не заходили так далеко. Тэмуге замолвил за него слово, и Кокэчу мысленно поздравил себя с тем, что сумел повлиять на юношу.

Пока племена опускались на колени, шаман наслаждался своим положением. Интересно, понял ли Чингис, что он, Кокэчу, единственный, кто не поклянется ему в верности? Хасар, Хачиун и Тэмуге стояли вместе со всеми остальными, простыми воинами и ханами.

— Мы народ под властью одного хана, — провозгласил Кокэчу над склоненными головами, его сердце бешено колотилось от восторга. Люди повторяли слова, они эхом разносились по долине и волнами возвращались к нему. — Юртами и лошадьми, солью и кровью мы принадлежим ему.

Кокэчу схватился за край повозки, услышав, как люди произносят за ним слова клятвы. Завтра все узнают о шамане великого хана. Гул голосов становился громче. Шаман посмотрел вверх. Должно быть, духи мечутся сейчас в небесах, радуясь и ликуя, и только самые могущественные, подобные ему, шаманы могут увидеть или почувствовать их. Пока многоголосая толпа нараспев повторяла его слова, торжествующий Кокэчу ощущал движение в воздухе. Наконец племена замолчали, и он с силой выдохнул.

— А теперь ты, шаман, — тихо произнес Чингис за его спиной.

Вздрогнув от неожиданности, Кокэчу упал на колени и повторил клятву. Когда он встал и присоединился к людям вокруг повозки, Чингис вытащил из ножен отцовский меч. Те, кто стоял рядом, увидели в глазах хана счастливый блеск.

— Свершилось! Мы великий народ и отправляемся в поход. Пусть этой ночью никто не скорбит о своем племени. Мы стали одной семьей, и все земли наши!

Чингис опустил руку, и толпа ответила дружным ревом. Легкий ветер разносил аромат жареной баранины, люди готовились праздновать всю ночь, пока животы не раздуются от обильной еды и питья. Еще до рассвета тысячи детей будут зачаты от хмельных воинов. Чингис подумал, не пойти ли в юрту к Бортэ, представил ее обвиняющие глаза и невольно вздрогнул. Она хорошая жена и исполнила свой долг, хотя в душе Чингиса по-прежнему занозой сидело сомнение в том, что Джучи — его сын.