Читаем без скачивания Полдень XXI век, 2011, № 02 - Журнал «Полдень XXI век»

Переговариваясь на ходу, они как-то сразу собрались и начали спускаться по лестнице. Уже снизу раздался хохоток настоявшего на своем и оттого чрезвычайно довольного электрика. Я же осторожно поднялся на затекшие ноги и завернул на кухню, где ухватил с полу последнюю бутыль с сакэ. Судя по весу, напитка в ней осталось не больше половины сё[26], которые нужно было растянуть на два или три дня, но отказать себе в выпивке я не мог. Одну за другой я выпил пару чашечек, ничего, кроме вкуса не почувствовал и решил окончательно снять напряжение другим способом.

Юрико не сопротивлялась, когда я в нее вошел, но и ни единым движением мне не помогла. Я тоже не испытывал даже намека на страсть — все, ранее влекущее к ней, выгорело за считанные дни вынужденного заключения, сопровождавшегося изнурительными процедурами взаимного причинения боли. Даже Аико Ватабе — тонконогая и тонкорукая, с выступающими на узкой спине позвонками и сохранявшая молчание, несмотря на удары теменем о стену во время бурных моих с ней соитий, — даже та была желанней. Однако моим поведением сейчас руководила вовсе не похоть, но ненависть. И еще ощущение злорадного превосходства над теми, кто загнал нас, словно диких зверей, в эту зловонную нору и заставил прятаться в ней, самостоятельно выкусывая и зализывая собственные болячки. Та, с кем я в данный конкретный миг совершал акт, иными отождествляемый с любовью, вовсе того не понимала, но я-то был сверх краев переполнен уверенностью: мы (я в первую очередь!) их победили. Ясно главное: каждый выживает, как умеет. Государство может выпятить отталкивающие язвы и рубища, запугав народ и заставив его подчиняться; общество готово пресмыкаться перед властью и силой государства, лишь бы сохранить некие дорогие ему устои и традиции; человек способен унижаться и молчать, лгать и прятаться от первого и второго, лишь бы выжить самому и позволить выжить своим близким. И во всем этом многослойном прессе проявляется эволюционная, историческая правда: продолжить существование и оставить потомков имеет право не лучший и сильнейший — эти ломают шеи как раз в первую очередь, — но наименее сопротивляющийся давлению среды. Жидкость невозможно изрубить топором или раздробить молотом. Тот, кто уподобился воде или бесформенной амебе, кто способен использовать мельчайшие щели, складки, норы и пещеры для выживания, кто благодаря маскировке становится невидимым в ярком дневном свете, имеют право дожить до темноты и под ее покровом обеспечить продолжение своего рода.

Я долбил Юрико, расслабленно и устало лежавшую щекой на валике, с такой яростью, что не мог не передать ей часть своей энергии. Оказывается, совсем легко не замечать ее засаленных волос и выступившей между лопатками испарины, грязных кусочков бахромящегося пластыря, налепленных по всему телу, и ее мягких ягодиц, хлюпающих при каждом ударе. Нам никогда не восстановить прежней чистоты отношений после всего, что произошло, но обоюдная зависимость от этого только усилилась. В будущем мы вряд ли решимся обнажить свои изрубцованные тела перед чужими людьми, да в этом и не могло возникнуть необходимости. Высокие чувства заключены в мозгах, принципиальной же разницы между человеческими телами не существует. Любой из них — зверь, почти такой же, как и я, а звери не забивают себе голову любовью, ограничиваясь привязанностью. Поэтому, когда Юрико не смогла сдерживаться и в первый раз застонала, я засунул ей в рот большой палец, и боль от ее сжавшихся зубов помогла мне одержать победу.

Через несколько минут, проведенных в полуобмороке, я достаточно пришел в себя, чтобы перевернуться на правый бок и подтянуть блокнот с раскрытым календарем. Вчерашний день, зачеркнутый крестиком, я обвел еще и кружком — первым за восемнадцать дней знаком, свидетельствующим об отсутствии проволочника. Если все будет продолжаться так же (а я в это верил), то через три дня можно будет готовить кровяные мазки, красить их и считать лейкоцитарную формулу. Все необходимое для манипуляций у меня было приготовлено — от эфирно-метилового фиксатора до счетных камер Бюркера. Микроскоп, правда, старенький, оставшийся со студенческих времен, но зато с цейссовской оптикой…

Какой, кстати, это будет день? Я отсчитал и попал в Нихяку тока — День прихода тайфунов месяца Хризантем 63-го года Сева. Европейский календарь, размещенный на соседней странице, определил его как первое сентября 1987-го. Гайдзинское время ничего не говорило ни моему уму, ни сердцу. Впрочем, как и вся их культура вместе с образом жизни, основанные на понятии выгоды. У нас все совсем иначе, все спутано в клубок из бесчисленных нитей долга и поисков единственно верных решений. Верных не тем, что обеспечат тебе преимущество, а тем, что не заставят потом сожалеть, не потребуют переделки. Ведь вернуться в прошлое и что-то там исправить, подчистить и подкрутить нельзя. Так не стоит и сожалеть о том посещении ресторана, из-за которого мы с Юрико оказались здесь и сейчас. Все, что ни случилось, — к лучшему, и, возможно, маленькая драма лишь спасла нас от большой катастрофы. Это нужно принять, и в это нужно верить. Жизнь вечно сомневающихся и колеблющихся неизбежно превращается в ад: продолжительность ее ограничена, а количество узловых моментов, в которых надлежит делать выбор, огромно. По сути, вся она состоит из таких узлов, и невозможно, сохраняя разум, непрерывно мучиться вопросами: «А что было бы, если?..» Ничего не было бы. Не происшедшее не существует.

Я встал, сходил на кухню и налил сакэ для Юрико. Когда она выпила, я попросил ее лечь на спину и принялся за осмотр, начиная с пальцев ног. Решения нужно выполнять, а начатое заканчивать. Терпение — вот тот раствор, что скрепляет сегодняшний день с завтрашним, и у меня его оставалось еще достаточно.

Владимир Голубев

ПРОКОЛ

Рассказ

— У тебя есть мечта?

— Да. Если вымыть это окно, то за ним откроется прекрасный вид на поля, речку и лес.

— Так вымой окно, и у тебя будет этот прекрасный вид!

— Тогда не будет мечты.

Этот маленький асфальтовый заводик железнодорожники построили давно для своих нужд. Дорожки на дачах, крыши гаражей, подъезды к домам, да мало ли, где нужен асфальт. Свои работники могли его приобрести по льготной цене и с доставкой. Заводик тихо пыхтел на отшибе, за высокой железнодорожной насыпью в густой березовой посадке и выпускал пять-шесть машин асфальта в смену. С началом перестройки его продукцию разрешили продавать всем желающим. Асфальт сначала заказывали через начальство, потом прямо на заводе, по телефону. Образовалась очередь. Сам Бог велел расширяться! Закупили кое-что из оборудования, построили еще одну печь, набрали рабочих. И даже зарплату стали давать вовремя.

Как раз вчера ее и давали. Сегодня, в пятницу, были довольны все. Кроме одного человека.

Вовка Иволгин работал здесь уже семь лет. А завели его в этот глухой угол поиски свободы. Мастер на все руки, электрик, слесарь и телефонист, на заводе он знал все и умел все. Маленький, подвижный, деловой и сообразительный, он был незаменим. Вовка мог залезть в любую щель, забраться на столб и на крышу, поменять лампочки на высоком потолке и заменить датчик температуры печи без остановки этой самой печи. Директор Вовку жаловал и прощал периодические запои с неизбежными отлежками-прогулами.

Правду сказать — начальство запойных любит. Как правило, они, запойные люди, — неординарные, талантливые и умные. Они — виртуозы своего дела, сидящие на крючке. Они безропотно выполняют работу, вредную для здоровья, а то и опасную для жизни, но необходимую производству, работу, за которую непьющие профессионалы запросили бы хорошие деньги. Запойные совсем не похожи на тех унылых тупых «лакаголиков», чей круг интересов равен диаметру горлышка, тех, что толкутся у пивнушек в надежде на глоток и собирают по помойкам стеклотару. Запойные только иногда и ненадолго погружаются в искаженный мир, чтобы получить там дозу недостающих им впечатлений, а вообще-то живут в мире правильном и трезвом. Они всегда где-то работают, имеют деньги, а когда их нет, занимают у своих твердых кредиторов и неизменно вовремя возвращают долги. Их отягощенная зависимостью жизнь трудна, но они сохраняют достоинство и даже в период мучительного выхода на «сухой берег» не пьют откровенные суррогаты. Самогон, конечно, к таковым не относится. А еще они имеют хобби. Вовка, например, обожал читать книги и ремонтировать телевизоры.

На каждом производстве два-три запойных совершенно необходимы. Это директорский резерв. Их можно без хлопот вывести в выходной, дать тяжелую и грязную работу, «попросить» сделать что-то для себя, скажем, разгрузить кирпич на даче или вскопать огород. В субботу, разумеется. Они согласятся, не требуя платы. Они знают, что, когда пробьют стаканные склянки и позовут их в очередной «заплыв», можно будет рассчитывать на снисхождение.