Читаем без скачивания Вместо любви - Вера Колочкова

Инга родилась маленькой и худенькой – заморыш заморышем. Не досталось ей породистых отцовских генов. Да оно и понятно – откуда бы? Раз вся любовь отцовская на Любочку тогда уходила, и гены все туда же ушли. А от одного только исполненного супружеского долга, как правило, особой стати не рождается. Да все бы это ничего, можно и без генетической стати жизнь прожить. Без любви материнской гораздо труднее…

Нет, нельзя сказать, конечно, чтобы мать Ингу совсем невзлюбила. Все обязанности свои материнские несла перед ребенком исправно, а только все равно Инга будто приемышем в родной семье росла. И они, старшие сестры, Верочка с Наденькой, матери по-детски сочувствуя, тоже не особо младшую сестренку к сердцу приняли.

Даже жили всегда в разных комнатах. Когда Ингу из роддома привезли, старших девочек переселили в мансарду, а в их комнате детскую кроватку поставили. Так в этой комнате Инга потом и прожила все свое детство и юность, одна совсем. А они вдвоем в узкой комнатухе наверху ютились. В гордой тесноте, но опять же не в обиде – в любви сестринской.

А Ингой ее мама назвала. Такое вот колючее имя для дочки придумала. А что? Не Любочкой же называть, в самом деле! Вот не было бы в жизни ее мужа той секретарши-разлучницы, можно было б тогда и Любовью назвать, следуя логике семейных имен. Мать Софья есть, дочки Вера да Надежда есть, стало быть, и Любовь теперь должна быть! Жаль, не получилось. Инга родилась. Вместо Любови. Вместо любви…

Зато уж отец Ингу без ума любил. Маленькую так вообще с рук не спускал, они ревновали, шипели на нее обиженными гусынями. В школу пошла – уроки с ней делал, сидел вечерами. Это при его-то занятости! Их с Наденькой в строгости держал, а Инге все дозволено было. И смотрел отец на младшую дочь по-особенному – восхищенно-дрожащим каким-то взглядом. Хотя чем там было восхищаться, господи боже мой… Вот Надя – совсем другое дело. Тут вам и стать, и красота яркая, и способности – диплом инженерно-экномического института шутя ей в руки дался! А у Инги – ручки-палочки, ножки-гвоздики… Правда, надо отдать должное, палочки да гвоздики эти очень уж удачно сочетались, составляя в непонятной своей гармонии умилительно-трепетный девчачий образец. И способности математические в Ингиной головке проклюнулись недюжинные. Отец носился с этими ее способностями, собирался после школы в Москву везти, в тот серьезный институт поступать, который и сам когда-то закончил. Все к тому и шло, да только Инга сама все испортила. И чего ей вдруг в голову пришло – характер свой перед отцом показывать? Уж ее-то характеру воевать с отцовским, да где такое пристало…

Случилась эта дурацкая история в июне месяце, как раз после Надиного с женихом приезда. Отец тогда Вадима очень хорошо приветил, понравился он ему. Да и не могло быть у Нади плохого жениха. Не из тех она дурочек, кто за плохих замуж идут, не разобравшись. В общем, и недели после их отъезда не прошло, как Инга уже и своего кавалера в дом привела. С отцом знакомиться. Тоже захотела – чтоб все честь по чести. Как будто никто из них этого ее кавалера в глаза никогда не видывал… Правда, дорога ему в их дом заказана была: ненадежный был мальчишка, хулиганистый и из семьи пьющей. Севка Вольский, Ингин одноклассник. Не мог тогда отец кого попало к себе в дом пускать, не того он полета птицей был, это ж понимать надо. Могла и посчитаться с этим обстоятельством любимая его доченька, и не влюбляться без ума в кого попало. Ну и что с того, что с первого класса с Севкой за ручку ходит. Ну и что – любовь детская да юношеская. Жить она без Севки не может, видите ли. Джульетта нашлась…

А отец что – он парня от ворот гнать не стал, конечно. Сидел, улыбался, беседу культурную с ним вел. Отец их вообще никого никогда от себя не гнал. Сами убегали. И голоса ни на кого не повышал. И без того боялись. Вот и Ромео Ингин так же убежал – подскочил со стула, как ужаленный, и понесся, чугунной калиткой изо всех сил хлопнул. Инга за ним бросилась, а потом вернулась, вдрызг уплаканная. Три дня просидела в своей комнате, на замок закрывшись, а однажды утром собрала вещи и уехала. Сама решила в институт поступать. Не в тот, московский, в который они с отцом наметили, а в другой, политехнический, в областном далеком городе. Протест свой таким образом отцу выказала. Пришла на вокзал и уехала куда глаза глядят. Вернее, куда билеты в кассе вокзальной продавали. Ткнула пальцем в свою судьбу, глаза закрыв…

Отец пришел с работы, узнал новость, промолчал, конечно. Он никогда своих эмоций не выражал. Только тихо очень в доме от этого молчания сразу стало, жутковато даже. И еще удивительно было – как же Инга на такое вообще осмелилась? Чтоб на отца обидеться, чтоб ослушаться… Подумаешь, любовь он ее школьную осмеял! Нашла трагедию! Чтоб из-за любви какой-то… Вот ее, Веру, сроду никто не любил, ни одна мужская душа в этом грехе по отношению к ней не запачкалась… И что? Умерла она, что ли? И жива, и рядом с отцом всю жизнь счастлива! А всякие любови ей без надобности. Ей и так хорошо. Как маму похоронили, она вообще одна рядом с ним осталась. И дочерней любовью да верностью жизнь свою до края наполнила. Ни разу его ни в чем не подвела. Все делала, как он просил. И даже про болезнь его жестокую никому не рассказала. Три года уже несет она в себе этот тяжелый груз и ни словом Наде с Ингой не обмолвилась. А так хотелось поплакаться, кто бы знал! Особенно Наде… Разделить горе и страх, в котором она одна барахтается, как умеет… Но нельзя – раз отец не велел, значит, нельзя. Она привыкла его волей жить. И тем более ей за него обидно. Рассуждают они, видите ли… Ехать им к отцу, не ехать… Дела у них там всякие разные… Чего тут рассуждать, скажите? Раз отец зовет, надо все бросать и мчаться, не рассуждая ни о чем…

День второй

Звонок будильника въедливо проник в сонное сознание, порушил только-только образовавшееся цветное видение – что-то зеленое, звонко-желтое, красиво-осеннее. То ли лес это был, то город такой, Инга понять не успела. Заснуть ей удалось только под утро. Тревога-бессоница напала сразу, как только она легла в постель, окутала холодным одеялом, и никаких сил не хватило, чтоб сбросить ее с себя вовремя. Ее, тревогу, если не сбросишь сразу, до утра она будет мозги твои жрать. Пока не насытится, не отпустит. И дела ей нет до того, что вставать человеку утром рано надо. А после ночной бессонницы это смертной казни подобно. Вытаскивать себя из ласковой, под утро пришедшей дремы, как в самоубийство нырять. Тем более если живешь свою жизнь отнюдь не жаворонком, а совой, самой что ни на есть классической, и спать по утрам тебе природным биологическим законом положено. А тут, вместо этого сна, нате вам – жизнерадостная утренняя песня будильника. Знаменует начало дня. И потянулась, как говорится, сплошная цепь биологических беззаконий…