Читаем без скачивания Падение Иерусалима - Генри Хаггард

Нехушта поклялась, что будет оберегать дитя, как оберегала её мать, вплоть до последнего дня своей жизни. Если бы не дитя, этот день стал бы последним днём и её жизни; хотя и христианка, она была сокрушена обрушившимся на неё горем, в её сердце, казалось, не оставалось места ни для надежды, ни для радости. Её собственная жизнь была неимоверно тяжела: от рождения она занимала высокое положение среди своего дикого народа, но ещё в раннем детстве её похитили и продали в рабство; происхождение как стеной отделило её от всех жителей города, где она оказалась, — она, не желавшая иметь ничего общего с людьми низкими или быть куклой в руках высокородных, она, что стала христианкой, всем сердцем восприяла вероучение, она, что сосредоточила всю свою любовь на двух женщинах и потеряла их обеих. Тяжела была вся её жизнь, и сейчас она не раздумывая положила бы ей конец, но оставалось дитя. Пока оно живо, должна жить и сама она, Нехушта. А если дитя умрёт, тогда умрёт и она.

Однако у неё не было времени предаваться горьким раздумьям; крошку надо было накормить — и накормить в течение ближайших двенадцати часов. Погрести свою госпожу она не могла, отдать на съедение акулам не хотела, и всё же она решила устроить, по обычаю своего народа, поистине царские похороны. Какой погребальный костёр может сравниться с большим пылающим кораблём?!

Нехушта подняла тело усопшей госпожи, отнесла его на палубу и, положив госпожу возле обломанной мачты, закрыла ей глаза и сложила на груди руки. Затем сняла с её шеи медальон, уложила в узел еду и одежды и с лампадой в руке спустилась в капитанскую каюту. Здесь она увидела открытый сундук с золотыми монетами и драгоценными украшениями, которые капитан впопыхах не успел забрать. Всё это она присоединила к тому, что у неё было, и спрятала за пазухой. Подожгла каюту, спустилась в трюм, разбила кувшин с маслом и тоже подожгла его. Быстро поднялась на палубу, пав на колени, поцеловала покойную госпожу, взяла ребёнка, завернула его в тёплую шаль и по верёвочному трапу спустилась в спокойное море. Вода достигала ей лишь до пояса; скоро она уже ступила на берег и взобралась на песчаную дюну. Стоя на её вершине, она оглянулась: над галерой поднимался высокий, до самого неба, столп огня, ибо трюм был весь загружен маслом и пожар распространился в мгновение ока. — Прощай! — крикнула она. — Прощай! И, горько рыдая, направилась вглубь материка.

Глава V

ВОЦАРЕНИЕ МИРИАМ

Наконец море скрылось далеко позади; Нехушта шла уже среди возделанных земель; её путь лежал мимо виноградников, смоковниц в садах, обнесённых каменными заборами, ячменных и пшеничных полей, потоптанных так, будто там паслись целые табуны лошадей. Поднявшись на гребень холма за садами, она увидела под собой многочисленные дома из зелёного кирпича, среди них — немало спалённых пожаром. Она смело вошла в деревню и сразу же увидела груды мёртвых тел, которые пожирали собаки.

Она пошла по главной улице, пока не заметила женщину, глядевшую на неё из-за садовой ограды.

   — Что у вас тут случилось? — спросила Нехушта по-сирийски.

   — Римляне! Римляне! Римляне! — прорыдала женщина. — Наш староста поссорился со сборщиками налогов и отказался платить недоимки цезарю. Неделю назад нагрянули солдаты, перебили много жителей нашей деревни, забрали коров и овец и увели молодых людей, чтобы продать их в рабство, — почти никого не осталось. Такое частенько случается в нашей несчастной стране. Но кто ты такая, женщина?

   — Я спаслась с корабля, потерпевшего крушение, — ответила Нехушта. — На руках у меня новорождённая девочка. Но это слишком долгая история, чтобы сейчас её рассказывать. Хочу только спросить, не найдётся ли здесь кормилицы, я хорошо заплачу.

   — Дай её мне, — нетерпеливо попросила женщина. — Мой ребёнок погиб во время резни, учинённой тут римлянами, и мне не надо никакой платы.

Нехушта внимательно её оглядела. Перед ней стояла молодая, здоровая, хотя и с полубезумными глазами, крестьянка.

   — Есть ли у тебя дом? — спросила она.

   — Да, дом уцелел, и мой муж жив; мы спрятались с ним в пещере, но наш ребёнок играл на улице с соседскими, и они его убили. Давай мне скорее малышку.

Нехушта отдала ей Мириам, которая и была вскормлена этой женщиной, чьего ребёнка убили, потому что деревенский староста поссорился с римским сборщиком налогов. Таков был мир в те времена, когда явился Спаситель.

Покормив девочку, женщина отвела Нехушту в свой дом — скромное жилище, случайно пощажённое огнём; там они нашли несчастного виноградаря, её мужа, оплакивавшего смерть своего ребёнка и разрушение их деревни. Нехушта рассказала ему о себе ровно столько, сколько сочла разумным, и предложила ему золотой, сказав, что это один из десяти у неё имеющихся. Он взял монету с радостью, ибо у него не было ни гроша, обещав, что предоставит ей кров и защиту, а его жена будет кормить младенца целый месяц. Так Нехушта и поселилась у них. Жила она, скрываясь от посторонних глаз, а по истечении месяца дала своим хозяевам ещё один золотой, ибо это были люди хорошие, добрые, которым и в голову не приходило поступить с ней дурно или несправедливо. Видя это, Нехушта дала им ещё денег; благословляя её, хозяин купил два быка и плуг и нанял батрака, чтобы он помог ему убрать остатки урожая.

Место, где потерпел крушение их корабль, отстояло на расстояние одной мили от Иоппии и было в двух днях пути от Иерусалима. За те шесть месяцев, что Нехушта прожила в разорённой деревне, девочка подросла и окрепла, и тогда она предложила хозяевам уплатить ещё три золотых, если они проводят её до окрестностей Иерихона, — с условием, что на эти деньги они купят для поездки осла и мула, которые по окончании поездки перейдут в их собственность. При таких щедрых посулах глаза хозяев заблестели, и они с готовностью согласились в случае необходимости пожить там три месяца, после чего младенца можно будет уже отнять от груди. Хозяева наняли сторожа для охраны дома и виноградников в их отсутствие, и вот поздней осенью, в один приятный прохладный день они отправились в путь.

Путешествие прошло без каких-либо неприятных случайностей; их убогий вид не привлекал внимания ни разбойников, кишевших на дорогах, ни солдат, отряжённых для их поимки.

Обойдя стороной Иерусалим, на шестой день пути они перевалили через гряду пустынных холмов и спустились в долину Иордана. Заночевав в окрестностях города, на седьмое утро, чуть свет, они отправились дальше и часам к двум уже подошли к деревне ессеев. Здесь они остановились, Нехушта и кормилица с малышкой, которая уже махала руками и гугукала, смело вошли в деревню, где, казалось, жили только мужчины — ни одной женщины, во всяком случае, они не видели, — и попросили проводить их к брату Итиэлю.

Человек, к которому они обратились, был весь в белом; он что-то стряпал возле большого дома; говорил он с ними отвернувшись, так, будто ему запрещено смотреть на женщин. Однако он очень учтиво ответил, что брат Итиэль работает в полях и вернётся не раньше ужина.

Нехушта спросила, где находятся поля, ибо хочет видеть брата Итиэля как можно скорее. Человек показал на зелёные деревья на берегу Иордана — там-то, сказал он, они и найдут Итиэля: он сейчас вспахивает орошаемые поля на двух белых быках — единственных, что у них есть. В эту сторону они и направились; оставив Мёртвое море справа, прошли поллиги через терновник, растущий здесь в пустыне, и увидели перед собой тщательно возделанные поля, орошавшиеся с помощью водяного колеса — нории и кувшинов, которые носили на коромыслах с противовесами на другом конце.

На одном из полей они увидели двух белых быков и пахаря, высокого человека лет пятидесяти, со спокойным лицом и глубоко посаженными невозмутимыми глазами. Одет он был в грубую одежду из верблюжьей шерсти, затянутую кожаным поясом, и в сандалии. Они попросили разрешения поговорить с ним; он остановил быков и вежливо их приветствовал, хотя, как и тот человек в деревне, всё время отворачивался. Нехушта велела кормилице отойти в сторону и, держа в руках дочку Рахили, обратилась к нему с такими словами:

   — Господин, верно ли, что я разговариваю с Итиэлем, одним из старших священнослужителей ессеев, братом покойной госпожи Мириам, жены еврея Бенони, тирского торговца?

При упоминании этих имён Итиэль заметно погрустнел, но тут же обрёл прежний спокойный вид.

   — Да, я Итиэль, — ответил он, — а госпожа Мириам — моя сестра, ныне обитающая в стране вечного счастья и блаженства за морем. (Таков в представлении ессеев Небесный рай, куда возносится душа, освободившись от бренной плоти).

   — У госпожи Мириам, — продолжала Нехушта, — была дочь Рахиль. Я её служанка.

   — Была?! — Итиэль вздрогнул, на мгновение утратив спокойствие. — Неужели её умертвили эти дикие люди во главе со своим царём, так же, как и её мужа Демаса?