Читаем без скачивания Граница проходит рядом(Рассказы и очерки) - Данилов Николай Илларионович

Вялой походкой возвращается с огневого рубежа рядовой Богдан Верескун. Он не поразил мишени. Отделение зароптало:

— Эх, мазила! За полгода стрелять не научился. Ныть только на «отлично» умеешь… Да это он нарочно. Назло командиру…

— Прекратите обидные реплики! — прикрикнул Литвиненко и подошел к Верескуну: — Не расстраивайся, Богдан. Так получилось от волнения. Важно не промахнуться, когда придется стрелять по настоящей цели.

— Не бойся, командир, — Верескун нарочито сделал ударение на последнем слове. — Случится бить по настоящей, моя рука не дрогнет. — Он резко повернулся, намереваясь идти к месту чистки оружия.

— Подожди, — остановил его Владимир. — Давай поговорим.

— Я вас слушаю, — уклонился Богдан от товарищеского тона.

— Зачем же так? Что из дома пишут?

Верескун исподлобья посмотрел на Литвиненко.

— Всякое пишут…

— А все-таки?

Богдан медлил с ответом.

— Пишут, например, чтобы я брал пример с Владимира Литвиненко, который дослужился уже до младшего командира…

— Ну, и бери, — шутливо сказал Владимир.

— А я не хочу, — откровенно и зло отрезал Богдан. — Противны все, кто здесь выслуживается.

— Служить бы рад, выслуживаться тошно, — не меняя дружеского тона, перефразировал Владимир пословицу и серьезно добавил: — Выслуживаться и честно служить — понятия разные…

— «Действуй по уставу, — завоюешь честь и славу». Это ты мне хочешь сказать? Пустая фраза. «Твой командир — наставник и друг». А что, если этот командир выскочка, карьерист и нисколько не умнее тебя? Все равно подчиняйся, да? Противно. Понимаете, товарищ Литвиненко, противно?!

— Кто себя считает умнее других, тот уже не умен, — Владимир начинал выходить из равновесия.

— Я не глупее тебя.

— Не глупее, — согласился Владимир, — но капризнее и ленивее. За это тебя и не любят в отделении.

— Ты ребят настроил против меня.

— Напраслину несешь. Наоборот, я за то, чтобы мы были все дружны. На границе иначе нельзя. Нам доверили…

— Знаешь, Литвиненко, — перебил его Верескун, — надоели мне эти высокопарные слова. И вообще отстань от меня по-хорошему. — Он повернулся и размашисто пошел под навес.

Владимир его не остановил. Он видел, как Верескун раздражен, понимал, что говорить с ним о чем-либо не время.

Через полчаса отделение младшего сержанта Литвиненко сдавало физическую подготовку. Солдат решили пропустить в алфавитном порядке. Из строя вышел низкий и полный Борис Абрикосов, На учебном пункте он вызывал общий хохот, когда выполнял упражнение на снарядах. Неуклюжий и малосильный, солдат беспомощно висел на перекладине, смешно болтал ногами, не умея подтянуться. Литвиненко, тогда еще рядовой, взял над ним шефство, и парень у всех на глазах за полгода заметно подтянулся. Перед итоговой проверкой Борис больше других проводил свободное время на спортивной площадке. И все же Абрикосов считался в отделении слабым.

Вот он разбежался, на мгновение остановился, метнул гранату.

— Точно! — раздался голос из шеренги. — Молодчик, Боря!

А «молодчик» тем временем бежал дальше, поднялся на бум и, балансируя, как эквилибрист, успешно преодолел его. Впереди многозигзагный проход, высокий забор, стена с окном. Трудную полосу препятствий Абрикосов преодолевает без ошибок и укладывается в короткое для него время.

— Хорошо! — подытоживает офицер. Солдаты захлопали в ладоши, и лишь Богдан не шелохнулся. Его слегка прищуренные глаза придавали лицу хитрое выражение.

— Рядовой Верескун!

— Я! — отозвался Богдан и вышел из строя.

Владимир пристально наблюдает за его действиями. Побежал вяло, гранату бросил как бы нехотя — она не долетела до цели. Не преодолев бум, долго карабкался на забор, а когда подбежал к стене, поверяющий махнул рукой — время истекло.

— Притворяется он, товарищ командир! — крикнул Абрикосов. — Верескун лучше меня все может делать…

Богдан шел к отделению без тени смущения, с тем же хитрым прищуром глаз.

— Встаньте в строй, — спокойно сказал Литвиненко. Он не разделял мнения рядового Абрикосова.

«Что творится в последние дни с Богданом?» — беспокойно думал Владимир. Зная его слабые стороны, младший командир уловил в поведении Верескуна новое — браваду и одновременно растерянность.

Жизнь на заставе шла своим чередом. Она не ограничивалась службой, работой и учебой. Молодежь в любых условиях остается молодежью. Парни дружили, смеялись, шутили, бывало и ссорились между собой. Так живут, всюду, где собирается молодежный коллектив. Кто-то над кем-то пошутил, ловко сострил — все посмеялись над неудачником. И никто в отделении Литвиненко серьезно не обижался на шутки товарищей, никто, кроме Верескуна. Владимир переговорил с солдатами, убедил каждого, что шутить над Богданом не следует — такой уж, мол, у него характер и он, Верескун, сам этому не рад. Помня, что неодинаковые сердца бьются под стандартными куртками, Литвиненко большую роль отводил индивидуальному подходу. По его просьбе комсомольский вожак заставы дал Богдану поручение — выступить на диспуте по теме «Как я готовлюсь стать защитником социалистического Отечества». Верескун молча положил бланк комсомольского поручения в карман бушлата. Младший сержант облегченно вздохнул. Он надеялся, что Богдан увлечется этим вопросом, хорошо подготовится, выступит интересно, и ребята в отделении изменят к нему отношение.

…Только самому Верескуну было известно, с каким настроением он шел в эту ночь в наряд, о чем думал, что вынашивал, на что уже решился.

Старший наряда Литвиненко не любил нытиков и хлюпиков — с ними плохо нести службу. Сам ревниво относясь к охране границы, он хорошо познал цену войсковой дружбы, товарищества и взаимопомощи. Случилось как-то, что его напарник, рядовой Сергей Морозов, в наряде занемог. Младший сержант на себе пронес его несколько километров по горному участку, где не проехать ни на машине, ни на коне.

А сегодня с ним шел на охрану границы Верескун, самый трудный солдат отделения. Владимир, казалось, сделал все, чтобы улучшить отношения с бывшим одноклассником. Ан, нет, Богдан шагал за его спиной мрачный, насупленный.

Доверчиво подставляя Верескуну спину, Литвиненко думал о многом, но не допускал мысли, что здесь, на правом, фланге, у изгиба контрольно-следовой полосы, где границы двух государств сходятся наиболее близко, сзади прогремит автоматная очередь.

Расстрелянный в упор Владимир Литвиненко медленно повернулся, спросил: «За что?» и рухнул на землю…

Убедившись, что младший сержант мертв, Верескун отсоединил от его автомата магазин и направился вдоль контрольно-следовой полосы. Он огляделся, прислушался — темная тревожная тишина. Теперь никто и ничто его не задержит. Широкими шагами преодолев контрольно-следовую полосу, преступник побежал к той линии, миновав которую человек становится изменником Родины. На одно тяжелое преступление легло другое — предательство.

Оклик на иностранном языке обрадовал перебежчика. Он бросил автомат на землю и поднял руки.

— Я к вам сам, — торопливо заговорил он. — Добровольно. Убил командира и — к вам, насовсем…

О том, что с ним сделали на пограничном посту сопредельного государства, Верескун никому не хотел говорить. Семеро вооруженных людей, пока не подъехало их начальство, поняв, с кем имеют дело, встретили его как тварь и как с тварью обошлись… По-скотски униженный нарушитель, остро чувствуя постыдную физическую боль, с этого момента понял ужас своего положения. Жаловаться было стыдно, некому и не на кого.

Перебежчиком заинтересовались. Подъехали старшие офицеры, гражданские. Коротко допросив на пограничном посту, его с завязанными глазами посадили в машину и куда-то повезли. И начались допросы, допросы, допросы…

Его передавали из рук в руки, допрашивали с пристрастием днем и ночью, выжимали из него все, что нужно было заинтересованным людям. Ему ничего не обещали, от него только требовали говорить, говорить и говорить, говорить обо всем, что узнал он за свои девятнадцать лет о стране, где родился и вырос, о границе, на которой прослужил полгода. И перебежчик говорил, но, судя по кислым, возможно, притворным лицам допрашивающих, его сведения для них были скудными. Предатель рассказывал одно и то же по несколько раз, безоговорочно подписывал какие-то бумаги, лез из кожи, чтобы доказать свою готовность холуйски служить господам, и просил только об одном — не возвращать его в свою страну.