Читаем без скачивания Газета Завтра 252 (91 1998) - Газета Завтра

Олег РУМЯНЦЕВ

Указ N 1400 застал меня в Югославии. За ночь на перекладных я домчался до Москвы, где уже началась работа внеочередного съезда депутатов. Мне сразу бросилось в глаза: съезд не был консолидирован. Ситуация чрезвычайная, а депутатов раздирают противоречия вчерашнего мирного времени.

24 сентября, после большой битвы, удалось принять постановление об одновременном уходе съезда и президента. Мне поручили готовить соответствующие поправки в Конституцию, и потом, с одобрения Хасбулатова и Руцкого, я до 3 октября занимался челночной дипломатией - встречался с известными политиками для того, чтобы они выразили поддержку Парламенту. Когда уже прогремели выстрелы в Останкине, я шел из мэрии в Дом Советов и вдруг подумал: ни одна воинская часть не пришла к нам на помощь, своих сил у нас немного и, значит, я иду в обреченный Парламент, который завтра будет уничтожен. И закралась мысль: а стоит ли возвращаться? Но эту мысль я тут же отогнал, решив для себя: если в Доме Советов не будут люди различных взглядов и убеждений, если здесь не будет конкретно социал-демократа Румянцева - одного из создателей проекта Конституции, то это нанесет только лишний удар по народному представительству, по той правде, которую защищает съезд.

В зале Совета национальностей, где собрались депутаты, у меня вдруг напрочь исчезло чувство опасности. На память пришло, что в моем кабинете осталась сумка с пивом. От зала до кабинета был всего один пролет. Но он простреливался. Это меня почему-то не остановило. Пули летают, стекла бьются, я за пивом двинулся. Добрался. Забрал сумку. Вернулся. Пью пиво в зале. Ко мне подходит какая-то женщина и говорит: “Прекратите. При ранении желудок должен быть пуст”. Я согласно кивнул головой: “Ладно, пули будем принимать натощак”. И потом пошел к Руцкому в кабинет. Точнее, пополз, потому что во все окна стреляли. От Руцкого я звонил в посольство Венгрии, накрывшись банкеткой, беседовал с послом и, используя непечатные венгерские выражения, пытался объяснить ему, что необходимо срочно выслать миссию из послов, аккредитованных в Москве, чтобы они составили представление, что здесь происходит. Как раз в этот момент на моих глазах убили охранника Руцкого. Пуля прошла над банкеткой, надо мной, и стоящий в дверном проеме охранник был убит. Вот иногда оппоненты наши спрашивают: почему не убили ни одного депутата? Просто повезло. Убить могли любого.

Станислав ТЕРЕХОВ

Буквально за полчаса до объявления указа N1400 по телевидению я выступал вместе с генералом Баранкевичем из Белоруссии в студии Верховного Совета в передаче “Парламентский час”. В 20.00 нас прервали. Мы послушали указ и я пошел к Ачалову, а затем с ним вместе к Руцкому.

У него была поставлена задача: собрать к Дому Советов как можно больше людей. Время было вечернее, все были дома, мы дали сигнал - и 2-3 сотни наших офицеров прибыли на защиту Парламента. Среди них были и те, кто служил и кто не служил. Начиналась борьба с госпереворотом организованно. А потом пошло все невразумительное, непонятная такая возня, невнятные какие-то движения и не действие, и не бездействие, а колыхание некое. Кругом все говорят: трем силовым министрам надо занять их кабинеты в Минобороне, МВД, МБ. Но никто ничего для этого не делает.

Мы, офицеры, имели установку: сидеть и ждать. Чего ждать и кого ждать? Просто ждать.

Я трое суток выпрашивал 50 автоматов для того, чтобы офицеры могли защищать Дом Советов. Неуверенность руководства в своих силах, нежелание активно противодействовать госперевороту толкнуло меня к тому, чтобы захватить важнейший плацдарм в военном отношении и в административном - запасной командный пункт Генерального штаба. Генштаб, естественно, был под усиленной охраной, там сидели омоновцы, а этот объект был практически незащищен.

Мы действовали достаточно активно и быстро, но чуть-чуть не успели. Там устроили засаду, началась стрельба, были жертвы, и замысел сорвался. Подкрепление запоздало. А потом меня арестовали.

Взятие запасного командного пункта Генштаба сразу бы дало преимущество в инициативе. И внимание не было бы сконцентрировано только на Верховном Совете.

Кроме того, наш успех мог бы быть примером для тех, кто готовился действовать, - в Москве и в регионах. Везде в войсках ожидали команды, но ни одного приказа не было к взятию складов и административных зданий. Наш замысел был верен, но не хватило ни надежных исполнителей, ни подходящего оружия.

О времени, проведенном в тюрьме, я не жалею. Жалею, что тогда не удалось подобрать команду соответствующую и заручиться той поддержкой, какую можно было бы получить в Доме Советов. Поэтому в будущем, если подобная ситуация возникнет, надо быть уверенным, что те руководители, с кем мы пойдем, будут активными политическими бойцами.

Претендуешь на власть - иди до конца. Бог поможет.

Руслан ХАСБУЛАТОВ

Те мгновения боли и потрясения между выходом из Дома Советов и посадкой в арестантский автобус не раз смаковало тогда и после циничное телевидение. Под прицелами автоматов и телекамер был со всеми и я - то ли стоявший, то ли на чем-то сидевший, с плащом, перекинутым через руку…

Конечно, это был шок, душевная мука, но мозг - хорошо это помню - работал спокойно. Не отрешенно, а именно спокойно и холодно. И не было в мыслях смятения от “поражения” - а было острое ощущение огромнейшего несчастья. Оно случилось в те минуты, в те часы и дни с моей страной, с миллионами ее людей, еще и не знавших, какая беда их ждет дальше.

Только что, - мысленно говорил я себе на фоне чьих-то выкриков, ругательств, клацанья затворов, - только что была расстреляна самая демократическая Конституция в мире, сметен не коммунистически-советский уклад, о чем твердят заговорщики и их клика, а уничтожена - насилием, бойней, кровавым переворотом - настоящая, полноценная парламентская республика…

Сколько я передумал уже об этом накануне в темном, обреченном здании Верховного Совета - а теперь воочию видел, как подтверждаются самые худшие из моих опасений. Расстрелян строй, пытавшийся опереться на вековые традиции России - и теперь его сменят режимом личной власти тирана… Горстка негодяев отнимет у огромного народа его государство, всю собственность, а потом уничтожит и сам народ.

Так оно почти и случилось. Поэтому и теперь мои мысли сродни тем горестным думам под пахнущим гарью октябрьским ветром.

По-моему, Россию ожидает угроза гибели или превращение в конгломерат небольших полугосударственных образований, с нищим населением, упадком производительных сил и деиндустриализацией, исчезновением культуры, искусств и науки - довольно схожими с тем, что мы наблюдаем на примере Чечни, - то есть уход из цивилизации.

Этого нельзя допустить.

Юрий ЛОЩИЦ МЫ ИДЕМ!

НАМ НИКОГДА НЕ УДАВАЛОСЬ СОБРАТЬСЯ всем вместе. И никогда не удавалось обозначиться: кто же мы такие все вместе? Какой-то союз единомышленников, не имеющий своей организации? Братство ли какое-то? Но ведь среди нас были и женщины, и дети… Так вот и не знаешь до сих пор, как нас правильней называть. Защитники Дома Советов, краснопресненцы? Но наверняка не согласятся многие: мы не по стопам боевиков начала века сюда пришли и не для защиты Советов, а во имя вечной России, Святой Руси… К тому же, многие и погибли не здесь, а у стен нашей московской Бастилии лжи.

Белодомовцы? Такое и совсем худо. Белодомовцами вправе окликать друг друга те, кто с умилением глазел на Ельцина, как он, кряхтя, вскарабкивается на танк. Вот для них-то и был “Белый дом”, с плебейской оглядкой на американский.

Кто-то из нас просидел здесь в осаде весь срок - с 21 сентября по 4 октября. Кто-то пробирался к осажденным, минуя омоновские кордоны, обдирая брючины об острые металлические колючки, или тайными подземными лазами. Мы считаем своими и тех, кто сюда ни разу в те дни не попал, оглушенный дубинками на площади Восстания или на Смоленской, или на Крымском мосту в разные дни и ночи накануне развязки. И тех, кто в расстрельный день с гневом швырял комки ассигнаций в амбразуры тульских десантных бронемашин на Арбатской площади. И, конечно, своими считаем рядовых и офицеров, не подчинившихся приказам грачевских генералов. А врачи и медсестры, укрывавшие в больницах от облав тяжелораненных “мятежников” - разве не свои для нас? Свои были и остались даже среди тех, кто, вынужденный повиноваться пьяным окрикам, стрелял не по людям и окнам, а в воздух. Когда одного из самых известных депутатов забивали в подвале до смерти, его выдернул в сторону офицер и спросил: “Я тебя мог видеть на Куликовом поле? Ты был там?” - “Был”. - “Ну тогда уходи отсюда”. Этот офицер стремительно становился для нас своим.

Сам воздух тех дней сообщал, что своих у нас становится больше и больше - с каждым часом, с каждым днем, с каждым месяцем. Их прибывало - с каждой публикацией портретов погибших защитников русской свободы, с каждой новой песней, видеокассетой, посвященной нашим героям, даже с каждой статейкой госпожи Боннэр, подстрекавшей к репрессиям против “красно-коричневых”.