Читаем без скачивания Приведен в исполнение... - Гелий Рябов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты, сволочь, зачем придуривался? — вяло произнес Шавров. — Думал отлежаться?
— Да ничего я такого не думал, — отмахнулся бандит. — Спрыгнул от пули — как-никак попала… — он тронул раненое плечо. — К тому же я эту дрянь… — он пнул кобуру маузера, — пеший легко открываю, а конный ни в какую!
— Я готов! — крикнул Петр. — Поехали.
Бандит шагнул в воду, зашлепал к плоту, и Шавров понял, что сейчас он выйдет на одну линию с Петром и стрелять будет поздно. Поднял револьвер, тщательно выцелил бритый затылок и плавно, как на полковом стрельбище, потянул спусковой крючок…
…Подъезжали к Москве, Шавров равнодушно смотрел в окно, за которым мелькали унылые деревеньки и раскисшие от весенней непогоды скудные крестьянские поля, и ловил себя на мысли, что окружающее становится совсем непонятным, даже враждебным, но причин этой враждебности не отыскать. Он мучился и не понимал, что с ним. Словно постарел на двадцать лет. Но из-за чего? Три года на фронте? Нет… Там было тяжело, подчас невыносимо, но там были рядом друзья, боевые товарищи, там было все понятно. Смерть отца? Что ж, жаль его, очень жаль, но что соединяло с ним в последние годы? Только неясное ощущение разлуки, неизменная человеческая привычка тосковать по своим близким вдали от них. А может быть, голод, страшный, нечеловеческий, и эти баржи, заваленные трупами, и мальчишка на верхней полке с иссушенным лицом христианского мученика — может быть, из-за этого бессонница, отчаяние и тоска? Тягучая, выматывающая тоска, от которой вянет сердце, как жухлый осенний лист, готовый вот-вот сорваться с ветки и закончить последние счеты с недолгой своей жизнью… И колеса стучат, и угадываются за этим перестуком слова и складываются в короткую фразу-приказ:
«По врагам революции, залпом…»
Но нет у фразы конца, срывается конец, словно игла с заезженной пластинки, и все начинается сначала:
«По врагам революции…»
Господи, да за что же? Не надо, нельзя… Не один он теперь.
Вспомнил: пришли в милицию, начальник — лет тридцати, в студенческой тужурке — спросил с порога:
— Есенина знаешь?
Читал.
— Такой факт: на фронт не захотел, устроился в царскосельский лазарет, санитаром. Не за так. Сборник свой — «Голубень» посвятил императрице. Может такое быть?
— Ну… не знаю, — растерялся Шавров. — Да какая разница? Он же не красногвардеец, поэт?
— А «мать моя — родина, я — большевик»? Это как? У нас каждый поэт — сначала красногвардеец, а уж потом — поэт. Я его сборник предал огню. Как чужеродный;
— Наверное, зря. Право на ошибку есть у каждого.
— Никогда! Единственно, чем утешаюсь, — светлая жизнь настает! И она родит гениев! Красногвардейцев прозы и рифмы. Каких еще мир не знал! Ладно. Какая нужда привела?
Шавров рассказал про события на плоту, и начмил возмутился: бандита надо было любой ценой доставить в город, любой ценой!
— Да зачем же это? — раздраженно спросил Шавров. — Ему так и так — пуля!
— Верно, — согласился начмил. — Только мы бы народ на площади собрали и кокнули его публично. Дано нам такое право к бандитам, захваченным с оружием в руках. А ты нас этой возможности лишил! И свел на нет всю воспитательную работу в массах!
— Воспитание масс — просвещение, — хмуро повторил Шавров слова отца. — А расстрелы — это не работа…
— А мы — работаем расстрелами, — заиграл желваками начмил. — И не стесняемся! А ты — понимай: нет у нас сейчас возможности перевоспитывать всякую-разную сволочь! Потом — очень даже может быть. А сейчас — нет!
Шавров не стал спорить — надо было определить мальчишку в приют. Это был самый лучший выход, и начмил мог помочь.
Шавров уже совсем было открыл рот, но Петр опередил.
— Дядя… — попросил он. — Возьмите меня с собой…
— Здрассте… — опешил Шавров. — Ты думаешь, я знаю, что ждет меня впереди? Каков? — посмотрел он на начмила, ища у того сочувствия.
— И я с вами не буду знать, — опустил голову Петр. — Вы меня теперь не должны бросать.
— Это почему же? — заинтересовался начмил.
— А я им… — повел головой мальчик в сторону Шаврова, — помог в трудную минуту. Револьвер дал. Мы с ним, дядя, ровно боевые товарищи теперь…
— Хитер… — покачал головой начмил. — Ишь, как поворачивает… А откуда у тебя револьвер?
— Нашел… — сказал Петр и повернулся к Шаврову: — Чего решим, дядя?
Шавров растерялся. Усыновить его, что ли? Глупость какая…
Начмил осмотрел наган:
— Нашел, говоришь… А это правда?
Петр промолчал, и Шавров решил расспросить его при случае и об этом револьвере, и о прошлой жизни вообще. Начмил между тем уже протягивал разрешение на право ношения и хранения личного оружия:
— Сомнений в твоей личности нет, владей на страх врагам революции!
…Шавров нащупал в кармане шершавую рукоятку, и сразу же впился в мозг безжалостный перестук колес:
«По врагам революции…»
— Москва, дядя… — толкнул его Петр.
— Москва, Москва! — выкрикивал замызганный проводник, вихрем проносясь по проходу. — Прибываем на Казанский вокзал!
За окном уже плыл грязный перрон, а на нем носильщики в белых фартуках и деловитые милиционеры.
Столица для Шаврова была внове… Первый раз он побывал здесь в канун 1910 года, родители взяли его с собой на балет Чайковского «Спящая красавица». Балет не понравился. Полуголые балерины, условный мир сцены, сытая публика и старички в камергерских мундирах, которые держали пари, у кого из балерин быстрее лопнет пачка. «Они скучали и не жили и мяли белые цветы…» — процитировав Шавров. «Ты просто нигилист», — раздраженно заметил отец, а мать, пытаясь примирить их, сказала: «Если бы здесь танцевала Павлова или Кшесинская — на худой конец… В Первопрестольной все второй сорт, и Сережа это почувствовал». Потом Шавров приехал в Москву уже в 19-м. Его полк отправлялся на Южный фронт. В третий раз — неделю назад. В общем, города он совсем не знал и поэтому решил не задерживаться. Отыскать Таню, выяснить отношения и сразу же отвезти мальчика к матери, в родной городок.
— Не отходи! — распорядился Шавров. — Москва хоть и деревня, но слишком большая. Если потеряешься — то навсегда!
Позже, вспоминая эту свою фразу, Шавров с болью и удивлением думал о том, что человеческое предвидение — это всего лишь запоздалое сожаление. Если бы знать, если бы вовремя понять!
— Дядя… — вдруг сказал Петр. — Помните резную дощечку? С плота?
— Помню, — удивился Шавров. — Ну и что?
— Я вам расскажу… — пообещал Петр. — Потом.
— Ладно… — Шавров не придал значения словам мальчика. Мысли были заняты предстоящим свиданием с Таней.
— Я ее с собой взял, — Петр похлопал рукой по мешку. — Тут такое дело, дядя…
И снова отмахнулся Шавров. Ему было не до Петра теперь.
— Ладно, — раздраженно сказал он. — Сядем снова в поезд, тогда расскажешь.
Вышли на привокзальную площадь. Два дворника волокли пьяного интеллигента в крахмальной рубашке с галстуком-бабочкой, рядом шла плачущая женщина со скрипичным футляром в руках. «Додик, — рыдала она. — Что ты наделал?» У лотка били беспризорника, тот давился, пытаясь проглотить украденный пирожок. Какой-то типичного вида охотнорядец душил его, приговаривая: «А вот ты у меня сейчас все сблюешь, гаденыш!» Посреди площади маршировала колонна всевобуча и пела красиво и слаженно:
Слезами залит мир безбрежный,Вся наша жизнь — тяжелый труд!Но день настанет неизбежный…
Через вокзальный фронтон тянулось алое полотнище — «Ты не имеешь права быть сытым, когда в Поволжье умирают дети!». Под ним еще одно — «Железной рукой загоним человечество к счастью!».
— Дядя, — спросил Петр, показывая на трамвайную дугу, с которой сыпались ослепительно-белые искры, — а она может убить?
— Не будешь хвататься руками — не убьет.
— Да я не дотянусь, — резонно возразил Петр.
Таня жила на Пресне, и нужно было узнать, как туда добраться. Подошли к милиционеру, и тот сочувственно объяснил, что в Москве всюду криво и далеко и поэтому, если есть деньги — проще всего взять извозчика.
— А на трамвае? — поинтересовался Шавров.
Милиционер безнадежно махнул рукой:
— К вечеру доедешь. — И пояснил: — Пересадок много. Заблудишься.
Встали в очередь на извозчика, она была длинная, но двигалась быстро, и Шавров рассчитал, что минут через десять можно будет отправиться.
— Дядя… — дернул его за руку Петр. — Вон, в дурацкой шапке следит за нами…
Шагах в пяти топтался плотный, мордастый мужчина в добротном клетчатом костюме, с тяжелым портфелем в руке. Заметив, что Шавров смотрит на него, он улыбнулся и подошел.
— Зуев, заведующий, — представился он, приподнимая кепку с помпоном. — Я случайно услыхал ваш разговор с милиционером… Вот ведь деревня чертова! — Он в сердцах сдернул с головы кепку. — «Криво, далеко!» — передразнил он. — Чухонец проклятый, никакого тебе уважения! Ну скажите на милость, пойдет порядочный человек служить в милицию? Ну вот вы, к примеру?
