Читаем без скачивания Навязчивость зрения - Джон Варли

Здесь этого не было. Они четко представляли себе окружающий мир, не поддаваясь благостным иллюзиям, присущим большинству утопий. Они делали ту работу, которая была необходима.

Я так и не смог в точности понять работу всех шестеренок механизма (снова машинная метафора). Одни лишь жизненные циклы в рыбных прудах были настолько сложны, что я проникся благоговением. В одной из теплиц я убил паука, а потом узнал, что он находился здесь специально для того, чтобы поедать определенных насекомых, питавшихся растениями. Для того же служили и лягушки. В воде жили насекомые, истреблявшие других насекомых; дошло до того, что я боялся без разрешения прихлопнуть муху-поденку.

Со временем мне рассказали кое-что из истории общины. Ошибки случались, но их было удивительно мало. Одна из них была связана с безопасностью обитателей. Вначале они не предусмотрели ничего, так как мало знали о жестокости и безмотивном насилии, которые добираются даже до таких глухих мест. Логично и предпочтительнее всего было бы огнестрельное оружие, но они не смогли бы им воспользоваться.

Однажды вечером приехала машина, полная пьяных. Об этом поселении они узнали в городе. Они провели там два дня, перерезали телефонные провода, и изнасиловали многих женщин.

Обсудили все варианты, и выбрали естественный: они купили пятерых немецких овчарок. Не психопатов, которых предлагают на продажу под именем "собак, умеющих нападать", а специально обученных - у фирмы, которую им рекомендовала полиция в Альбукерке. Их обучили и как поводырей, и как полицейских собак. До тех пор, пока посторонний не проявлял открытую агрессивность, они были совершенно неопасны, но если это происходило, то не обезоруживали его, а вцеплялись в глотку.

Как и большинство их выборов, этот оказался удачным. При следующем вторжении оказалось двое убитых и трое серьезно искалеченных; все они принадлежали к нападавшим. На случай организованной атаки они наняли отставного морского пехотинца, чтобы он обучил их грязным приемам рукопашного боя. Они не были прекраснодушными детьми-цветами.

Трижды в день устраивались три великолепных трапезы. Работа не отнимала все время - был и досуг. Можно было посидеть с другом на траве под деревом: обычно ближе к закату, непосредственно перед обедом. Можно было на несколько минут прервать работу, чтобы поделиться с другим чем-нибудь приятным. Я помню, как меня взяла за руку женщина (я вынужден называть ее Высокая-с-зелеными-глазами) и отвела к месту, где под амбаром росли грибы. Мы протиснулись туда, так что наши лица оказались на уровне земли, вырвали несколько, и понюхали их. Она показала мне, как пользоваться обонянием. Несколько недель назад я подумал бы, что мы разрушили красоту этих грибов, но та, в конце концов, была лишь внешней. Я уже начал меньше ценить зрение, которое так далеко от сути вещей. Она показала мне, что они по-прежнему красивы для осязания и обоняния и после того, как мы казалось бы, уничтожили их. В тот вечер они показались лучше и на вкус.

И один из мужчин - я назову его Лысым - принес мне планку, которую обстругивал в столярной мастерской. Я прикоснулся к ее гладкой поверхности, понюхал ее, и согласился с ним, что она хороша.

А после вечерней трапезы - Собрание.

На третьей неделе моего пребывания там произошло нечто, показавшее мне, какое место я занимаю среди них. Это было первой настоящей проверкой того, значу ли я для них что-нибудь. Я хочу сказать, существенно значу. Я хотел рассматривать их как своих друзей, и, наверное, мне было слегка огорчительно думать, что точно так же они отнеслись бы к любому другому пришельцу. Это чувство было ребяческим и несправедливым по отношению к ним, и лишь позже я осознал свою неудовлетворенность.

Я ведром носил воду в поле, к саженцу дерева. Для этого служил шланг, но сейчас им пользовались в другом конце поселка. Струи воды из дождевальных установок не достигали этого саженца, и он начал сохнуть. Я поливал его: пока не удастся придумать что-то другое.

Было жаркое время, около полудня. Воду я брал из-под крана, находившегося рядом с кузницей. Я поставил ведро позади себя и подставил голову под струю воды. На мне была незастегнутая полотняная рубашка. Было приятно ощущать, как вода бежит по волосам и впитывается в ткань. Я стоял так почти минуту.

Позади раздался звук падения и я ушиб голову, слишком быстро подняв ее. Я обернулся и увидел женщину, распростертую на земле ничком. Она медленно переворачивалась, держась за колено. У меня возникло неприятное чувство, когда я понял, что она споткнулась о ведро, которое я неосторожно оставил на бетонной пешеходной дорожке. Подумайте: вы прогуливаетесь там, где не должно быть никаких препятствий, и внезапно оказываетесь на земле. Их образ жизни возможен был лишь при взаимном доверии, которое должно было быть абсолютным; все должны постоянно осознавать свою ответственность. Меня приняли как своего, а я оказался недостойным. На душе было скверно.

У нее была глубокая царапина на колене, из которой сочилась кровь. Она ощупала ее руками, сидя на земле, и начала выть. Это было странно и вызывало боль. Слезы текли из ее глаз. Затем она стала барабанить кулаками по земле, издавая при каждом ударе стоны: "Ммм... ммм... ммм!" Она была рассержена, и имела на это полное право.

Когда я робко потянулся к ней, она обнаружила ведро. Она схватила меня за руку и по ней добралась до моего лица. Ощупала мое лицо, продолжая плакать, затем вытерла нос и встала. Слегка хромая, направилась к одному из зданий.

Я уселся. Чувствовал я себя отвратительно и не знал, что делать.

Один из мужчин вышел, чтобы отвести меня туда же. Это был Великан. Я называл его так потому, что он был самым высоким в Келлере. Как я позже узнал, он не был чем-то вроде полицейского; просто он оказался первым, с кем повстречалась раненая. Он взял меня за руку и ощупал мое лицо. На его лице появились слезы, когда он понял мои чувства. Он попросил меня пойти с ним.

Собрался импровизированный совет. Можете назвать его жюри присяжных. В него вошли все, кто оказался под рукой, в том числе несколько детей всего человек десять-двенадцать. Все выглядели очень грустными. Там была и женщина, которая поранилась из-за меня. Ее утешали трое или четверо. Я буду называть ее Царапина, из-за заметного шрама на руке у плеча.

Все говорили - разумеется с помощью рук - как они сочувствуют мне. Они поглаживали меня, пытаясь смягчить мою горечь.

Примчалась Пинк. Ее прислали как переводчика на случай необходимости. Поскольку собрание носило официальный характер, им нужна была уверенность, что я понимаю все происходящее. Она подошла к Царапине и немного поплакала вместе с ней, затем подошла ко мне, и крепко обняла, объясняя с помощью рук как она сожалеет о происшедшем. Я, образно говоря, собирал вещи. Похоже, осталось лишь официально изгнать меня.