Читаем без скачивания Летописи Святых земель - Полина Копылова

Голова у него кружилась. Он пытался и не мог понять, что произошло. Знал только одно, что верит, верит безоговорочно этой чужой, совершенно безвластной женщине, мужиковато расставившей колени под бархатной юбкой. Сердце, душу, разум захлестнула злорадная надежда, и невнятные грезы, словно тени, проносились перед его внутренним взором. Ему чудилось, что какой-то темный мощный поток возносит его выше всех.

Он посмотрел вниз с лестницы на собравшиеся Дома магнатов. Гул их голосов не долетал до него – так шумела в ушах кровь. В глаза ему вдруг бросилось светлое пятно – лицо Лээлин Аргаред, и в нем вдруг возникла безотчетная уверенность, что однажды он прикажет ей раздеться, швырнет ее поперек постели и изнасилует, упиваясь ее покорностью и слезами отвращения.

Она его не видела таким при жизни и не очень хорошо запомнила, как его таким сделали, хоть все время была рядом.

Его уложили не в часовне, а в одном из залов Цитадели. Зал был высок и узок, серебряные инкрустации балок меркли в густой полутьме. По углам домовины поставили четыре свечи вышиной с человека, чтобы они горели три дня. Это были обычные желтые свечи, они мягко золотили сероватые от долгой сушки доски гроба. Гроб этот был особый, из древнего редкого дуба, росшего далеко отсюда, на Закатном Краю Извечного леса Этар, что дал имя высокородным Этарет. Такой гроб не украшали. Его должны были вложить в другой, который сейчас торопливо доделывали дворцовые мастера.

Мэарик был облачен в длинное платье из толстой белой шерсти, сплошь расшитое перламутром и блеклым жемчугом, отороченное голубым песцом. Под ногами у него свернулась убитая черная собачка. На лбу его был венец из серебра с алмазами, и камни переливались печальным прозрачным огнем. Плечи покрывало затейливое чешуйчатое оплечье с оскаленными мордами волкоподобных зверей. Их сине-зеленые каменные глаза испускали колкие холодные лучики и как будто следили за всем, что происходит вокруг, бдительно охраняя господина. Сложенные на груди пальцы короля были до ногтей унизаны кольцами, а под пальцами тускло отсвечивал синеватый зазубренный кинжал с кованым эфесом в виде ветви с листьями.

Юное лицо казалось выточенным из мела. Этарет. Несомненный Этарет.

И черная Беатрикс, третий день не менявшая платья, таила жесткую усмешку на пухлых губах. Не очень кстати она вспомнила, как он пересказывал ей этаретские легенды о Могучих и Властных, о Зеленом Огне, что подчинялся мановению руки, о белоствольных Вечных Елях, сквозь ветви которых видны всегда только звезды… «Это как со дна колодца?» спросила она однажды, надеясь сбить его с приподнятого смешного тона.

Тогда ей верилось, что он все тот же маленький смешливый рыцарь, каким показался ей в первую встречу, и когда Беатрикс окончательно поняла, что это не так, она стремительно и грубо сошлась с Энвикко Алли, гордясь тем, что она – женщина, бесстыдница, сучка до мозга костей. И из какого бы там Извечного леса ни явился светлолицый воитель в чешуйчатом оплечье, что бы он там ни плел о чистоте своей крови – ничего это не будет стоить, если она опущенной рукой начнет подбирать юбку с отставленной длинной ноги, медленно оближет усмешливый рот и тягуче отклонится на черный подлокотник, томно смежив веки и нарочито вздрагивая ноздрями.

Так она соблазнила Эккегарда Варграна, прямо в королевской опочивальне, куда завлекла его, прикинувшись, что ей дурно.

Король в это время слушал внизу в зале нескончаемые баллады о Пути по Этару. Там, перед огромным камином парадного зала, гремел Этарон.

А в задымленной опочивальне (осенний ветер задувал дым в трубы, и воздух был волнующе горек) среди копошения теней и вздохов никнущего пламени с ее губ летели вперемежку хохот и сквернословия, пока раскрасневшийся, одурманенный Варгран с прилипшими ко лбу волосами по-ландскнехтски рвал с нее платье.

Эккегард Варгран измучился за эти три дня. Сомнения копошились в углах сознания, как тени тогда в королевской опочивальне… Он рад был бы сжаться в комок, лишь бы выдавить из себя это воспоминание, для которого даже не было слов, чтобы составить пристойный и сдержанный рассказ. Все, что случилось тем вечером и не раз повторялось между ним и королевой, могло быть описано либо бранными словами шлюх, либо языком суда и закона.

Вконец истерзанный этой постыдной тайной и смутно догадываясь, что он тоже как-то причастен к убийству короля, он затеял долгий, полный околичностей разговор с отцом, имея намерение во всем признаться и ничего не назвать своими именами. Отец выслушал молча и, как показалось Эккегарду, не вник в суть дела, однако часом позже попросил его уломать королеву, чтобы отошла наконец от мертвеца и удалилась на покой.

В Цитадели скопилось мертвое, почти осадное напряжение. От верных людей то и дело доходили вести, что по Хаару блуждают и ширятся слухи о том, как на деле было с королем, и слухи эти до странности правдоподобны. «Несомненно, – говорили эти люди, горестно качая головами, – кто-то помогает слухам расходиться, да еще подправляет их, если напридумано лишнее». Помимо прочего шептались в харчевнях, что, мол, окаянные вельможи совсем потеряли совесть, наврали королеве, так теперь она, бедняжка, так и не знает, кем был убит ее муженек… А с горя долго ли повесить десяток-другой невинных бедняков? Ведь королевское горе одним плачем не избудется. Впрочем, болтали и другое: некий человек, мол, дошел-таки до королевы с правдой, и бодрствует она возле покойного, чтобы честь честью уважить старый порядок и чтобы народ не изверился, упаси Создатель, вовсе в короле. Она поступает хорошо, но правду подушкой-то не придушишь…

Теперь Варгран шел выполнить просьбу отца – увести упрямицу, чтоб не сидела третью ночь, давая пищу кривотолкам.

Из-под дверей пробивался слабый свет, порой прорезаемый тенью – она была там, бессонно кружила у гроба.

Одно покрывало охватывало ее подбородок, строго сужая щеки, возле ушей оно было собрано в складки; другое спускалось на спину, платье же было траурным только по цвету, а так едва прикрывало грудь. Золотистое лицо было опущено, только напряженно и недобро косили глаза.

Варгран подошел к ней, еще острее, чем вчера, в доме у Ниссаглей, ощущая ту мучительную, неуловимую для мысли связь между нею, собой и мертвым королем. Что-то здесь не так, подумал он, только бы скорее пришло прозрение, только бы не томиться этим секретом, застрявшим где-то вне разума.

Она, стараясь не щуриться, смотрела на него. У Варграна был тот тип лица, что называют благородным, – крупные, правильные черты, серые глаза в меру велики, блестящие черные волосы, довольно редкие среди Этарет, мягкими завитками спадали на лоб. Воплощение балладного благородства, противоположность крутолобому, горбоносому, вспыльчивому и – ах! – до жалости безвольному Алли.