Читаем без скачивания Маугли - Георгий Эсаул

Сына Евдокимом назови!

Евдокимом!

Солдат укатил в визг и вопли, словно примерял форму польского гренадера, от которого ушла Эвка.

Маугли мелкой рысью побежал от людей, вынюхивал, выискивал места, где меньше народа, где запахи страха, денег и блуда не яркие, не резкие и не напоминают скрежет клыка моржа по льдине.

Пять минут он бежал без напряжения, а потом, словно в липкую паутину попал.

Ноги двигали Землю, возникало неотразимое желание прилечь в ягель.

- Я смогу, я достоин! - Маугли шептал, не думал о том, что сможет и чего достоин, но слова прибавляли силы, как давали силу витамины от Сергея Ивановича Абрамцева. - Погорячился в каменной тайге, признаюсь, что брал и чувствовал больше, чем удивлялся, поэтому обнаружил себя в неподобающем месте в ненужное время - так олень куду находит себя в пасти волка. - Маугли присел на урну, зеленый ящик крутанулся, Маугли упал, отскочил, задрожал, будто в сильнейший мороз.

Он вспомнил, как рвал зубами нежное мясо оленя, как упивался жиром нерпы, и пронзительная боль потери ударила ниже пояса, словно облили жидким свинцом.

Дядя Федор отливал из свинца грузила, привязывал грузила к сетям, а затем по пьяни топил сети в океане и в реках; злоупотреблял дядя Федор девяткой крепкой, запрещенной на Ямале и в Гренландии, но разрешенной на островах Зеленого Мыса и в Норвегии.

Маугли - дикий, его семья - стая волков, но с дядей Федором он дружил, как дружит волчонок с человеческим охотником без сапог.

Дядя Федор подкармливал Маугли, бросал ему кости, объедки со своего стола, и Маугли счастливый с добычей убегал в тундру, из тундры в - тайгу.

Для сытого волка тысяча верст - ерунда, как кипящая грязь в вулкане.

В последний раз дядя Федор расщедрился и подкинул Маугли мешок с протухшими мясными консервами, что остались от геологов, погибших при загадочных обстоятельствах в сарае дяди Федора.

Волки глотали консервные банки, и необыкновенное чувство сытости при голодном брюхе разогревало стаю не хуже тучи комаров.

Маугли завыл, чесал немытую голову палкой, задумался о Солнце в тайге и, нежданно-негаданно, потому что в тайге или в тундре ко всему готов, а в каменной тундре сплоховал - наткнулся на мягкую стену.

Не совсем мягкую, как пух гагары, но и не гранитно мерзлую, как тундра в январе.

Ощущение, будто гнался за зайцем и врезался в старое замшелое трухлявое дерево.

Над Маугли загремел голос, и голос летел с неба, от духов тайги:

- Полно, полно дикий ты человек с глазами змеи.

Украл? Тогда в тюрьму, к вшам поднарным!

Во мне защиты не ищи, я тебе не мамка с развороченными губами! - огромная женщина, по весу - три Маугли, квадратная, на ногах тумбах, с гранитным лицом, агатовыми глазками и муравьиным носом смотрела на застывшего Маугли сверху вниз - так пилот бомбардировщика снисходительно бросает бомбу на пляж в Майями.

- Михайло Потапыч! Ты нашел меня! Убей! Убей без садизма и отрывания конечностей! - Маугли прошептал, и женщина не слышала его слов за грохотом своего величия: кто этот узкий парень, чтобы она, большая и крепкая, думала о нем, слушала его, приносила ему баланду по пятницам?

Маугли парализовало, он не в силах бежать и сопротивляться перед оборотнем, который на этот раз принял форму огромной женщины - половину неба закрывает телом, а головой - Солнце.

Сейчас свершится, медведь оторвет Маугли голову, и тысячи бурундуков в тайге почувствуют себя отомщенными, и лососи после нереста вздохнут спокойно, потому что никогда больше Маугли не выйдет с костяным гарпуном на охоту.

Женщина сжала Маугли руку, до боли, до слез Маугли и загрохотала дальше - даже медведь издевается над жертвой, забалтывает:

- Недобрый, злой молодой человек, что не уважает женщин и трудовую дисциплину.

Еще раз повторю, что ты недобрый и невоспитанный, а больше - ни слова хорошего в тебя не брошу, потому что недостоин ты, гулена и выжига.

Бежал, ударил головой женщину в грудь и полагаешь, что гордец, отомстил мне за моего мужа Ивана Прокофьевича?

Иван Прокофьевич, если бы не умер за столом с блином в глотке, тебя бы на смех поднял, курам на откуп бы отдал.

Не по силам я Ивану Прокофьевича стала в последние годы, потому что он русской слабой кости, а я - украинка, из Восточной части, и мы - ОГОГО!

Подниму Ивана Прокофьевича на руки, несу по комнатам и чувствую, как руки мои сдуваются, будто лопнувшие воздушные шарики на празднике послушания.

В последнее время не заплетаю косы, потому что волосы коротко подстригла, мешают волосы при приеме пищи, словно злые змеи лезут в мою колбасу: - Женщина вспомнила, выхватила из огромной сумки на колесах батон докторской колбасы (Маугли знал, что она называется - "Докторская", Семен Михайлович Тополь обучил Маугли различать сорта колбас), откусила, как стахановец, потому что кусок - огромный, но с набитым ртом разговаривала, оттого, что - женщина, поэтому - болтушка: - Три килограмма докторской взяла - мало, до дома не довезу, по дороге скушаю, потому что обмен веществ у меня сломался после излома, сначала я пытала обмен веществ, а потом он умер, как в застенках чехословацкого гестапо.

Но еще прикупила два килограмма брауншвейской, три килограмма зернистой, пять килограммов молочных сосисек, две утки фермерские из Раменского, три Бородинских хлеба, две булки с маком, три килограмма гречки - надо бы больше взять, но рук не хватает, словно я пловчиха и многоборец в одном лице, пять пакетов молока на распродаже, десять килограммов зернистого творога на ужин и завтрак, яйца - три десятка, масло - пять пачек, подсолнечного масло - пять литров, говядины шесть килограммов, три кролика ободранных, куриные грудки восемь штук, окорочка - ведро, свиную шейку - четыре килограмма, - беда, а не еда.

Вроде бы достаточно, а завтра в холодильнике снова пусто, как и в моем животе.

Врач поставил диагноз - черная дыра у меня в желудке, и в эту дыру в другую Вселенную еда улетает на радость ихним зеленорылыми гномам.

Но я не верю врачам, потому что они мой шоколад съедают; в заду у врача черная дыра, а не у меня в желудке, - женщина взволнованно легко ударила Маугли ладонью по затылку: зачем ударила, почему - она сама не знала, но Маугли принял удар спокойно, потому что - от медведя, а медведь - хозяин тайги. Она сжевала батон докторской колбасы, вынула из сумки копченую курицу, откусила с кожурой и костями, как каннибал кусает зоолога. - Я не трогала тебя, парень, о душе думала, а ты первый в мои груди голову вонзил; верю, что не со зла, убегал от кого-то, или накурился дряни.

Дурно ты одет, бедно, а при твоей внешности полагается красный "Мерседес" и белая норковая шубка, потому что в Москве все красавчики - гомосексуалисты на содержании папиков.

Значит, не упал ты еще в бездну порока, где бритые ягодицы и гениталии дружков.

Напиши письмо Президенту, может, наградит он тебя Орденом защиты перед Отечеством Первой степени.

Я ведь знаю, что ты хотел бы колбаски или курочки, и по доброте души угостила бы тебя мясом и ряженкой, но что тогда мне останется, голодающей, бедной женщине, которую гробовщики стороной обходят?

Люблю я еду, не упрекаю себя и не журю, а время бы для журьбы и упреков, когда спортсмены наши проигрывают другим спортсменам большие деньги.

Виновата я перед едой, а ты виноват, что смутил меня, как в кошерной лавке.

Недавно смотрю - чудо, кошерную лавку открыли около нашего дома, где труба канализационная лопнула, а из неё - какашки, какашки и бумага.

Я два часа стояла над лужей из трубы, наблюдала, как каловые массы перемещаются, и в животе моем тоже перемещаются, а доктор - врет, будто Черная дыра в желудке.

В кармане доктора Черная дыра, и в дыру улетают все деньги пациентов.

Помню, как в молодости я купила книжку о Черных дырах, за деньги купила, а могла бы коржик и бутылку сиропа, но - худая, о балете мечтала.

Ночью пошла на кладбище, я всегда на кладбище тренировалась балету, потому что нет народу на кладбище ночью, и ногу я смогу поднимать вольно, без боязни, что промежность мою сфотографируют.

Скромница в те времена, потому что худенькая, а теперь - фотографируйте меня голую, но никто не интересуется, словно я заржавела.

На кладбище я подняла ногу, проветрила промежность, и в могилу свежевырытую упала, словно в ад с горы на салазках.

Ногу сломала, плачу, но не призываю к помощи, потому что - стыдно, и, тем более, что видно у меня все - нижнее белье не захватила, оттого, что летом.

Кое-как вылезла из могилы, до дома допрыгала на одной ноге, вызвала Скорую Помощь, а от родителей помощи нет, потому что пьяные в дугу.

С тех пор я кушаю, и в еде нахожу забытье, туман, куда улетели мои грезы, мечты о волшебных красках для волос, о титановом шесте для прыжков, о мыле, которое не намыливается, потому что из железа.

Я виновата перед лесами и полями детства, но перед попугайчиком Димой не виновата, словно он меня предал на войне.