Читаем без скачивания Вираж бытия (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

– У нас получилось! Мы смогли!

Особенно ярко и сочно это выглядело в РККА, начальствующий состав которого ходил расфуфыренными королями. И даже мнил себя великими полководцами. Если не Александрами Македонскими, то уж точно Гаями Юлиями Цезарями. А ценность боевого опыта Гражданской войны превозносили до предела, во многом затирая Империалистическую войну. Про чужой опыт и речи не шло. Особенно германский. Ведь «немец продул». А значит и смотреть туда нет смысла…

Кроме того действовала очень активная, агрессивная и напористая советская пропаганда, стремящаяся навязать оголтелые ура-настроения. Что молодой Союз «одним махом семерых побивахом», ежели приспичит. И что надобно наступать, давить буржуазную гадину, которая там, за границей, корчится едва ли не в агонии. Из-за чего неискушенная публика представляла собой толпы «тяжелораненых» людей с «вывихом мозгом». Особенно это касалось молодежи, которая верила в светлое будущее и коммунизм. Ну, тот, что уже завтра объявят…

Иными словами – здравой обстановку назвать у Фрунзе язык не поворачивался. Однако именно в такой среде ему предполагалось «пробить лбом стену» и донести скорбные мысли до широких масс. Причем сделать это с первого захода. С первой попытки. Ибо второго шанса ему никто не даст.

И вот он шел к трибуне.

Почти как на эшафот.

Шаг.

Другой.

Третий.

А на лице максимальное спокойствие и невозмутимость. Такое, словно бы он и не собирался сейчас устраивать грандиозный переполох в этом засранном курятнике.

Вскользь встретился взглядом с Троцким.

Тот был излишне сосредоточен. Видимо предвкушал. Он ждал хода Фрунзе. Потому что без конкретики всякая дискуссия о состоянии армии пуста. Вот и тут. Мало ли что Михаилу Васильевичу не нравится. Нет, конечно, было бы славно, если бы нарком так подставился и ограничился общими фразами. Это можно было бы использовать против него. В том числе и для снятия. Но на такой подарок он не рассчитывал. И ждал удара. Вон – карандаш наготове. И весь собран, как кот перед прыжком на колбасу. Так что Фрунзе позволил себе улыбнуться. Троцкому. Максимально благожелательно. Вызвав у того полное недоумение на лице.

И вот – трибуна.

Михаил Васильевич положил на нее картонную папку с завязками. Открыл ее. Налил себе воды в стакан из графина. Сделал небольшой глоток. И начал…

Мерно.

Спокойно.

Мрачно.

Надвигаясь с неотвратимостью парового катка. Не пропуская ничего важного. Благо, что развал, бардак и «колхоз» наблюдался буквально повсюду и особенных усилий для жесткой критики предпринимать не требовалось.

Когда Михаил Васильевич готовился к выступлению, то вспомнил об акте приема наркомата обороны Тимошенко в 1940 году[8]. Дословно он его, конечно, не помнил. Но его структура в памяти отложилась, ибо изучил обновленный Фрунзе этот акт в свое время вдоль и поперек, причем неоднократно. И не просто прочел, но и проверял, найдя факт изрядно смягчения формулировок в акте по сравнению с реальным положением дел.

Вот на структуру этого акта он и опирался в своем докладе. А чтобы его выступление не показалось скучным и пресным, он обильно «насыпал» в него риторические приемы, характерные для Михаила Делягина. С его страстью акцентуации на наиболее сложных, больных и трудных моментах, пропуская благодатные вещи. Из-за чего, не сказав ни слова лжи, он умудрялся нередко вызвать чуть ли не панические настроения среди слушателей. Особенно не подготовленных.

И по делу.

Ибо блаженное состояние духа может до цугундера довести. А так – раз и взбодрились. Зашевелились. Начали что-то делать.

Так и тут.

Михаил Васильевич говорит короткими, рубленными фразами. С ясными, четкими, однозначными формулировками. И сыпал фактами, числами, деталями. Так, чтобы выводы мог сделать даже дурак.

Начал он с описания организационных проблем центрального аппарата РККА. В котором наблюдался вопиющий бардак и полное расстройство дел.

Потом перешел на оперативную подготовку. Указав на отсутствие внятных, а иной раз и вообще любых планов. На фактический развал топографической подготовки. И полностью брошенную на самотек подготовку потенциальных театров военных действий.

В связки с этим коснулся комплектование и устроение родов войск. Обозначив здесь и бардак, и отсутствие внятных, ясных и однозначных правил, выраженных в регламентах, наставлениях и прочем. И так далее. А потом плавно перешел к мобилизационной подготовке, указав, что в этом плане не только нету по сути ничего подготовленного, но даже не утвержден план мобилизации с указанием очередности развертывания дивизий. Хотя чего уж тут мудрить и лоб хмурить? Достаточно простая «бумажка». Из-за чего сам факт мобилизации может привести к транспортному коллапсу. В лучшем случае. Ее, правда, и в 1940 году не имелось, но разве это что-то оправдывало?

А все почему?

Правильно. Потому что укомплектованность армии личным составом плохо и спорно, его уровень выучки оставлял желать лучшего. Особенно он налегал на уровень образования, который выглядел катастрофическим. Что и «аукалось» в полной мере на РККА и РККФ.

Прошелся более детально по родам войск.

Тщательно так.

Душевно. От чего начальствующий состав в эти моменты особенно корчило.

Ну и, наконец, перешел к материально-хозяйственному обеспечению…

Это выступление было болью.

Зубной.

Разом всех зубов. Включая утраченных молочных.

Для всего съезда, который слушал его в гробовом молчании. Потому что удалось донести даже до крестьян и рабочих, ничего не смыслящих в военном деле, всю катастрофичность положении.

Фактически он озвучивал своеобразный акт приема дел наркомата, который вроде как только сумел оформить. Дескать, принял. Но целый год разгребал авгиевы конюшни, чтобы хотя бы понять что там и к чему. И чем больше он зачитывал тезисов, тем сложнее становились лица начальствующего состава. Чем дольше он говорил, тем бледнее оказывался Троцкий, превратившись к концу выступления практически в полотно.

Когда же степень накала достигла своего апогея, позволил съезду спустить пар:

– Все вышесказанное говорит о крайне опасном положении молодого Советского Союза. Положении, которое проистекает из ошибок еще царского правительства. Ведь не секрет, что наша армия создана во многом на базе старой, николаевской. И, как следствие, принесла с собой болезни, которых нахваталась еще там. Хуже того, все это усугубилось революционным моментом. Из-за чего и без того бестолково устроенная армия обрела в годы гражданской войны массу временных, аварийных решений. Решений из говна и палок. На завязочках бантиком да подпорках. Однако в те дни иначе было нельзя. На что-то большее и вдумчивое у нас просто не было времени. Но если мы сейчас все оставим все так, как есть, то катастрофа неизбежна. Ведь мировой империализм, оправившись от тяжелой войны в Европе, рано или поздно решится взяться за нас. Решится задушить революцию, как некогда всей Европой тушили Французскую революцию. И тогда нам конец. Не устоим. Вот этим всем эрзацем нам не справится с нормально выученными и снаряженными европейскими армиями. Да даже с польской не справится, ежели она прямо сейчас решится напасть на нас.

Он замолчал.

Съезд тоже молчал.

Пораженный. Оглушенный. Подавленный.

Первым со своего места встал Сталин и громко произнес:

– Благодарю за честность!

Сказал и начал хлопать. Медленно. Веско. Гулко.

Следом встал, к удивлению съезда, Троцкий. И также начал аплодировать. Ему очень понравилось то, как Фрунзе перевел стрелки, сняв ответственность с него за положение дел в РККА и РККФ. Но больше всего он обрадовался прекрасному поводу ударить по Ворошилову. Ведь как Михаил Васильевич сказал?

– Иные болтают, будто чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона. Но это вздор! Армия – это тяжелый квалифицированный труд, а не дубовая роща. А учитывая расклад сил на случай начала новой Империалистической войны – высококвалифицированный труд. Так как мы не сможем выставить столько же людей и вооружений, как и капиталистические страны. Количественно. В случае, если они навалятся на нас разом. А значит должны побеждать умением. То есть, как завещал нам Владимир Ильич, нам всем следует самым решительным образом учится, учится и еще раз учится!