Читаем без скачивания Маркиза де Ганж, или Несчастная судьба добродетели - Донасьен Альфонс Франсуа де Сад

разделе  имущества, — надеяться на выгодный брак. Можно с уверенностью сказать, что нынешнее состояние Теодора, одно из наиболее почтенных и полезных для общества, нисколько не подходило такому порочному человеку, как он. Аббат де Ганж принадлежал к тому разряду мужчин, которые добивались взаимности у женщин только для того, чтобы их обманывать, любили женщин для того, чтобы ими пользоваться, вступали с ними в связь для того, чтобы предать и отдать их на поругание, презирали их тотчас, как только те переставали им нравиться; не имели ничего святого, когда речь заходила о том, чтобы соблазнить женщину, и соблазняли их лишь для того, чтобы обесчестить. Такой человек вряд ли будет рад встретить добродетельную особу, которая пожелает пресечь бесчисленные порывы его нечестивых желаний и постыдное легкомыслие в отношениях, дабы противопоставить им сладость постоянных уз, завязанных навечно ласковыми руками Гименея. На наш взгляд, счастье в браке для него невозможно, а потому мы с известной долей уверенности предполагаем, что, не будучи счастливым сам, аббат де Ганж множил на пути своем исключительно несчастных женщин. «Ах! — воскликнете вы. — Но разве не мог он пощадить и не обрекать на горестную участь ту, которая стала украшением его фамильного замка?» Увы, нет, и, как бы нам того ни хотелось, не станем обольщаться, ибо очень скоро взорам нашим откроется совершенно неприглядная истина.

Вот уже несколько лет в замке проживал некий аббат Перре, в прошлом приходской викарий. Много лет назад он втерся в доверие к отцу нынешнего маркиза и теперь исполнял в замке

обязанности привратника3. Юный Теодор, выросший под покровительством сего сорокапятилетнего человека4, питал к нему те же чувства, что и покойный граф, — с той разницей, что здесь связующим звеном между наставником и учеником стал порок. Зная обо всех распутных похождениях молодого человека, аббат Перре, сам этим похождениям способствовавший, приобрел над Теодором определенную власть, делавшую союз сей еще более опасным. А так как в тот вечер у обоих было что сказать друг другу, то, как только они вышли из-за стола, Перре, повинуясь знаку Теодора, взял подсвечник и, освещая дорогу своему юному покровителю, направился в его апартаменты, где они оба и затворились.

— Друг мой, — обратился Теодор к своему конфиденту, как только они остались одни, — скажи мне, можешь ли ты представить себе, что на свете есть женщина, еще более совершенная, чем супруга моего брата? Если бы я был старшим в роду, жребий, возможно, даровал бы эту женщину мне, но сейчас мне остается только горько сожалеть, что я не появился на свет раньше Альфонса... Как, однако, капризна дама, именуемая Фортуной! И все же, бесценный мой Перре, наслаждение, даруемое нам женщинами, мы чаще всего получаем вне брака, ибо лишь одна из трех, а то и четырех побед наших завершается браком.

— Разумеется, господин аббат, вам больше подходит быть старшим, — ответил Перре. — Однако судьбе было угодно сделать так, а не иначе, и мы не можем ничего изменить.

— Согласен; но я могу нарушить ее планы.

— О! вы не сделаете этого, ведь ваш брат столь любезен! И так искренне любит жену!

— А как по-твоему — отвечают ли ему на его любовь?

— Еще как! Супруги не расстаются буквально ни на минуту. Когда они вместе, счастливее их нет на всем белом свете. А если госпожа чего-нибудь пожелает, господин мгновенно бросается исполнять ее желание. Ах, как нежно они заботятся друг о друге, как внимательны и предупредительны!.. Впрочем, господин аббат, это не имеет никакого значения, и, если вы уверены, что мои хлопоты пойдут вам на пользу, я незамедлительно выведу на линию огня всю свою артиллерию. У вас не будет оснований усомниться в усердии Перре.

— Друг мой, — ответил Теодор, — мне кажется, завоевание будет нелегким. Конечно, Ам-бруазина де Рокфей, рядом с которой я сидел за ужином, также весьма недурна, но, если мне взбредет в голову приударить за ней, мне придется на ней жениться, а ты прекрасно знаешь, что я не желаю связывать себя узами Гименея. Поэтому гораздо лучше я чувствую себя подле Эфразии: она волнует, возбуждает меня, и эти чувства нисколько не противоречат той извращенности, коей природе было угодно меня наделить. И потом, не кажется ли тебе — впрочем, как и мне,— что Эфразия, хотя и старше по возрасту, в сотню раз лучше малютки Амбруази-ны? Я предпочитаю женщин, будоражащих воображение, и не слишком ценю тех, кто может воздействовать исключительно на чувства.

— Но она ваша невестка!

— Друг мой, я это знаю. И хотя я уважаю и люблю своего брата... дорогого брата, который, будучи старшим, обошелся со мной крайне вели-

кодушно во время раздела наследства... я готов, поправ чувство признательности, оскорбить или даже разорвать его супружеские узы... словом, соблазнить эту честную женщину — его жену... Ах, дорогой Перре, признаюсь, подобные поступки чрезвычайно привлекают меня! К тому же, мой милый, огонь, полыхающий в очах Эфразии, способен растопить любые льды — подобно тому, как лучи дневного светила растапливают льды Кавказа. Известно ли тебе, что, пока она была при дворе, король отвратил свой взор от прекрасной Манчини? А ведь в то время он был пылко влюблен в племянницу кардинала Маза-рини!

— Да, сударь, знаю и нисколько этому не удивлен. Эфразия достойна любви самого короля, так что, когда вы добьетесь ее расположения, вы вознесетесь выше короля.

— Нет, нет, я постараюсь смирить свои чувства, стану делать все, чтобы казаться добродетельным, и, если понадобится, покину этот дом. Но если все усилия мои будут напрасны, если любовь возобладает над разумом, ты, я полагаю, поймешь, что моей вины тут не будет вовсе. Ибо любовь сильнее разума, а потому несчастен тот, кто, слабый от природы, пытается сопротивляться упавшему на него любовному бремени, клонясь к земле, словно тростник под порывами северного ветра. Нет, я не намерен противиться природе и надеюсь, что предмет желаний моих разделит выпавшее на мою долю сладостное бремя.

Порочная страсть аббата была Перре только на руку, поэтому, осыпанный милостями и подарками младшего де Ганжа, он не стал ему

возражать, и оба нечестивца, вполне довольные друг другом, отправились спать.

На протяжении двух недель аббат де Ганж, желая прогнать тоску, навеянную деревенской жизнью, со всей доступной ему страстью предавался развлечениям, кои могли предоставить ему замок и прилегающие к нему окрестности. Ужины и балы, охота в парке и прогулки по берегам реки Од — любезные хозяева ничего не забыли. И преступное чувство, вспыхнувшее в груди Теодора при виде прелестной Эфразии, разгоралось еще ярче. Как ни старался молодой аббат погасить бушевавшее в нем пламя, оно только сильнее опаляло его, и вскоре он почувствовал, что более не в силах сопротивляться руке, размеренно и неустанно подталкивавшей его к бездонной пропасти порока. Но кто знает, прилагал ли аббат на самом деле все усилия, чтобы не скатиться в бездну? Не стремился ли он туда сам, без всякой посторонней помощи? Ведь всем известно, что слабодушный всегда находит оправдание своим слабостям, а тот, кто не имеет мужества бороться с собственными дурными наклонностями, винит во всем свою несчастливую звезду.