Читаем без скачивания Опасный обман - Линн Керстен

Как и другие, он сидел неподвижно, захваченный чарующим мотивом, пока песня не закончилась, и еще долго после этого. Колдовство разрушилось, лишь когда накидка, без своей обладательницы, поднялась в воздух и исчезла.

Очень неплохо. Деринг сам имел отношение к иллюзиям и ловкости рук, и пока эта часть трюка заключалась всего лишь в том, что кусок ткани, прикрепленный к веревкам, поднимался к колосникам, он оценил театральность действия.

Зал продолжал молчать. Аппетиты мужчин разгорелись, их любопытство накалилось до предела.

Свет медленно потух, и театр снова оказался в темноте, в ожидании.

Пожар!

Нет. Еще одна иллюзия за прозрачным занавесом. Языки пламени лизали какой-то фон, слишком плоские, чтобы быть настоящими. И зазвучала скрипка, продолжая меланхоличную мелодию предыдущей песни и превращая ее в танец. Присоединилась вторая скрипка, и из-за занавеса раздался металлический звук кастаньет.

На этот раз сверху опустились качели, на которых, скрестив длинные стройные ноги, сидела женщина в развевающихся юбках. Своими кастаньетами она создавала контрапункт скрипкам, ее руки мелькали в воздухе, все тело освещалось сзади красно-золотым пламенем.

Гаэтана. И прежде чем стало видно ее лицо, сотня мужчин оказалась в ее власти. Качели не успели опуститься достаточно низко, а она уже легко спрыгнула с них, ее босые ноги бесшумно коснулись подмостков сцены. Ритм изменился, стал медленнее, осторожнее, как морской прилив. В унисон ему пульсировала и кровь в его жилах. Руки Джаррета сжались в кулаки. На затылке выступил горячий пот. Цыганка у костра, освещенная пламенем, неукротимая, извивалась в экстазе, по мере того как неумолимо ускорялся темп. И в таком же ритме билось его сердце. Дыхание участилось. Страсть вырвалась на волю и вышла из-под контроля. В возбужденном воображении мужчин она извивалась и подскакивала, как женщина в неистовом желании достичь оргазма. А потом показалось, будто огонь поглотил ее. Еще один театральный трюк, и женщина исчезла.

И опять никаких аплодисментов, как заметил Джаррет, когда понемногу стали успокаиваться его сердце, дыхание и определенные части тела. Возможно, даже самые пьяные и глупые из гостей понимали, что молчание в этом случае – высшая похвала.

Или представление еще не закончилось. Никто не увеличивал фитили в лампах, не зажигал свечи.

Весь театр, как церковь в страстную пятницу, застыл во тьме и святотатственном ожидании.

Как только снова зазвучала музыка, живая и пикантная, по обе стороны сцены вспыхнул свет. Со своего места он мог видеть его вертикальные полосы, веером расходившиеся по прозрачному занавесу, теперь молочно-белому, потому что он освещался спереди. А там, где встречались две половины занавеса, показалась великолепная длинная нога с красной подвязкой.

За такую ногу можно было бы и в бой вступить.

– У меня есть все, что мне нужно, – пела она по-французски, – кроме овощей для моего супа.

Ее горячий горшок. Он сразу понял, о чем эта песня.

– Длинный овощ. Твердый овощ, такой, что может выдерживать жар и оставаться как камень. Король среди овощей. Никакой другой не сможет удовлетворить меня.

– У меня есть такой, – раздался подвыпивший голос из задних рядов.

Она изобразила интерес, спускаясь со сцены, принимая вызывающие позы, делая вид, будто разглядывает зрителей. С бокового освещения теперь убрали экраны, усилив его сверкающими рефлекторами, давая возможность Джаррету рассмотреть черные волосы, распущенные и вьющиеся по ее спине, и смуглый цвет лица, и шею непревзойденной красоты. Ее глаза, обрамленные длинными черными ресницами, были синими, как полированная бирюза.

Она пропела еще один кокетливый куплет об объекте ее страстных желаний и о том, что она намерена с ним сделать, строфы были умны, а рифма изобретательна. Он заметил, что ее произношение не похоже на акцент англичанки, поющей на французском языке.

Это не его дело. Он сел поудобнее, наслаждаясь умением певицы манипулировать зрительным залом. Ее цыганский костюм был скромного покроя, но разрез в длинной юбке с оборками позволял бросить взгляд на ее соблазнительные ноги, которые внезапно начали двигаться, как казалось; по воздуху, над оркестровой ямой. Еще одна иллюзия. Наклонив голову, он увидел узкий мостик из стекла, по которому она дошла до авансцены и затем легко спрыгнула на пол, всего футах в шести от его места. Все еще исполняя свою непристойную песенку, цыганка пошла в другом направлении, флиртуя с мужчинами, мимо которых проходила, ускользая от их рук, лохматя им волосы.

Джаррет повернулся в кресле, наблюдая за ней. Безупречно владея собой, она уперла руки в бока и откинулась назад, оценивая огурец этого парня, морковь того или стручок фасоли третьего. Она колебалась между спаржей и сельдереем, луком-пореем, пастернаком и кабачком. Теперь уже все мужчины знали припев и пели вместе с ней.

Большинство из этих людей были ему знакомы если не лично, то по слухам. Певица ни разу не стала поддразнивать мужчину, чья гордость превосходила его чувство юмора, или того, кто был слишком скромен, чтобы обрадоваться ее вниманию. Она очень осторожно выбирала себе цель, значит, ее снабдили информацией о гостях. «Рай» ничего не оставлял на волю случая.

Теперь она двигалась в его сторону, скользя мимо протянутых к ней рук, касаясь пальцами плеч или щек. Задержавшись у ложи, ближайшей к нему, она запела мужчине, сидевшему там, кажется, последний куплет. Ни один овощ на этом рынке ей не подходит.

Потом она развернулась, в наигранном удивлении всплеснула руками и бросилась прямо к нему. Ее колени коснулись его колен – так близко была она от него, – когда она запела другой куплет, еще более непристойный, чем предыдущие.

Все женщины, пела она, советуют его, но это значит только то, что он расхожий товар. Вчерашний товар. Могло ли остаться что-нибудь ценное в нем теперь? Ей нужно проверить.

Потом цыганка уселась ему на колени. Стул закачался, и Деринг инстинктивно обнял ее за талию.

Но она схватила его за запястья и отбросила руки так, что они повисли по бокам, как мокрые тряпки.

Девушка изогнулась, и он отреагировал на это, как и ожидалось. Она извивалась, его дыхание участилось, и он гадал, удастся ли ему закончить свою роль в этой сцене, не опозорившись. Ему пришло в голову, что она все еще пела… что-то о том, чтобы подняться до высот наслаждения. Да, действительно.

Потом она наклонилась вперед, ее руки на спинке кресла у него за головой, и когда после особенно остроумного куплета раздался смех, он расслышал ее шепот:

– Когда встану, поднимайтесь тоже. Держите меня за грудь.