Читаем без скачивания Девочка в красном пальто - Кейт Хэмер

– Срочно едем в больницу, – говорит он и открывает дверь.

Я сажусь на сиденье рядом с ним. Машина очень чистая, и сиденья, тоже белые, даже блестят. Он трогается с места, а я тру лицо ладонями, хочу вытереть сопли и слезы, но они только перемешиваются между собой и засыхают, так что у меня на лице образуется противная корка.

Мы едем медленно, потому что впереди нас много машин, которые тоже отъезжают.

– Что с-случилось? – спрашиваю я. Мне кажется, что весь мир куда-то проваливается, и никогда в жизни мне не было так страшно. Как будто я оказалась в телевизоре, в одной из этих страшных программ, или в чужой стране, где падают бомбы и извергаются вулканы.

Мне не видно его глаз, потому что туман за окном отражается в его очках.

– Боже мой, – говорит он. – Мама искала тебя на стоянке автомобилей, и ее переехал грузовик.

– О нет, нет, нет! – Я поднимаю руки, словно сверху на меня падает что-то тяжелое, а я хочу закрыть голову. – Она… она… жива?

– Жива, да. – Его губы вытягиваются в нитку. – Жива, но травмы очень тяжелые, Кармел. Она думала, что ты сбежала от нее.

– Я не сбегала! – кричу я и поворачиваюсь в его сторону, чтобы он лучше понял. – Я не сбегала! Мы просто потеряли друг друга.

И тут я замолкаю, потому что чувствую страшную вину. Только теперь вина – это не маленький камушек в животе, а огромный камень, такой огромный, что не вмещается в животе и подкатывает к горлу. У меня ужасное чувство, что это я во всем виновата, потому что не хотела держать ее за руку и быть хорошей девочкой. Я вела себя плохо, по правде говоря. Я представила себе, как из-под грузовика торчат ее коричневые ботинки – так из-под домика, который приземлился на ведьму, торчали ведьмины ноги на рисунке из книжки «Волшебник страны Оз». То есть совсем не так, ничего общего, потому что книжка – это выдумка, и ведьма была злая, а мама никакая не ведьма, она добрая, и даже если иногда мы немножко ссорились, какая разница.

Я плачу, плачу долго, но дедушка не говорит ни слова. Слезы смыли корку из соплей, а глаза от слез так распухли, что не помещаются в голове. Я вытаскиваю из кармана платок и вытираю нос, но платок очень маленький, все течет у меня сквозь пальцы.

– Вот, возьми. – Дедушка протягивает руку и достает с заднего сиденья упаковку бумажных платков.

Я понимаю, что такого необычного в его голосе: он говорит, как ирландец, что ли, а я понятия не имела, что мамин дедушка был ирландец.

Мы выезжаем на шоссе, я перестаю плакать на минутку и в первый раз внимательно разглядываю его. Самое приметное в нем – то, что он какой-то бесцветный. У него светлые волосы, аккуратно подстриженные, и туман отражается в его очках, как будто они заклеены кусочками бумаги, и только серебристая оправа очков поблескивает.

Мне вдруг приходит в голову – он похож на привидение, и я спрашиваю:

– А почему ты с нами не поздоровался, когда мы встретились тогда?

– Ах, Кармел. Ты же знаешь, что мы с твоей мамой в ссоре. – Он поворачивается и смотрит на меня, а не на дорогу, хотя управляет машиной. – Неблагодарность детей так трудно пережить.

– А откуда ты узнал, что мы будем на фестивале? – спрашиваю я. Мне это раньше не пришло в голову. Теперь, когда я перестала плакать, заработал мой ум, и он пытается понять, как чудесный день превратился в кошмар, который к тому же состоит почти из одних загадок.

– А я и не знал. Я просто увидел тебя и понял – вот она, моя малышка Кармел.

– Но как ты понял, что это я?

Мама ничего почти не говорила про своих маму с папой, разве что: «Мы не поддерживаем отношений. Это очень плохо». Я жалела, что у меня нет бабушки с дедушкой, когда друзья рассказывали про своих, как они гуляют вместе или пекут печенье и всякое такое.

– Твоя мама посылала мне фотографии каждый год. На Рождество.

– Правда?

– Да, и мы говорили по телефону несколько раз. Мне хотелось знать, как у вас дела, хотя мы и не виделись.

Я подумала – наверное, они разговаривали поздно вечером, когда я спала, потому что ни разу не слышала.

Он поворачивается и слегка улыбается мне, и тут я вижу его глаза. Они светло-голубые и какие-то туманные, но видно, что они добрые, и голос звучит так участливо, как будто он по телефону спрашивает, как дела.

– Я понимаю, ты хочешь задать множество вопросов. Но сейчас у нас мало времени. Какая все же невероятная удача, что я оказался на фестивале. Ты даже не представляешь, как я рад.

Я молчу в ответ, потому что не вижу тут никакой удачи и не понимаю, чему сейчас можно радоваться. Все пошло наперекосяк с той минуты, когда дракон коснулся моего лица своими крыльями и все вокруг почернело.

Машина движется в тумане, я совсем не понимаю, где мы, и мне начинает казаться, что в целом мире никого не осталось, кроме нас двоих, и едем мы не по дороге, а по облакам. Похоже, сегодня такой день, когда может случиться все, что угодно. Мы с мамой видели даже, как птицы исчезали в шляпе одного мужчины. Я нащупала пальцами какие-то узелки на сиденье – оказывается, там черный шов на белой обивке. Я дышу медленно и глубоко, как учила мама, когда я маленькая упала и вся была в крови.

– Больница уже близко?

– Да, совсем рядом.

Но мы все едем и едем и никак не приедем, и мне снова становится страшно.

– Скажи мне точно, сколько минут еще ехать, – прошу я.

Он издает короткий смешок и какой-то странный звук горлом.

– Я вот что тебе скажу, моя милая. Давай я позвоню в больницу и узнаю, как там мама. Неплохая мысль? – Он поворачивается и улыбается.

– Да, пожалуйста. – Мой голос еле слышен.

Он съезжает на обочину, и мы останавливаемся на траве. Он достает телефон из кармана, открывает дверцу машины.

– Снаружи лучше сигнал, – говорит он и хочет выйти, но вдруг спохватывается: – А у тебя есть телефон, моя милая?

– Нет.

Он кивает и выходит из машины.

Мне видна в окно только нижняя часть его туловища – он нажимает на кнопки телефона, – а потом туман скрывает его целиком. Как я хотела телефон на день рождения! Но мама с папой сказали «НЕТ», телефон я получу, когда подрасту, потому что от телефона у детей мозги закипают. Я рассказала об этом Саре, и она схватилась за голову и изобразила шипенье, как будто вода в кастрюле закипает, потому что ей-то подарят телефон на день рождения.

Он остановил машину совсем рядом с каменной стеной, поэтому из окна я мало чего могу видеть – только какие-то колючки, которые торчат над ней, да щели между камнями. Я подумала – может, выйти из машины, но стена мешает открыть дверь с моей стороны. А перелезать на другую сторону страшно – не хочется запачкать ботинками белые сиденья. Я вся заледенела, и к тому же теперь, когда дедушка был не рядом со мной в машине, а где-то снаружи, мне снова стало страшно – ведь я его совсем не знаю. И неизвестно, как мама отнесется к тому, что я с ним, а страшнее всего была мысль, что она не знает, где я, от этой мысли меня прямо бросало в дрожь. Дверь открывается, от неожиданности я аж подпрыгиваю, и дедушка догадывается, что я испугалась. Это можно понять и по моему лицу, и по тому, как я сжимаю руки одну в другой.

– Не хочу огорчать тебя, Кармел. – Он садится рядом и кладет руку мне на плечо. Голос у него добрый и ласковый.

Я киваю. Мне немного лучше становится оттого, что он вернулся и знает, что делать, куда идти и все такое.

– Не хочу тебя огорчать, но я должен тебе сказать… Боюсь, что мы не сможем поехать сейчас в больницу.

Я подскакиваю, как на пружине:

– Почему? Почему?

Он защелкивает дверь со своей стороны.

– Маму увезли в зал. Мы не сможем увидеть ее.

Еще одна загадка.

– Какой еще зал? Почему ее увезли в спортивный зал?

Он улыбается немного криво, одной стороной рта больше, чем другой.

– Ты не поняла, моя милая. Имеется в виду операционный зал. Так называют место, где врачи делают людям операции. Врачи пытаются спасти ее, и они спасут. Не правда ли, это очень хорошая новость, Кармел?

– Да, наверное, – бормочу я. Но мне как-то не нравится эта картина: мама лежит на большом столе под яркой лампой, а врачи разрезают ее, пока она спит.

– Так что нет никакого смысла ехать туда сегодня. Они сказали, что завтра позвонят. Ты хочешь пить, моя милая?

Я киваю. В горле у меня пересохло. Он открывает ящик для перчаток и вынимает бутылку с водой. Она наполовину пуста, значит, из нее уже кто-то пил, мне это неприятно, и я стараюсь не прикасаться губами к горлышку.

– Мы поедем сейчас ко мне, побудем у меня какое-то время. Пока не получим известий из больницы. Я организую тебе что-нибудь поесть.

– Хорошо, – соглашаюсь я, хотя его, похоже, не интересует мое согласие.

Он заводит машину, и мы снова выезжаем на дорогу.

– А папа? – вспоминаю я.

– Да, я только что говорил и с ним. Он сейчас мчится в больницу и очень рад, что есть кому позаботиться о тебе. Он сказал, что из-за стресса плохо соображает.

– А…

Да, это очень похоже на папу. Я откидываюсь на сиденье, ужасно клонит в сон, но я стараюсь не засыпать. У меня только одна мысль – больше всего на свете я хочу оказаться дома с мамой, и чтобы все было, как прежде. Чтобы не было этой дурацкой сказки про фею, которая должна заслужить себе крылышки. И даже встречи с настоящей писательницей. Где они, все эти феи и писатели, теперь, когда человеку нужна помощь? Нету их. А если бы я оказалась снова с мамой и все было бы хорошо, то я бы никогда-никогда больше не отходила от нее ни на шаг. Я была бы с ней всегда. Держала бы ее за руку. И даже за забор во дворе не выглядывала бы. Никогда.