Читаем без скачивания Одиссей покидает Итаку - Василий Звягинцев

Конечно, проще и приятнее всего было бы перевести наше слишком уж сложное общение в совсем иную плоскость. С любой другой женщиной я бы и не стал колебаться, ведь тот факт, что она здесь, уже сам по себе подразумевает все остальное. Но с Ириной так не получалось. Как говорят режиссеры, я просто не видел ее сейчас в этой роли.

И я впрямую ей намекнул, что на сегодня с меня хватит. Вопросов масса, но я не чувствую в себе достаточной ясности мысли, чтобы хотя бы грамотно их сформулировать, а не то чтобы принимать исторические решения. Надо отдохнуть. Она может остаться ночевать здесь, нимало не опасаясь за свою честь, либо, если таковое предложение чем-нибудь не удобно, я почту долгом сопроводить ее в любую точку города или далее…

Мой пассаж произвел на нее благоприятное впечатление, она даже улыбнулась, оценив тем тонкость моего обхождения.

— Спасибо, но я действительно лучше пойду домой.

Мы шли по пустынным улицам, в тумане неизвестно для кого оранжево светились высокие фонари, изредка с гудением, словно сторожевики в ночном море, проносились последние троллейбусы. Мы шли и говорили так, как говорят недавно познакомившиеся и почувствовавшие взаимную симпатию люди — обо всем сразу, будто спеша сказать и услышать как можно больше, не зная, представится ли еще такая возможность.

Она несколько лет назад окончила филфак МГУ, занималась творчеством Уайльда, кое-что переводила, фантастикой никогда не увлекалась и даже не интересовалась, как и большинство здравомыслящих женщин, для души читала в основном толстые журналы, книг, за исключением нужных для работы, не коллекционировала. По средам ходила в бассейн, а по субботам — в конно-спортивный клуб. Иногда — театр, реже — консерватория. Приличный, но довольно стандартный стиль и образ жизни женщины ее типа и круга. Никак не соответствующий сегодняшней ситуации.

Как бы между прочим, я спросил, не будет ли у нее семейных осложнений по поводу нашей с ней поздней прогулки.

— Я третий год не замужем, — спокойно сказала она, и я, чтобы скрыть радость, смешанную с некоторым удивлением, деликатно ушел от этой темы. С давних времен меня поражало, что женщины и девушки, на мой взгляд, неотразимые отнюдь не всегда счастливы в личной жизни. Умом я это понимать научился, а вот эмоционально — нет.

Под аркой на Большой Переяславке мы простились, договорившись о завтрашней встрече, совсем как в безвременно ушедшей молодости, и я с трудом удержался, чтобы по тем же традициям не попытаться поцеловать ее на прощание.

Я шел обратно по еще уцелевшим старым переулкам мимо Ботанического сада, по проспекту Мира, Садовой, Цветному бульвару, Трубной, курил не знаю какую по счету сигарету, ловил губами капли мелкого дождя, не спеша приводил в порядок эмоции и мысли.

Разумеется, все это можно и нужно считать приятным приключением, подарком судьбы, сведшей меня если не с «девушкой моей мечты», то уж, во всяком случае, с женщиной, наиболее отвечающей самым строгим категориям внешней привлекательности. И если не заглядывать слишком далеко вперед, и всем другим критериям тоже. А изощренные космогонические построения следует считать ее сугубо личным делом. Я сам не чужд тому, чтобы в подходящей компании потешиться мыслью, и не поручусь, что все и всегда понимают меня правильно. Так что «не судите, да не судимы будете». И на этом можно было бы и прекратить прения, если бы…

Как и для чего она меня нашла? Как сумела три раза за день перехватить на никому не известном и непредсказуемом маршруте?

Ей что, больше в Москве и поговорить не с кем? Рационального объяснения этим вопросам я дать не мог. Иррациональные же объяснения меня устраивали еще меньше, ибо иррационального не приемлю в принципе. Хотя бы потому, что тогда исчезает всякая возможность действовать адекватно обстановке.

Зато все это еще более усиливало мой к Ирине интерес. Ну ладно, предположим, что рано или поздно все объяснится… И будем с нетерпением ждать завтрашнего дня и дальнейшего развития событий.

…Она уже ждала меня у Сретенских ворот, как раз в тот час, когда люди с улиц вдруг, как по сигналу, исчезают все разом и в городе становится неожиданно просторно, только светят радужными огнями витрины да с шелестом пролетают машины, мелькая белыми и красными огнями. Еще десять лет назад такого явления не наблюдалось, и Москва, как любой крупный город мира, до глубокой ночи кипела людскими водоворотами, а по улице Горького и вообще было не протолкаться. А теперь только одинокие прохожие попадались нам навстречу. При виде вполне обычной пары могли ли они представить, что не просто мужчина и женщина идут рядом, а осуществляют контакт две цивилизации, нет — даже две вселенные.

Говорили мы с ней на этот раз о вещах практических. Я, в силу ограниченности своего воображения и излишней начитанности, представлял вмешательство в историю слишком драматически. Вплоть до физического устранения каких-то значительных личностей, экспорта техники и технологии, еще чего-то столь же конкретного и впечатляющего, вполне в духе лучших образцов нашей и зарубежной фантастики.

Ирина же меня одновременно разочаровывала и успокаивала. Наша история, говорила она, и наша цивилизация выглядят такими, как есть, оттого, что в силу неведомых причин в ограниченном регионе Земли, а именно в Европе, вдруг изменились стиль и способ человеческого мышления. Люди стали по-иному смотреть на мир, иначе оценивать связь явлений. Возникли европейская психология и философия, вызвавшие развитие науки в нашем понимании, прогресс, научно-техническую революцию и так далее. Нигде больше ничего иного не произошло. Ни в Индии, ни в Китае, ни на американском континенте самые гениальные открытия и озарения не стыковались, не воздействовали друг на друга, не подкреплялись хоть какой-то общей теорией. Те же китайцы сотни лет жгли порох в фейерверках, но так и не догадались засыпать его в подходящую трубу, вложить какой-нибудь снаряд, хоть камень, и поджечь с другого конца… Ну и так далее. Значит, без европейского поворота в способе мышления мир был бы совсем другой, на наш никаким образом не похожий. Все было бы другим — и культура, и уровень материального производства, и психология. Лучше это было бы или хуже — совсем другой вопрос. Все остальные народы жили по-своему тысячи лет и не испытывали потребности в чем-то ином. Кстати, для наших пришельцев сама концепция так называемой истории — вещь совершенно чуждая. Да и на Земле история, как цепь взаимосвязанных событий, определяемых объективными законами, тоже чисто европейское понятие, в других местах имели место совсем иные мнения на этот счет. Вот и у тех (тут Ирина махнула рукой куда-то вверх и в сторону) и логика совершенно иная, и взгляд на то, что важно и что нет в жизни разумных существ, и даже представление о том, что это такое вообще — событие. И какие из этого события последуют причинно-следственные связи… Мы, к примеру, думаем, что цель постройки электростанции — снабдить энергией промышленность и граждан, а с их точки зрения гораздо важнее, что в освещенном городе ночью не видны звезды, следовательно, мышление его обитателей будет совершенно иным, нежели при регулярном тех же звезд созерцании…

— Так как же! — возмутился я, уже захваченный правилами предложенной ею игры. — Как же они в таком случае могут понимать что-то в нас, в нашей жизни, определять, что и как нам делать? Они могут решить, что главная цель появления на свет, скажем, Лермонтова — в том, чтобы он принял участие в сражении при Валерике и убил там кого-то, кто мог стать основателем новой религии. Или создать великую мусульманскую империю. А стихи — так, побочное…

Ирина тихо рассмеялась:

— А вы действительно непоколебимо уверены, что это не так? Что невозможны другие варианты и другие выводы из известных вам событий? Ну, если вы решили прибегнуть к литературным примерам, давайте рассмотрим еще один. Что, если поручик Лев Толстой обязан был погибнуть в Севастополе? Но произошло недоразумение, и он выжил чисто случайно. И от этого совершенно изменилась жизнь и судьбы миллионов людей, прочитавших его романы, воспринявших его философию. Может быть — именно в этом основное значение Крымской войны! Что на ней не погиб Лев Толстой…

В предложенных обстоятельствах возразить мне было нечего. Но сдаваться тоже не хотелось.

— Ладно, допустим, можно выстроить цепочки внешне неадекватных причин и следствий, найти примеры самых неожиданных корреляций, которые наиболее важны. Но — для кого? И чем более вы правы, а не я, с тем большим основанием я повторяю: как же они могут решать наши проблемы своими способами? Пусть, с точки зрения высшего разума, мое существование абсолютно бесполезно и даже вредно, я вряд ли соглашусь это существование добровольно прекратить. Но это частность. Как вообще может осуществляться хоть какой-то контакт столь несопоставимых разумов?