Читаем без скачивания Ахматова и Модильяни. Предчувствие любви - Элизабет Барийе

В октябре 1906 года Сергей Дягилев запустил в Гран Пале свой проект, посвященный русскому искусству. Выставка называлась «Два века русского искусства» и сочетала в себе более трехсот старинных икон из частных коллекций, полотна Рериха, Бакста и Бенуа. Гумилев отправился на выставку и завязал там дружбу с двумя соотечественниками: Фармаковский и Божерянов столь же нетерпеливы и амбициозны, сколь и молодой поэт. Зрела ли идея создания журнала об искусстве и литературе под сводами Гран Пале или в одном из кафе за Пантеоном, куда Гумилева привел еще один новый друг Николай Деникер? Поэт, наполовину русский, племянник библиотекаря из Ботанического сада, тоже нешуточно увлекался оккультизмом; Гумилев обязан ему знакомством с Рене Гилем. В начале карьеры Гиля очень поддерживал Малларме, впрочем, поэт-новатор быстро пошел своей дорогой; ему была чужда языковая простота, он чувствовал себя вольным стрелком, интересовался лингвистикой и в особенности поэтическим языком. Уловить мощность крика и писать «музыкальными словами языка музыки» – такова его цель. Сумасшедший? Прорицатель? Гиль, без сомнений, был и тем, и другим. Наконец-то Гумилев нашел сподвижников, людей, разделявших его интересы. Деникер, Фармаковский и Божерянов отныне с поэтом заодно. По ночам Рене Гиль проводил собрания; и когда Гумилев садился на поезд, чтобы отправиться на край города, куда глаза глядят, он понимал: лишь теперь жизнь становилась настоящей.

В январе 1907 года в Париже был напечатан первый номер журнала «Сириус». Обложку, разумеется, рисовал Фармаковский: нимфа с огромными глазами, словно у кукольных героинь японской манги. Еще одно издание? Еще одно русское издание в Париже?

Гумилев с удовольствием играл роль «агента Невозможного». Невозможное – все, что связано с Анной, ее местом пребывания, ее чувствами. Создание нового русского журнала за рубежом представлялось Гумилеву отличным способом привлечь внимание возлюбленной. Отныне он не просто робкий, хоть и надоедливый воздыхатель, он – директор журнала, готовый печатать стихи молодой поэтессы. И действительно – Анна попалась на крючок. В письме к мужу своей старшей сестры филологу фон Штейну она выразила энтузиазм и заинтересованность: «Почему Гумилев взялся за издание «Сириуса»? Я крайне удивлена и воодушевлена. Теперь пришел конец его злоключениям!» В феврале во втором номере «Сириуса» опубликовано стихотворение «На руке его много блестящих колец», загадочно подписанное Анна Г.

Прощай, свободная жизнь. «Сириус» поглотил Гумилева целиком, он не только создатель и директор, но и один из главных авторов, печатавшийся под разными псевдонимами – «Анатоль Грант», «К-о». Как воспринимали журнал русские парижане, по большому счету единственные люди, способные оценить издание? Желчная Гиппиус не реагировала. Бальмонт тоже. Он не ответил ни на одно из писем, отправленных автором «Кенгуру»[20]. Кто читал журнал «Сириус», помимо его создателей?

Три номера были изданы, после чего дело заглохло. Какие чувства испытывал Гумилев, глядя на пирамиду непроданных экземпляров? Только не разочарование. «Сириус» уничтожил тайный страх поэта – теперь он знал, на что способен, теперь Коля был уверен – он не выскочка-плагиатор. И пускай Дягилев с компанией блистают сколько влезет.

Отныне Гумилев стал писать меньше, но лучше. Мало-помалу, однако, сложился сборник под названием «Романтические цветы» – реверанс в сторону Бодлера[21]. Головокружению Зла тексты Гумилева противопоставили утешение красотой; по крайней мере, так сказал о своем сборнике сам автор в письме к Брюсову. Вторая миссия книги – сломить сопротивление любимой женщины – осталась не озвученной. Гумилев намерен посвятить свои новые творенья Анне. Поэт совершенно уверен в том, что Анна будет в восторге, обнаружив посвящение, и заранее радовался. Иногда продавец шнурков на улице Монж слышал, как Николай весело насвистывал.

Четырьмя годами позже, вернувшись в город, с которым у Гумилева были связаны многочисленные амбиции, поэт, конечно, хочет оказаться для Анны гидом и ментором. Но Ахматова жаждет совершенно иного: ей нужен ее собственный Париж, Париж, увиденный ее глазами, Париж, который она оценит как никто – прямо сейчас, смело ныряя в волну новых впечатлений. Например, площадь Звезды, пупок Парижа, думала Анна, стоя у подножия Триумфальной арки. Охватить ее царственным взглядом, проезжая мимо на омнибусе, затем осилить тот же маршрут пешком, почувствовать, как устали мышцы, а голова словно затуманилась от ритмичного вращения улиц вокруг этого одного из главных столичных памятников. Или удалиться от площади Звезды, дойти до Пасси, увидеть Париж немножко издалека и вспомнить о Наполеоне, созерцавшем три тысячи московских колоколен с высоты Воробьевых гор. Или исследовать фальшивую природу улицы дю Буа[22], стать свидетельницей того, как модники и модницы выставляют напоказ роскошные наряды и украшения: шляпы с широкими мягкими полями, жемчуга в несколько рядов, платья-«пекинки»[23] и блузы с басками[24]; вглядеться в пестрое изобилие уловок от кутюр без зависти, с легкой усмешкой, с гордостью за собственный отказ от тщеславия и с тайным пониманием своего превосходства; сказать себе, случайно задев локтем чей-то шелковый сиреневый зонтик, что весь этот бомонд не стоит внутреннего мира Анны Ахматовой. Или оказаться еще более дерзкой и бесстрашно ринуться в лабиринт подозрительных узких улочек квартала Маре, пойти по следам покойных королев с неповторимыми трагическими судьбами; порхать с места на место, подобно лепестку, подхваченному ветром.

Меняется ли человек? Анна сохраняет чистую трепетную душу. Она по-прежнему нуждается в глотке свежего воздуха и по-прежнему внезапно вспыхивает безо всякой причины.

Стать бы снова приморской девчонкой,Туфли на босу ногу надеть,И закладывать косы коронкой,И взволнованным голосом петь[25].

В Париже Анна превращается в расхитительницу культуры и света, для многих незаметного, но того самого, к которому поэтесса стремилась с детства.

Она вольна чувствовать всеми фибрами души.

Коля отводит ее в книжные магазины Латинского квартала. У Анны кружится голова при взгляде на бесконечное множество книг, написанных другими людьми, перед которыми начинающий автор млеет и робеет. Мария Башкирцева, например, умерла от туберкулеза в 1884 году, ее оплакивал Ги де Мопассан, превозносил поэт Андре Терье – он должен был издать «Дневник» Башкирцевой, начатый ею в тринадцатилетнем возрасте. Библию романтиков и амбициозных молодых людей. Надо же! Умереть в двадцать четыре года, оставив после себя целое наследие. Анна быстро делает подсчеты: ей самой уже двадцать один год, а кроме одного стихотворения в «Сириусе», она еще ничего не опубликовала.