Читаем без скачивания Проблеск истины - Эрнест Хемингуэй

В тот вечер мы сидели у костра. Отец молча покуривал трубочку, а Мэри сосредоточенно вела дневник, куда она заносила свои секреты, чаяния, огорчения, новые впечатления, усвоенные уроки и победы, которые не хотела пачкать публичной похвальбой. Ей светил газовый рожок, висевший на брезентовой стене столовой, а мы с Отцом сидели рядом в халатах и противомоскитных сапогах.

— Умный, сволочь, этот лев, — сказал Отец. — Будь Мэри чуть повыше… Я сам виноват.

Мы избегали говорить о его ошибке; все было понятно без слов.

— Мэри его в конце концов возьмет, ясное дело. Тут важно другое. Наш лев, конечно, не самый храбрый. Умный — да. Однако если его ранить, станет храбрым. И до этого лучше не доводить.

— Я теперь сносно стреляю.

Отец, помолчал, что-то обдумывая.

— Сносно — это скромно сказано. Слишком нос не задирай, но и не прибедняйся. Будь уверен в своих силах. Рано или поздно он ошибется, и ты его убьешь. А если появится львица с течкой, то вообще голыми руками бери. Жаль, они сейчас беременные ходят.

— А как он ошибется?

— Как-нибудь ошибется, не сомневайся. Жаль, что я уезжаю… Присматривай за Мэри, следи, чтобы спала как следует. Она уже вон сколько времени на взводе. И льву передышку дайте, не гоняйте зря. Он должен потерять страх.

— Что-нибудь еще?

— Продолжай ее тренировать, пусть охотится, мясо добывает. Руку надо набивать.

— Я думаю так: подвести Мэри на пятьдесят ярдов. Если не получится, второй заход сократить до двадцати.

— А что еще остается?

— Вот именно. Хоть время будет, чтобы прицелиться.

— Стреляет она, конечно, дьявольски метко. Жаль, день на день не приходится. И непонятно, отчего зависит.

— Да вроде понятно.

— Я тоже думал, что понятно… Короче, как бы там ни было, на двадцать ярдов ее не подводи.

Двадцать с лишним лет назад мы с Отцом сидели у такого же костра и обсуждали теорию и практику охоты на опасных хищников. Отец тогда с брезгливым недоверием отзывался об «охотниках на сурков», упражняющихся в тире.

— Мячик для гольфа на козлы кладет — и за милю сшибает! Только козлы не живые, а деревянные. Раз за разом бьет, и рука не дрогнет, пока не доведется в настоящего зверюгу с двадцати ярдов стрелять. Тут герой не то что в мячик, в Килиманджаро не попадет! Ствол ходуном, колени ходуном, все вокруг приседают, чтоб пулей не задело… — Отец молчал, пыхтел трубкой. — Никому не доверяй на охоте, пока не подведешь к опасному зверю хотя бы на пятьдесят ярдов. Пока не увидишь, как бьет с двадцати, — на работу не бери. На коротких дистанциях внутренняя сущность наружу выходит. Никудышный стрелок либо мажет, либо в брюхо лепит, чтоб наверняка.

Я вспоминал этот разговор и старые добрые дни — и думал, что сафари проходит здорово и будет чертовски жаль, если мы с Отцом никогда больше не пойдем на охоту, когда к костру вышел Арап Майна и лихо взял под козырек. Он всегда отдавал честь на загляденье четко, с оттяжкой, в конце движения едва удерживаясь от улыбки.

— Доброе утро, Майна.

— Джамбо, бвана. В Маньятте говорят, большой лев опять приходил. Корову в кусты уволок. Поел и бросил, больше не возвращался. К болоту пошел на водопой.

— Лев со шрамом на лапе?

— Да, бвана. Теперь сюда спустится, надо полагать.

— Добро. Еще что слышно?

— Говорят, мау-мау из тюрьмы бежали. Те, что в Мачакосе сидели. Теперь сюда идут.

— Когда это случилось?

— Вчера.

— Кто рассказал?

— Один масаи, я его на дороге встретил. Он ехал на грузовике, сказал, что работает в индийской лавке. Где лавка, я не спросил.

— Пойди поешь чего-нибудь. Позже поговорим.

— Ндио, бвана. — Ствол винтовки сверкнул в утренних лучах, Арап Майна снова отдал честь. В Шамбе он переоделся в новую форму, выглядел весьма импозантно и сиял от радости, потому что принес две хорошие, по его мнению, вести. Он был охотником, и теперь нам предстояла охота.

Я решил сходить к палатке и проверить, проснулась ли Мэри. Если нет, тем лучше.

Мисс Мэри проснулась, но не до конца. Если она просила разбудить ее к определенному часу, скажем, к половине пятого или к пяти, то вставала быстро, сердясь на любую задержку. Сегодня, однако, было по-другому.

— В чем дело? — спросила она сонно. — Почему меня никто не разбудил? Солнце уже вон где. Что случилось?

— Это был другой лев, малыш. Я дал тебе выспаться.

— Точно выяснили?

— Нгуи проверил.

— А где наш лев?

— Еще не спустился со склона.

— Откуда ты знаешь?

— Арап Майна принес известия.

— Пойдешь сегодня за буйволом?

— Нет, дорогая. На сегодня все отменяется. У нас небольшая проблема.

— Я могу помочь?

— Нет, малыш. Спи.

— Может, и посплю еще чуть-чуть. Такие сны хорошие снились…

— Ну вот и возвращайся, пока они не улетели. Как проснешься, прикажи подать чакулу.

— Да, посплю капельку. Очень необычные сны.

Я умылся в тазу, протер глаза борной кислотой, причесался при помощи полотенца (короткая стрижка не нуждалась ни в щетке, ни в расческе), оделся и, наконец, ступив правой ногой в петлю кобуры, подтянул и пристегнул к ремню оружие. В старые времена мы пистолетов не носили, а сейчас надеть кобуру было так же естественно, как застегнуть ширинку. У меня в правом кармане куртки всегда лежали две запасные обоймы в целлофановом пакете, и был еще запас патронов в широкогорлой бутылке из-под таблеток для печени. В эту бутылку с крышкой на резьбе раньше помещалось пятьдесят красно-белых капсул, а теперь — шестьдесят пять патронов «дум-дум». У Нгуи тоже была такая.

Пистолет пользовался всеобщим уважением: из него можно было бить цесарок, малых дроф, бешеных шакалов и даже гиен. Нгуи и Мтука любили гавкающий звук выстрелов, и фонтанчики пыли перед носом, припадающей к земле, убегающей гиены, и жалобный скулеж, когда гиена начинала кружиться волчком, — тогда Нгуи лез мне в карман и подавал новую обойму, и снова были пылевые фонтанчики, и скулеж, и гиена валилась на спину, задрав к небу лапы.

Я пошел к периметру, чтобы поговорить с Кейти. Отозвав его в сторонку, я сказал, что разговор серьезный, с глазу на глаз. Он стоял передо мной по стойке «вольно» и смотрел с мудрой насмешкой, приправленной крупицей недоверия.

— Вряд ли сюда пойдут. Это же камба мау-мау. Они знают, что их здесь ждут.

— Ну а если все-таки пойдут? — спросил я. — Куда они заявятся в первую очередь?

— Не пойдут.

— Уверен?

— Я бы не пошел.

— Так это ты, опытный матерый старик. А они просто мау-мау.

— Не все мау-мау дураки.

— Согласен. Но ведь они попались, когда пришли в заказник агитировать за мау-мау. Если они такие умные, почему дали себя поймать?

— Потому что пьяные. Орали, хвастали.

— Правильно. А если придут сюда? В Шамбе тоже вакамба, они опять захотят выпить. А потом захотят добавить и пойдут искать. Люди не меняются, один раз их уже повязали пьяными.

— Теперь они другие, осторожные. Бежали из тюрьмы.

— Пойдут туда, где есть выпивка.

— Возможно. Но не сюда. Они же камба.

— Я должен принять меры.

— Слушаю.

— Подробный план сообщу позже. Что в лагере, порядок? Больные есть?

— Порядок, все здоровы.

— Что с мясом?

— Сегодня надо добыть.

— Антилопа гну сойдет?

Он медленно покачал головой и подарил мне кривую ухмылку:

— Многие не станут есть.

— Сколько человек станет?

— Девять.

— А что годится остальным?

— Импала годится.

— Импал в округе предостаточно. В крайнем случае есть запас, две туши. К вечеру свежее мясо будет. Сделать надо так: дичь убить на заходе солнца, чтобы ночной холод с вершины остудил мясо. Тушу завернуть в марлю, чтобы не испортили мухи. Мы здесь в гостях, и за все отвечаю я. Ничто не должно пропасть. Сколько надо, чтобы добраться сюда из Мачакоса?

— Три дня. Но они сюда не пойдут.

— Прикажи приготовить мне завтрак.

Я вернулся к столовой и сел за стол, наугад выбрав книгу из деревянных коробок, приспособленных под книжные полки. В то время была популярна тема побега из нацистских лагерей, и в моих руках тоже оказалась история побега. Я вернул ее на место и взял другую, под названием «Последнее пристанище»: она показалась мне более уместной. Я открыл книгу посередине — и тут раздался вой мотора, и через просвет в заднем пологе палатки я увидел, как в лагерь на полной скорости влетел полицейский «лендровер». Осадив тучу пыли прямо на свежевыстиранное белье, он затормозил возле палатки с лихим заносом, как на гонках по бездорожью. Молоденький полицейский, высокий парень с бесперспективным лицом, выпрыгнул из машины, по-военному отдал честь и протянул мне руку.

— Доброе утро, бвана! — сказал он, снимая фуражку.

— Завтракать будешь?

— Не время, бвана.