Читаем без скачивания Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим - Нуэль Эммонс

Может показаться, что, рассказывая все эти вещи о своей матери, я предаю ее, ведь мамины «стандарты» явно не соответствуют принятым в обществе нормам. Но, постойте, мне нравилась моя мама, я любил ее, и если бы я мог выбирать, то выбрал бы ее. Она была бесподобна! Не заботясь обо мне, тем самым она заставляла меня справляться со всем самого.

Когда мне было лет шесть, мама оставила меня у бабушки с дедушкой, как предполагалось, на пару дней. Помню, через несколько дней дед позвал меня на прогулку. Выйдя из дома, он ласково заговорил со мной и стал добрее обычного. Во время прогулки мы играли и бегали наперегонки, и дедушка позволял мне обгонять его. Он посадил меня к себе на плечи, а я изображал самого высокого в мире великана. Потом мы присели передохнуть. Он обнял меня и, пряча слезы, сказал: «Твоя мама еще долго не вернется домой». Не знаю уж почему, у меня комок подкатил к горлу: то ли потому, что дедушка разрыдался, то ли я действительно осознал сказанное им.

Вместе со своим братом Лютером мать пыталась ограбить заправку в Чарльстоне, штат Западная Вирджиния. Говорят, они оглушили работника заправки бутылкой из-под кока-колы. Их поймали и дали по пять лет, отправив в Маундсвиль, тюрьму штата.

В Маундсвиле мать жила на женской половине тюрьмы, но работать ей приходилось рядом с камерами смертников. Ей нужно было убирать территорию, где в том числе находился эшафот (в Западной Вирджинии практиковалось повешение). Мама рассказывала, как однажды, делая уборку, она увидела, как охранники ведут к эшафоту какого-то мужчину. Обычно в день повешения на этой территории не должно быть никого, кроме официальных лиц и осужденного. Случайно или по недосмотру, маму забыли предупредить о назначенной на тот день казни. Опасаясь, как бы у нее не возникли проблемы, мама спряталась в кладовке для метелок за эшафотом. Когда петля затянулась, из-за того, что все произошло слишком быстро и под тяжестью тела, веревка перерезала парню шею, а мама подглядывала сквозь щелку, и ближе видеть происходящее было невозможно. Голова казненного подкатилась прямо к месту маминого укрытия. Она клялась, что глаза мертвеца были все еще широко раскрыты, так что смерть в буквальном смысле смотрела ей прямо в лицо.

Двадцать семь лет спустя, впервые попав в камеру смертников в Сан-Квентине, я увидел газовую камеру. Два смотровых окна камеры были похожи на два огромных глаза, принадлежавших смерти. Внезапно я вспомнил мамин рассказ, и мне представилось, как она смотрела смерти прямо в глаза. В тот момент я понимал свою мать лучше, чем когда-либо.

Пока мама отбывала свой срок в Маундсвиле, заботиться обо мне пришлось бабушке, хотела она того или нет. Так что я оказался в том же месте, откуда мама сбежала шесть лет назад. Строжайшая дисциплина, обязательная молитва перед едой и долгие молитвы перед сном. Не дерись, не воруй и подставляй другую щеку. Я верил всему, чему учила меня бабушка, и следовал этим заповедям. И так я стал самым известным в округе слюнтяем.

После того как я провел несколько недель у бабушки, было решено, что я буду жить у маминой сестры Джоан и ее мужа Билла в Макмичене, штат Западная Вирджиния. У дяди Билла было свое мнение по поводу того, как должны вести себя мальчики. Быть слюнтяем и бояться соседских ребят — дядя Билл совсем не так представлял себе мальчика в моем возрасте. Помню, как он велел мне не реветь при каждом случае и вести себя как мужчина, иначе он обещал одевать меня и обращаться со мной, как с девчонкой. Наверное, я не очень исправился. Сейчас я уже не вспомню, что конкретно заставило дядю Билла сделать так, но в первый день, когда я только пошел в школу, он вырядил меня в девчоночью одежду. Стыд и смущение охватили меня. Другие дети задразнили меня до того, что я пришел в ярость и начал колотить всех подряд. Подставь другую щеку — это правило, которое внушала мне бабуля, было позабыто. Мне набили шишек и пустили немного крови, зато в той школе я прослыл самым задиристым маленьким ублюдком, какого они еще не видали. Должно быть, дяде Биллу это пришлось по душе, потому что с тех пор я носил только одежду для мальчиков.

Джоан и Билл были хорошими людьми и старались воспитать меня правильно. Мою жизнь у них можно было бы назвать нормальной, обычной жизнью, но невозможно передать, как я разрывался: всей душой я был с мамой, в тюрьме, а жил с людьми, которым был неродным ребенком. Черт, даже не знаю, о чем я тогда думал! Тетя с дядей прекрасно со мной обращались. Я получал под зад, когда заслуживал, и меня хвалили, когда я делал что-то так, как надо. Меня учили хорошим манерам, учили умываться, причесываться, чистить зубы, верить в Бога и почитать Его — в общем, всему, чему обычно учат любого ребенка. Но если ты неродной сын, это все равно уже другое дело.

Я все еще помню, как взрослые называли меня «маленьким ублюдком», а дети, с которыми я играл, говорили мне: «Твоя мать нехорошая, она тюремная пташка. Ха-ха-ха!»

Однажды после Рождества я поквитался с теми, кто смеялся надо мной. На Рождество я был у бабушки с дедушкой. Моим единственным рождественским подарком стала расческа. Расческа Супермена. Когда я разворачивал свой подарок, бабушка сказала мне: «Если будешь причесываться этой расческой, ты сможешь летать, как Супермен». Ну, я и купился на это — носил расческу с собой целыми днями и постоянно расчесывал ей волосы. Я прыгал с крыльца и вообще с любого места, если оно хоть немного возвышалось над землей, и на самом деле думал, что вот-вот воспарю в небо, как Супермен. Я так и не научился летать. Это был единственный раз, когда бабушка обманула меня.

Соседские дети еще больше растравляли мне сердце, хвастаясь своими подарками. У них были всевозможные игрушки: детские коляски, игрушечные поезда, ковбойские шляпы и пупсики. Даже сейчас я не уверен, из-за чего точно я завелся: или я обиделся, потому что надо мной смеялись, или чуть не лопнул от зависти при виде того, чего не было у меня. Так или иначе, настал день, когда я сгреб все чужие игрушки, которые нашел, и увез на тележке с собой. Я бросил «добычу» на дрова и поджег кучу. Дети чуть не сошли с ума: кто-то плакал, другие стали мне угрожать, а их родители позвали шерифа. И хотя меня не забрали в тюрьму, это была моя первая встреча с представителем закона. В возрасте семи лет.

Мне было лет восемь, когда маму выпустили из Маундсвиля. День ее возвращения домой по-прежнему остается одним из счастливейших дней в моей жизни. Думаю, она скучала по мне так же сильно, как тосковал по ней я. Несколько дней мы были с ней неразлучны. Я был ее сыном, она моей мамой, и мы гордились друг другом. Я был в восторге от этого! Скорее всего, ей тоже это нравилось. Но все-таки для полного счастья двадцатитрехлетней девушке требуется нечто большее, чем восьмилетний сын. И если до попадания в тюрьму мама могла что-то наверстать в своей жизни, то теперь она опоздала. Слишком поздно об этом думать, но, возможно, многое было бы по-другому, пойди мама своей дорогой и оставь меня у тети с дядей. Она так не сделала — и я этому рад.