Читаем без скачивания Дзен и исскуство ухода за мотоциклом - Роберт Пирсиг

Вот он! Эллендейл!

Водокачка, дома, разбросанные по рощицам в свете утреннего солнца. Я только что сдался ознобу, почти не прекращавшемуся всю дорогу. На часах семь пятнадцать.

Через несколько минут мы останавливаемся у каких-то старых кирпичных домов. Я оборачиваюсь к Джону и Сильвии, подъехавшим сзади:

— Ну и холодина!

Они смотрят на меня рыбьими глазами.

— Бодрит, говорю, а?

Никакого ответа.

Я жду, пока они не спешатся полностью, а потом вижу, как Джон пытается развязать весь их багаж. Узел не поддается. Он бросает, и мы вместе направляемся к ресторану.

Я пытаюсь снова. Иду перед ними спиной вперед, еще не отойдя от езды, заламывая руки и смеясь:

— Сильвия! Поговори со мною!

Ни улыбки.

Наверное, они действительно замерзли.

Они заказывают завтрак, не поднимал глаз от стола.

Завтрак заканчивается, и я в конце концов произношу:

— Что дальше?

Джон отвечает нарочито медленно:

— Мы не покинем это место, пока не потеплеет.

Он говорит тоном «шерифа на закате»; по всей видимости, это придает его решению окончательность.

Поэтому Джон, Сильвия и Крис сидят в вестибюле отеля, примыкающего к ресторану, и греются, а я выхожу погулять.

Мне кажется, они разозлились на меня за то, что я поднял их в такую рань, чтобы ехать по такому… Когда держишься с кем-то вместе так тесно, то, наверное, маленькие различия в темпераменте просто не могут не выступить на поверхность. Теперь, когда я задумался об этом, припоминаю, что прежде никогда не ездил с ними раньше часу или двух дня, хотя для меня самое лучшее время на мотоцикле — рассвет и раннее утро.

Городок чист, свеж и совсем не похож на тот, в котором мы сегодня проснулись. Некоторые уже вышли на улицы, открывают магазины и говорят «доброе утро», перебрасываются фразами и отмечают, как сегодня холодно. Два термометра на теневой стороне улицы показывают 42 и 46 градусов. Тот, что на солнце, показывает 65.

Через несколько кварталов главная улица двумя утоптанными грунтовыми колеями съезжает в поле мимо сарая из гофрированного железа, полного сельхозтехники и ремонтного инструмента, и там, в поле, заканчивается. Человек, стоящий на поле, смотрит на меня с подозрением: что это я там делал, когда заглядывал в сарай? Я возвращаюсь по главной улице, нахожу зябкую скамейку, сажусь и начинаю разглядывать мотоцикл. Делать нечего.

Правильно, было холодно, но не настолько же. Как вообще Джон с Сильвией собираются пережить зиму в Миннесоте? Какая-то вопиющая непоследовательность, слишком очевидная, чтобы на ней останавливаться. Если они не переносят физического дискомфорта и не переносят техники, то у них остается очень мало почвы для компромиссов. Они одновременно зависят от техники и проклинают ее. Я уверен, что они об этом знают, и это только усугубляет их нелюбовь ко всей ситуации в целом. Они не представляют собой логические тезис, а являются живым свидетельством того, что есть. Но вот три фермера въезжают в город, появляясь из-за угла в своем новеньком пикапе. Готов спорить, что у них — все наоборот. Они будут хвастаться и этим своим грузовичком, и трактором, и новой стиральной машинкой, и у них найдутся инструменты, чтобы все это починить, если оно сломается, и они будут знать, как этими инструментами пользоваться. Они ценят технику. Но им она нужна меньше всего. Если вся техника исчезнет — завтра же! — эти люди смогут выкарабкаться. Круто, но они выживут. И Джон, и Сильвия, и Крис, и я подохнем через неделю. Анафема техники — неблагодарность, вот что это такое.

Хотя — тупик. Если кто-то неблагодарен, и ему говоришь, что он неблагодарен, — ладно, обозвал. Только ничего не решилось.

Через полчаса термометр у дверей отеля показывает 53 градуса. Я нахожу остальных в пустом зале ресторана — они чем-то обеспокоены. Хотя, если судить по выражениям на лицах, настроение у них — отменное, и Джон оптимистически говорит:

— Я надену все, что у меня есть, и тогда будет полный порядок.

Он выходит к мотоциклам, а когда возвращается, говорит:

— Конечно, мне очень не хочется все распаковывать, но и ездить, как в последний раз, я больше не хочу.

Он сообщает, что в мужском туалете мороз, и, поскольку в ресторане больше никого нет, заходит у нас за спинами за стол, а я сижу, беседуя с Сильвией, и когда оборачиваюсь, там стоит Джон, в полный рост выряженный в пару бледно-голубого теплого белья. Он настолько глупо выглядит, что ухмыляется от уха до уха. Я секунду смотрю на его очки, оставшиеся на столе, потом говорю Сильвии:

— Знаешь, минуту назад мы тут сидели и трепались с Кларком Кентом[4]… видишь, вот его очки… а теперь вдруг… Лоис, как ты думаешь — …?

Джон взвывает:

— СУПНЫЙ МЭН!

Он скользит по натертому полу, словно конькобежец, делает сальто и скользит обратно. Поднимает одну руку над головой и пригибается, будто готовясь рвануться в небо.

— Я готов, я иду!

Потом печально качает головой:

— Оох, как не хочется портить этот славный потолок, но мое рентген-зрение подсказывает, что кто-то попал в беду.

Крис хихикает.

— Мы все попадем в беду, если ты что-нибудь не наденешь, — говорит Сильвия.

Джон смеется:

— Эксгибиционист, а? «Элленсдейлский разоблачитель!»

Он немного прогуливается в таком виде, потом начинает натягивать на себя одежду со словами:

— О нет, о нет! Они этого не сделают. У Супного Мэна и полиции — взаимопонимание. Они знают, кто на стороне закона, порядка, справедливости, порядочности и честной игры для каждого.

Когда мы снова выезжаем на шоссе, еще прохладно, но уже не так. Мы проезжаем несколько городков, и постепенно, почти неощутимо солнце разогревает нас, и чувства мои теплеют вместе с ним. Усталость выветривается полностью, ветер и солнце ощущаются во всей их прекрасной реальности. Вот оно, вот оно — от простого повышения температуры и дорога, и зеленые степные фермы, и бьющий в лицо ветер соединяются в одно целое. И вскоре ничего больше уже не остается, кроме прекрасного тепла, ветра, скорости и солнца на пустынной дороге. Последний утренний озноб тает от теплого воздуха. Ветер, и снова солнце, и снова гладкая дорога.

Так зелено это лето, и так свежо.

В траве перед старой проволочной оградой — белые и золотые маргаритки, за ними — луг с несколькими коровами, а еще дальше, на расстоянии — мягкий подъем с чем-то золотым наверху. Трудно сказать, что это. А знать и не нужно.

Когда дорога слегка идет в гору, гул мотора тяжелеет. Мы поднимаемся на пологий перевал, видим, как перед нами снова разворачивается земля, дорога опускается, и гул снова стихает. Прерия. Спокойная и отстраненная.

Позже, когда мы останавливаемся, у Сильвин в глазах от ветра стоят слезы; она вытягивает руки и говорит:

— Так прекрасно. Так пусто.

Я показываю Крису, как надо расстилать куртку на земле и из запасной рубашки делать подушку. Ему совсем не хочется спать, но я все равно велю ему лечь: нужно отдохнуть. Я расстегиваю свою куртку, чтобы самому вобрать как можно больше тепла. Джон вытаскивает камеру.

Немного погодя он говорит:

— На свете нет ничего тяжелее, чем фотографировать. Нужен объектив на триста шестьдесят градусов, что ли? Вот видишь что-то, потом смотришь в матовое стекло, а там какая-нибудь ерунда. Как только на что-нибудь надеваешь границу, оно исчезает.

— Это то, чего не видишь в машине? — спрашиваю я.

— Однажды, когда мне было десять лет, мы вот так же остановились у дороги, и я истратила половину пленки, — говорит Сильвия. — Просто снимала. А когда снимки вернулись из проявки, я плакала. На них ничего не оказалось.

— Ну когда же мы поедем? — канючит Крис.

— Куда ты торопишься? — осаживаю его я.

— Я просто хочу ехать.

— Впереди нет ничего лучше того, что у тебя перед носом.

Он молчит, хмурится и опускает глаза:

— А мы вечером будем ставить палатку?

Сазерленды оценивающе смотрят на меня.

— Будем? — настаивает он.

— Посмотрим, — отвечаю я.

— Почему посмотрим?

— Потому что сейчас я пока не знаю.

— А почему ты сейчас пока не знаешь?

— Ну, просто сейчас не знаю, почему я сейчас пока не знаю.

Джон пожимает плечами: все в порядке. Я говорю:

— Это место — не самое лучшее для лагеря. Здесь негде укрыться и нет воды.

Но неожиданно добавляю:

— Хорошо, вечером разбиваем лагерь.

Разговор об этом у нас уже был. Поэтому мы едем по пустой дороге. Я не хочу ни владеть этими прериями, ни фотографировать их, ни менять их, ни останавливаться — даже двигаться дальше не хочу. Мы просто едем по пустой дороге.

5

Горизонтальность прерии пропадает, и земля начинает вздыматься крутыми волнами. Заборы встречаются все реже, а зелень бледнеет… Все признаки того, что мы приближаемся к Высоким Равнинам.