Читаем без скачивания Каменка - Григорий Данилевский

— Tiens, cher ami, — сказалъ Муравьевъ Пестелю: какъ загорѣла твоя шея…

— Точно ожерелье! — проговорилъ, плеская себѣ водой на грудь и бока, Поджіо.

— Типунъ вамъ на языкъ, — добродушно усмѣхнулся всегда чопорно-сдержанный Пестель.

«Петля!» — пронеслось въ головѣ Шервуда. Онъ видѣлъ какъ, довольный теплой погодой и купаньемъ, Пестель съ удовольствіемъ потеръ себѣ полную, вспотѣвшую шею и ступилъ въ воду.

— Странно, — прибавилъ Пестель, собираясь погрузиться въ рѣку съ головой: я всегда думалъ одно, — какъ бы не утонуть…. не плаваю…

— Наше не тонетъ и не горитъ, — произнесъ Поджіо, оттолкнувшись отъ берега и плывя на спинѣ: мужество и стойкость, не правда — ли, нашъ девизъ?…

— А слышали о новомъ женскомъ подвигѣ! — отозвался Лихаревъ, стоя на мельничной шлюзѣ и оттуда собираясь внизъ головой броситься въ рѣку.

— Нѣтъ, не слыхали.

— Дѣвица Куракина, увлекшись въ Москвѣ католицизмомъ, въ доказательство преданности къ новой вѣрѣ, сожгла себѣ палецъ въ каминѣ….

— Мишель, это по твоей части! любовь…. женихъ! — крикнулъ, ныряя, веселый Поджіо. Всѣ засмѣялись.

— Какъ это у Шеридана о женщинахъ? — спросилъ Муравьева Давыдовъ: твой отецъ перевелъ его «Облака»….

— И…. «Школу злословія», — тонко прибавилъ, въ защиту друга, Муравьевъ.

— «Шутите, шутите!» думалъ у окна мельницы Шервудъ.

Въ рѣкѣ, въ это время, подошелъ только-что подъѣхавшій изъ другаго имѣнія, старшій Давыдовъ.

— Вотъ они, республиканцы! здравствуйте! — сказалъ онъ, дружески кланяясь и присаживаясь на берегу.

Часть купающихся уже одѣвалась.

— Что новаго? — спросилъ Поджіо.

— Это у васъ спрашивать, вы перестроители судебъ.

— Какое! мы военные!

— Хороши воины…. ну, да не вмѣшиваюсь, — пробурчалъ Александръ Львовичъ: а не умолчу, побьютъ васъ за прожекты ваши же Фильки да Ваньки.

— Что же, однако, новаго? — спросилъ брата младшій Давыдовъ: ты писалъ, что думаешь быть въ Кіевѣ?

— Ну, былъ…. скука, жара и отвратительно кормятъ.

— Не по кулинарной части…. былъ же у кого-нибудь?

— А вотъ что, — вспомнилъ Александръ Львовичъ: это касается васъ…. ожидаемые смотры на югѣ отмѣнены.

— Почему? какая причина? — заговорили слушатели.

— Государыня нездорова, ей предписано ѣхать въ Таганрогъ. Государь располагаетъ ее провожать.

— А правда-ли, — спросилъ Мишель: что столицу, изъ-за прошлогодняго наводненія въ Петербургѣ, думаютъ обратно перенести въ Москву?

— Давно бы пора, — замѣтилъ Лихаревъ.

— И это говорите вы? — обратился къ нему Александръ Львовичъ: да Москва глушь, спячка, орда! ни дышать, ни ѣсть, ни жить…. Охъ, вы, простите, Сенъ-Жюсты, да Демулены, — крехтя, прибавилъ онъ, вставая и идя за первыми одѣвшимися: вы дѣти, не практики…. Ну, хоть бы эти толки объ émancipation…. все это, говорю откровенно, вздоръ! Вы подзадориваете изъ моды другъ друга и преждевременными задираніями только мѣшаете жить остальнымъ. Служи я, да поставь меня начальство, съ полкомъ, противъ васъ, я бы вамъ показалъ….

Часть купающихся ушла. Шервудъ опять услышалъ голоса. У шлюза замедлились Пестель и Муравьевъ.

— Да! я все думаю, — сказалъ Пестель: такая разноголосица…. ужъ не открыть-ли всего государю?…. Право, онъ одинъ въ силѣ…. Ему бы все наше передать….

«Такъ вотъ что!» — сказалъ съ дрожью себѣ Шервуды — «нѣтъ, опоздали…. я васъ предупрежу!»

Купанье кончилось. Рѣка опустѣла. — «Завтра сдамъ работу и уѣду!» рѣшилъ Шервудъ.

Онъ обѣдалъ въ тотъ день въ своемъ флигелѣ, медленно доѣдая ломоть бараньей грудинки, принесенной изъ кухни дворецкаго, когда къ нему вошелъ офицеръ. То былъ Мишель.

— Извините, — сказалъ вошедшій: вы опытный механикъ, не можете-ли починить это?

Онъ подалъ Шервуду золотой, тѣльный крестикъ.

— У насъ, видите-ли, въ штабѣ нѣтъ мастеровъ…. жалкое мѣстечко…. а это для меня дорого…. отпаялось ушко….

Шервудъ отеръ влажныя, жирныя губы и поднялъ глаза на офицера.

— Крестъ, — проговорилъ онъ, въ раздумьи поворачивая поданную вещь.

— Да, память, благословеніе…. моей maman, — несмѣло пояснилъ офицеръ.

— Помилуйте, ваше благородіе, — злобно нахмурился Шервудъ: развѣ я золотыхъ дѣлъ мастеръ? у меня ни припая, ни инструментовъ для того….

— Но вы Самойлычу исправили кольцо, мамзель Адель серьги.

— У васъ…. матушка? — спросилъ Шервудъ.

— Да…. и я ее такъ люблю, — съ счастливой улыбкой и искренно произнесъ Мишель.

Шервудъ задумался. Въ его мысляхъ мелькнуло его открытіе и все, что онъ такъ ловко подслушалъ и записалъ, въ томъ числѣ и объ этомъ юношѣ, смѣло поджимавшемъ палецъ за пальцемъ, при счетѣ намѣчаемыхъ жертвъ. Ему вспомнилось и утреннее купанье у мельницы, статныя, спокойныя и красивыя тѣла, марсельеза и шутка о загорѣлой шеѣ. Онъ безсознательно продолжалъ разсматривать крестикъ. — Что ожидало стоявшаго передъ нимъ юношу и всѣхъ этихъ, повидимому, безпечныхъ и смѣлыхъ, сильныхъ духомъ и вѣрившихъ въ свою звѣзду? — «У него мать» — подумалъ Шервудъ: «а у меня невѣста…. да и онъ, кажется, женихъ…. отъ одного шага, слова….»

Злобный огонь сверкнулъ въ глазахъ Шервуда.

— Извините, ваше благородіе, — сказалъ онъ не-хотя, какъ-бы еще пережевывая недоѣденный, вкусный кусокъ: я не ювелиръ, но для васъ, какъ могу, смастерю…. принесу вечеромъ….

— О, я вамъ буду очень благодаренъ! — сказалъ Мишель: вы истинный джентльменъ…. по-русски, это гражданинъ…. Вашу руку, гражданинъ Шервудъ.

И онъ горячо пожалъ мозолистую руку Шервуда, счастливый всѣмъ, и утреннимъ вупаньемъ, и тѣмъ, какъ онъ смѣло «по робеепьеровски» говорилъ въ ту ночь на засѣданіи, до того смѣло, что Поджіо ему сказалъ: вы — Маратъ! — и тѣмъ наконецъ, что онъ скоро будетъ въ Райскомъ, гдѣ жила его невѣста, Зина, и гдѣ въ концѣ августа, въ день рожденія ея матери, былъ назначенъ балъ, съ охотой на волковъ и дикихъ козъ.

Гости изъ Каменки вечеромъ разъѣхались. Утромъ слѣдующаго дня уѣхалъ и Шервудъ, щедро награжденный за исправленіе мельницы.

Полковникъ Гревсъ, получа благодарность Давыдова за Шервуда, далъ послѣднему порученіе къ своему брату, въ Вознесенскъ, откуда ловкій на всѣ руки техникъ былъ приглашенъ, для осмотра овечьихъ заводовъ и стадъ, къ сосѣднему помѣщику Булгари. Шервудъ взглянулъ въ свой списокъ: Булгари былъ туда занесенъ въ числѣ членовъ союза.

Изъ Вознесенска Шервуду, въ концѣ іюля, было предложено съѣздить по дѣлу въ Харьковскую губернію, въ ахтырское помѣстье родныхъ жены Гревса. Въ Ахтыркѣ онъ, по порученію Булгари, отыскалъ офицера Вадковскаго. Взглянувъ въ свой списокъ, онъ убѣдился, что и Вадковскій также былъ членомъ тайнаго общества. Онъ его нашелъ у кого-то на крестинахъ.

Булгари, въ свиданіяхъ съ Шервудомъ, не проговорился ни въ чемъ. Намёки на Каменку, на общее дѣло и на общихъ будто бы товарищей даже заставили осторожнаго Булгари, въ письмѣ къ Вадковскому, черезъ Шервуда, прибавить оговорку: «Берегись этого человѣка, — подозрителенъ; выдаетъ себя за нашего члена, но, кѣмъ и гдѣ принятъ, не знаю.» Шервудъ въ дорогѣ вскрылъ это письмо, прочелъ его и опять ловко подпечаталъ.

Подвижной и нервный, какъ женщина, Федоръ Федоровичъ Вадковскій воспитывался въ пансіонѣ при московскомъ университетѣ, служилъ въ кавалергардахъ и теперь былъ сосланъ, за какую-то вольную пѣсню, въ нѣжинскій полкъ, стоявшій въ Ахтыркѣ. Прочтя письмо, привезенное Шервудомъ, онъ сдѣлалъ доставителю нѣсколько быстрыхъ, веселыхъ вопросовъ, предложилъ за-просто позавтракать къ себѣ и, разговорившись за угощеніемъ, улыбнулся.

«Экіе трусы! подумалъ онъ:- тѣни своей боятся…. А это такой милый, дѣльный человѣкъ….»

— Оставимъ другъ друга обманывать, — сказалъ онъ вдругъ, протянувъ гостю отъ всего сердца руку: вижу, мы союзники. Будемъ братьями общаго дѣла.

Вадковскій и Шервудъ чокнулись рюмками.

— Что новаго въ Каменкѣ? — спросилъ Вадковскій: что предпринимаютъ дорогіе товарищи и вашъ новый, смѣлый Вашингтонъ?

— Вашингтонъ? — проговорилъ гость: ошибаетесь. Пестель мѣтитъ въ Кромвели, въ Наполеоны.

— Ой-ли?

Гость засыпалъ анекдотами. Чего онъ только по этой части не зналъ, а еще болѣе не придумалъ. Чувствительный, смѣшливый и простодушный Вадковскій, встрѣтивъ, въ богомольной и скучной, ахтырской глуши, собрата по общему дѣлу, былъ внѣ себя отъ радости. Выпили шампанскаго. Говорили долго, нѣсколько часовъ, и еще выпили. Съ анекдотовъ перешли къ важной сторонѣ дѣла. Перебирали послѣднія тревожныя вѣсти, общее недовольство, слухи о предстоящихъ перемѣнахъ въ худшему.

— И все Аракчеевъ! все онъ! — твердилъ, охмѣлѣвъ, въ искреннемъ негодованіи, быстроглазый, миловидный и съ чернымъ, распомаженнымъ и завитымъ въ колечко хохолкомъ, Вадковскій.