Читаем без скачивания Вчерашнее завтра: как «национальные истории» писались в СССР и как пишутся теперь - Геннадий Бордюгов

Явное предпочтение отдано великорусско-державному подходу в программных записках, которые в 1944–1945 гг. подготовили руководители идеологических и образовательных структур в связи с перспективами послевоенного развития страны. В.П. Потемкин, с 1940 года занимавший пост наркома просвещения РСФСР, направляет Жданову перечень основных проблем, заслуживающих постановки в «Большевике»:

«Использование наследия самобытной русской прогрессивной педагогики, внесшей значительный вклад в сокровищницу мировой педагогической мысли.

Борьба прогрессивной русской педагогической мысли с реакционными направлениями зарубежной, в частности, прусско-немецкой и фашистской педагогики.

Самобытность русской культуры и её мировое значение.

Русская культура и её вклад в сокровищницу мирового научного знания.

Общечеловеческое значение русского искусства»{25}.

Подобные программы для других областей знаний разработали и тогдашние идеологи «второго ряда» — Федосеев, Поспелов, Москалев, Городецкий, Толстов, Кузьмин, Хромов, Козлов, Кузьминов, Галактионов, Трайнин, Коштоянц, Максимов, Кошелев, Матюшкин. Среди всех этих записок некоторая «взвешенность» присутствовала лишь у П.Н. Федосеева, который в одном из пунктов своего материала отметил: «Коренной вопрос современной эпохи — вопрос о классовых и национальных отношениях в общественной жизни. До этого были следующие ошибки: 1) абстрактное понимание классовой борьбы, игнорирование национальных моментов в историческом развитии <…> 2) обособление национального вопроса как самодовлеющего начала в общественной жизни <…>. После войны значение национальных моментов возросло. Но и здесь есть свои ошибки — великодержавный шовинизм и местный национализм <…>»{26}.

Трудно сказать, какие разработки достигали стола Сталина. Формально он пока не замечает противоречивых тенденций в разыгрывании государственнической, русской «карты». Однако весной 1945-го года вождь даёт знать о новой стратегии в этнополитической сфере. Своё выступление на приёме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 года он построит на восхвалении русского народа как «наиболее выдающейся нации изо всех наций, входящих в состав Советского Союза», как «руководящей силы в великом Советском Союзе». До сих пор такая характеристика прилагалась лишь к партии и рабочему классу, но никак не этносу.

Противопоставление русских другим народам страны преследовало определенную политическую цель. Сталин и его окружение пытались опереться на авторитет русского народа, выступать от его имени, сделав его как бы посредником в своих взаимоотношениях с другими национальностями. В русских как имперском этносе Сталин искал укоренённость своего режима. Но не только. У речи Сталина свои стилистика и словесно-символическое наполнение. Превозносятся некие былинные качества русского этноса — «ясный ум, стойкий характер и терпение». Для славословия в адрес этих мифических русских используются выражения, которым придаётся значение превосходной степени, гиперболизированные обороты. Речь звучит не столько в подобающей случаю политической тональности, сколько проговаривается в человеческом измерении. Она организована в виде «тоста за здоровье», что призвано придать ей особую доверительность. Русская культура потребления спиртного включает обострённый психологический момент раскаяния («пьяные слёзы»). Используется и этот активизирующий чувства всепрощения окружающих человека во хмелю приём: Сталин впервые признавал свои ошибки, а не сваливал их на других.

Мистификация достигает предела в пассаже об отношении народа к «правительству»: русский народ в сложнейших условиях не прогнал своё руководство, как бы это сделали другие народы, потому как верил в правительство. Термин «правительство» используется в следующих друг за другом предложениях пять раз, в двух из них он прописан с заглавной буквы, и звучит как «правитель». Как раз в тех местах, где речь идёт о поддержке и вере народа в трудный час. Речь формирует некое мифологическое пространство, в котором заглавная роль принадлежит этнокультурным, а не социополитическим факторам. Его населяет идеальный русский человек — носитель несравненных интеллектуальных и моральных ценностей. Эти же параметры будут положены в основу оценки отрицательных черт его недругов и завистников.

Сталин, говоря его словами, выставил «пробный камень» в масштабной идейно-политической игре, облекаемой не только в форму идейно-политических славословий и выпадов, но и культуртрегерских инвектив. Его наверняка не отпускали тревоги, связанные с возможными неблагоприятными для режима и строя перспективами культурно-национального развития нерусских народов. Война вызвала у них новые приливы чувства этнической самоценности. Породила надежды на послабления в сфере национальных отношений. Их надо было «поставить на место». Так же, как и поколение новейших «декабристов», увидевших в заграничных походах 1944–1945 гг. другую, нежели в советской стране, жизнь. Национальное никак не желало соединиться с интернациональным в его великорусско-советском обличье, о чём сигнализировали и коллизии в историографии. Поэтому следовало, согласно сталинской диалектике, ликвидировать одну из двух противоречивых сторон, привести национально-культурную сферу к общему — великорусскому — знаменателю. Теперь, а не в коммунистическом завтра.

Пройдёт ещё около двух лет, прежде чем разыгрывание великорусской идеи в небывалых доселе масштабах захлестнёт общество, культуру и науку. Сталин, как всегда, «держал паузу». Исподволь готовил политические повороты. Поэтому мы не найдем автоматического отражения этой политической позиции в идеологии. Более того, судя по материалам юбилейной сессии Академии наук в марте 1945 года, казалось, наметилась тенденция минимизации уклонов в сторону национально-государственной идеологии, которые открыто проявились в период войны. В «Перспективном плане» в области истории сформулирована задача борьбы против «попыток <…> огульного, антинаучного восхваления дореволюционного прошлого России».

В августе 1946 года на собрании актива Ленинградской партийной организации по поводу решения ЦК о литературных журналах «Звезда» и «Ленинград» Жданов выступит против возвеличивания писателей дворянского происхождения и некритического расхваливания Чехова, Тургенева, Пушкина, Гоголя, Толстого. Начиная с 1947 года, с неясностями будет покончено. «Холодная война» станет топливом для разжигания новой — уже подготовленной и более опасной — волны национализма, возогнанной до крайних пределов. Одним из ярких её проявлений станет навязчивое разоблачение так называемого космополитизма, развернувшееся с конца 1948 года. Роль метронома в этой кампании сыграла тема «глубокой патриотичности», аранжированная идеей визионерства «великого русского народа». В фантасмагорических пассажах пропагандистов «всё прогрессивное человечество» оказывалось охваченным чувством «благоговения и уважения к историческому пути русского народа, к его качествам, ко всему совершённому им, в особенности, в течение последнего советского периода его истории, к русским людям сталинской эпохи{27}. Главным противником русского, советского патриотизма был объявлен буржуазный космополитизм — прикрытие буржуазного национализма и экспансии англо-американского империализма{28}. В борьбе с химерами романтической идеологии мирового согражданства (её усечённо-радикальной версией выступает, собственно, утопия всемирного братства пролетариев) явили себя заглавные идеи и решения «позднего» сталинизма: антиамериканизм как инструмент усиления автаркии; превентивное подавление демократических устремлений интеллектуалов, национальной интеллигенции (за помыслами последней проглядывали намерения национальных политических «элитов» — в транскрипции начала 1950-х годов); новый, фронтальный натиск на инонациональные начала в культуре и быту, преследующий достижение небывалой «массовизации» общества. Антисемитизм явился средством перевода антиинтеллектуализма и великорусского шовинизма погромно-инквизиторского сорта на простой язык: программировалась этнокультурная мутация народов. С непредсказуемыми последствиями.

Все без исключения идеологические акции второй половины 1940-х — начала 1950-х годов пронизывают идеи преемственности русской культуры на всех этапах развития Руси/России, а также её ведущей роли в стране и мире. В этом ряду доведённые до абсурда доказательства приоритета русских учёных едва ли не во всех областях науки и техники. Порицание «раболепия перед буржуазной иностранщиной» тех писателей, которые фигурировали в решениях ЦК партии о журналах «Звезда» и «Ленинград». Критика композиторов, содержащаяся в решении ЦК ВКП(б) об опере Мурадели «Дружба народов», за игнорирование «великого музыкального наследия гениальных русских композиторов». Победа мичуринской — советской, русской в своей основе — биологии на известной сессии ВАСХНИЛ 1948 года.