Читаем без скачивания Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник) - Роман Кожухаров

— Хочешь глоток?

Блондин устало кивнул.

— Твоя же фляга, Цыпленок, давно пуста. — Эрнст поднес ему горлышко фляги ко рту. Оно неприятно пахло. Металл прикоснулся к распухшим губам. Он настолько устал, что даже не мог сам взять флягу в руки. Он втянул жидкость и сделал так же, как и Эрнст. Долго держал во рту, делая маленькие глотки, остатками смочил полуоткрытые губы, пожевал, прополоскал и проглотил. Как же хорошо стало! Он приподнялся, оперся на локоть и посмотрел на Эрнста, сворачивавшего сигаретку.

— Не для тебя, Цыпленок. Не для твоего распухшего рта. — Он улыбнулся своему другу: — Завтра будет лучше. Не будем такими затекшими от езды. Завтра будет привычнее. Спи, Цыпленок!

И это было почти как дома, как в детстве, так защищенно, так надежно и спокойно. Курящий на своей каске Эрнст. Ничего не может случиться, пока он здесь. Эрнст — это сон и отдых.

По отделениям они продолжали идти вперед. Словно гуси, солдаты шли за своим длинным гусаком. Они не разговаривали. Для этого они слишком устали. Они знали, что пеший марш долго не продлится, скоро прикажут где-нибудь окопаться. Распределят дозоры, подвезут еду, в довершение можно будет поспать.

Но они ошибались. Они шли и оглядывали местность. Останавливались, ругались, падали на том месте, где только что стояли, медленно перекатывались по земле, снова устало поднимались, шли, останавливались и снова шли.

Поздним вечером они, таща за собой оружие и снаряжение, стали пробираться через лес. Продрались через редкий кустарник. Перед ними открылась слегка поднимающаяся к цепи холмов на горизонте равнина.

«Окопаться!»

Оба пулеметных расчета разбежались влево и вправо. Ханс остался в середине. Стрелки равномерно расположились от пулемета до пулемета.

— Ханнес!

Откликнулся веснушчатый парень из Ганновера.

— Пятьдесят метров вперед! Дозор, первая смена! Уни сменит тебя через два часа, затем — Камбала, потом — ты, Цыпленок! Все ясно?

Земля, сверху жесткая, после нескольких ударов лопаты становилась мягкая и рассыпалась песком. Эрнст первым уселся в отрытом окопе. Благодаря своему чутью он нашел узкую глубокую яму. Положил две-три лопаты земли в качестве бруствера — и укрытие готово! Он принялся жевать и отхлебывать из фляжки. Блондин подсел к нему. Запахло шнапсом. Эрнст протянул ему хлеб и банку консервов:

— Отрежь себе. Крышку я открыл только наполовину.

Было вкусно. Первый глоток обжег, словно огнем. Блондин закашлялся и замахал рукой перед ртом.

— Чай был бы лучше! Чай с лимоном и со льдом!

Эрнст пожал плечами:

— Ерунда! Я разбавил водку цикорием, чтобы было больше. А чай можешь списать!

— Почему?

— Кухни приедут только завтра к утру.

— Черт, целую ночь будет нечего пить! И при этом еще не началось. А что будет, когда грохнет?

— Тогда ничего не будет. И нам придется пить шнапс, отобранный у ивана, у него всегда найдется.

Перед ними над цепью холмов мелькнула вспышка.

— Это не артиллерия.

— Ну да, опять будет гроза.

Донесся приглушенный раскат грома.

— Сверну-ка я пару цигарок, а то потом будет сыро.

Снова блеснуло. Молния прошла горизонтально, гром долетел быстрее и загремел, словно шар по кегельбану.

— У тебя плащ-палатка есть?

Блондин сделал еще глоток, сморщился и вздрогнул:

— Слишком мало воды. Это — не разбавленный шнапс, а чистый спирт.

Он сунул сигареты в карман рубашки под маскировочную куртку и встал.

— Пока, Эрнст. Я тут в одном прыжке от тебя.

Вдруг пошел дождь. Молнии сверкали одна за другой, гром грохотал не переставая. Блондин накрыл плащ-палаткой каску, карабин зажал между коленями как палаточный кол и застыл, прислушиваясь к раскатам грома и шуму дождя. Он курил, глубоко затягиваясь. Выдохнутый дым висел под пологом импровизированной палатки. Дождь лил как из ведра, но прохлады не было. От лесной почвы пар поднимался как в бане. И снова проклятая жажда! Он притянул верхнюю губу к носу. Котелок! Где он? Как раз позади меня. Он осторожно попробовал его нащупать. При этом он наклонил карабин, и поток воды хлынул ему на брюки. Он выругался. Но затем с удовольствием услышал жестяную дробь капель дождя по котелку и крышке. Хочется пить! Недолго думая, он убрал карабин, натянул палатку мысками сапог и подставил лицо дождю. Как хорошо, Господи Боже мой, сделай так, чтобы дождь шел подольше, пока не наполнится котелок или хотя бы крышка. А потом выпить! Крупными глотками и так долго, пока хватит воздуха, а вода не потечет из ушей! И Бог его послушал. Он не переставая низвергал потоки воды, метал молнии вокруг себя и при этом от радости громоподобно и раскатисто хлопал в ладоши. Блондин глубоко втянул голову в плечи. С каски стекала маленькая Ниагара. По плащ-палатке стекали потоки воды, и под ногами образовались большие лужи.

— Чертов дождь! — Блондин поднялся, отряхнулся, словно мокрая собака, ощупал свой намокший зад, снова выругался, взял винтовку и осмотрелся при вспышках молнии. А кто это там сидит? Он прошел несколько шагов.

— Да, Цыпленок, садись здесь слева. — Замотанным в палатку гномом оказался Эрнст. Он сидел на стволе поваленного дерева. Блондин улыбнулся: «Я, оказывается, был не первым со своими хитрыми мыслями о бревне и сухой заднице».

— Я поставил свой котелок под дождь.

— Отлично, но это не настолько хорошо, как…

— Расскажи, как сделать лучше.

— Я уже выпил пару литров. Хочешь полный котелок?

У Блондина отнялся язык. Он судорожно сглотнул. Эрнст предложил:

— На, пей полный, весь.

Котелок был тяжелым. Он снова судорожно сглотнул, приложился и начал пить. У него было такое чувство, словно он находится на имперском партийном съезде. Надо же, чтобы все знали, что он принимал участие в партийном съезде в Нюрнберге. На лучшем месте, высоко над массами народа, на террасной пристройке, он был фанфаристом. Тогда что-то случилось, такое же, как и сейчас, когда вода течет по пересохшему горлу, в животе начинает булькать, и все тело наливается влагой изнутри. Он прервался, вдохнул воздуха и снова начал пить, пока хватало дыхания. Молнии стали сверкать реже. Гром стал греметь приятнее. Но дождь шел по-прежнему сильный.

— Давай сюда, нальем его снова.

— А как ты его набираешь так быстро?

— Думать надо, Цыпленок, думать. Я сделал складку в палатке между коленями, поставил под нее котелок, и вода стекает в него лесным ручьем.

— Понятное дело. А я, болван, поставил свой котелок просто так на землю. Думать надо, думать!

Дождь стих так же быстро, как и начался.

— Добрый вечер, — Эрнст показал на лужи. — Как раз приглашают в них выспаться.

— Пессимист! Вечно ты ворчишь.

— Ты прав, Цыпленок. Или напьешься, или выспишься. И то и другое сразу не получится.

Некоторое время они сидели молча. Эрнст отряхивал свою плащ-палатку, потом снова сел и свернул две цигарки. Блондин осматривал округу. Его взгляд остановился на цепи холмов, которые темной массой, почти угрожающе закрывали горизонт.

— Знаешь песню «Пусть развевается черное знамя?»

Эрнст прикурил в укрытии из обеих рук две сигареты и протянул одну Блондину.

— Что ты опять болтаешь? Черное знамя? Это что такое?

Блондин кивнул на холмы:

— Как раз вспомнил последний стих: «В лесу на горе ночует смерть. Кто знает, рано поутру сразит она меня, с собой ли уведет…»

— Типично! Ты посмотрел на какие-то холмы и вспомнил про Крестьянскую войну. Это из Бюндишен, да? А там на них сидит иван, думаешь ты, а мы должны будем его завтра на заре выбить с них? Так? — Он отрицательно покачал головой, как будто хотел сказать: «Бессмысленно, совершенно напрасно разговаривать с этим глупцом», а вслух сказал:

— Нет, Цыпленок, атаковать мы их не будем.

— А откуда ты знаешь?

— А потому что обычно так не бывает. — Эрнст поднес кулак к его лицу. — Во-первых, мы — не первые. Перед нами шел первый полк! — Его большой палец отогнулся вверх. — Во-вторых, артиллерия ушла вперед! — Отогнулся указательный палец. — В-третьих, что значит большое количество танков впереди? — Средний палец образовал с указательным букву V. — Боеприпасов у нас еще недостаточно, их подвезут только ночью, и… — У него возникли трудности с безымянным пальцем, так как он и мизинец уже отогнул. — И жратва-а-а! Без маргарина — героям гибель! Идешь отлить?

Они стояли рядом.

— Сейчас опять припрет.

— Ну, ты же напился как верблюд!

Они пошли к своим ячейкам.

— Смешно, последняя ночь перед наступлением.

— А на войне каждая ночь смешная, потому что не знаешь, доживешь ли до рассвета!

— Эрнст, я тебя, еще когда ехали, спрашивал. Знаешь ли ты, когда все молчали, я думал о страхе, о тянущем ощущении в желудке, о тошноте. Тебе хочется тошнить, но ты не можешь. Я об этом думал.