Читаем без скачивания Дурочка - Светлана Василенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ганна бежала по полю. Убегала.
– Девочка! Вернись! Вернись! Поехали! – кричали ей.
Полоснули фарами. Перед Ганной ее огромная тень бежала.
Уехали.
9
Подошла к дому. Села на порог. Постучать не решилась. Долго сидела. Вышла хозяйка помои вылить. Увидела Ганну:
– Ох, напугала! Ты что тут, девочка, сидишь так поздно? Тут, девочка, сидеть нельзя.
Ганна встала, не уходила.
– Тебе ночевать негде? – догадалась женщина. – Ладно, переночуй пока в хлеву.
Услышала мужской голос, крикнула голосу:
– Сейчас приду!
Завела Ганну в хлев. Вылила помои свинье.
В темноте пошла Ганна на хлюпающий звук. Свинья, громко чавкая, ела из корыта помои. Ганна села рядом. Взяла из корыта корку, начала жевать. Потом выловила картофелину. Съела.
10
Утром Ганна таскала в поле снопы. Помогала хозяевам.
Хозяйка стояла на стогу, улыбаясь, сказала мужу:
– А хорошая девочка. Может, себе оставим?
Муж хмуро молчал. Потом сказал:
– Картошку пошли копать, болтаешь… Мне ночью на работу.
– Ночью? – встрепенулась хозяйка.
– Банда кулацкая в нашем районе объявилась. Лешка Орляк атаманом у них.
– Лешка? Он же такой тихоня был…
– Он и сейчас негромкий. Тихо убивает!
Ганна собирала в ведро картошку. Хозяин выкапывал. Хмуро, неотступно глядел на Ганну сверху. Ганна поднимала голову: видела шрам на его лице, – глаза испуганно опускала.
Вечером ужинали. Ганне налили молока, дали хлеба. Усталая, ела Ганна. Хозяин ушел за перегородку.
Вышел в форме НКВД. Ганна его узнала: он тетку Харыту арестовывал.
– Ну, я пошел.
– С Богом, – перекрестила его хозяйка. – А мы с девочкой спать будем укладываться.
– Девочку закроешь в хлеву, – строго сказал хозяин. – Нечего баловать.
11
Ночью, когда Ганна спала, открылась вдруг дверь. Ганна проснулась. Тихо, крадучись вошел в хлев хозяин. Невидяще шел, на ощупь. Ганна привстала, отползла. Хозяин оглянулся, пошел на шорох. Ганна встала, попятилась, забилась в угол. Спрятаться больше было негде. Хозяин подошел к ней.
– Вот ты где, – прошептал, – Ганна.
Ганна вздрогнула, имя свое услышав.
– Я тебя сразу узнал. Ты из детдома. Сегодня справки навел. Ты там делов наделала!
Ганна от его слов вздрагивала, как от ударов.
– Я тебя должен сдать.
Ганна от ужаса закрыла лицо руками.
– Но я не сдам тебя.
Ганна удивленно взглянула на него.
– Я не зверь! – закричал. – Я не зверь! Я не хочу быть зверем! Вы думаете, что мы звери? А мы люди, мы такие же, как вы! Люди мы! Люди! – Он вдруг заплакал. – Мы такие же люди!
Он плакал. Ганна гладила его, успокаивая.
Потом легко пошла к двери. Открыла. Встала на пороге. Он поднял глаза.
– Ты куда? Ты будешь жить с нами. Не в хлеву. В доме. У нас детей нет. Ты нам дочкой будешь. Хозяйка – матерью будет. Я – отцом.
Ганна покачала головой: нет.
– Гребуешь? Даже ты брезгуешь… – опустил он голову.
Ганна вышла и пошла по пустынной дороге.
– Стой! – закричал хозяин. – Вернись!
Она побежала.
12
Под утро Ганна у дороги легла, в теплой пыли, уснула.
По дороге верблюд шел. Шел – будто плыл, повозку вез. На козлах Канарейки сидели, муж и жена, – волос желт, лица конопаты, с утра – еще солнце не встало – уже пьянехоньки. Сидят в обнимку, песни поют.
Увидела Канарейка Ганну, крикнула верблюду:
– Тпр-р-ру! Стой, Сулеймен!!!
Верблюд не останавливался: не понимал по-русски.
– Тпр-р-ру! Я кому сказала! Який ты! Басурман! – натянула изо всех сил вожжи. – Стой! Дьявол!
Верблюд поглядел на нее бархатным басурманским глазом, встал.
Подошли к Ганне. Ганна крепко спала. Потрясли. Ганна не проснулась.
– Мертвая? – Канарейка мужа спросила.
– …ртвая… – лыка не вязал.
– Берись за ноги, я за руки. Кидай в повозку!
Закинули спящую Ганну в повозку. Дальше поехали.
13
Спит, не проснется Ганна, снится ей: лежит где-то, на мягком. Куда-то едет. Хорошо. Только запах сладкий душит, к горлу подступает.
Проснулась, голову повернула: мертвый мужик на нее – сидя – смотрит не мигая.
В другую сторону повернула: баба с синим лицом в платочке лежит, платочек чистый на ней, белый.
На белом платке ее сидела зеленая муха, потирая руки.
Поглядела Ганна: сама на трупах лежит – мужики, бабы, дети – все вперемешку. Запах стоял сладкий, тошнотворный.
Большие мухи, осатанев, летали зигзагами, зудели, садились на трупы, беспокойно и быстро ползли по ним и вдруг срывались вверх, взрываясь зудящим звуком: – з-з-з!!! – будто пилою душу распиливали.
– Тп-р-ру! Окаянный! – услышала Ганна.
Повозка остановилась на кладбище, у большой ямы.
Спрыгнули Канарейки с козел, подошли к трупам, потащили за ноги мертвого мужика.
Раскачали, бросили в яму.
Взялись за бабу. Раскачали бабу, бросили.
Ганна ни жива ни мертва в повозке лежала. Взяли Ганну за руки, за ноги. Стали над ямой раскачивать:
– И раз! – считала Канарейка. – И два!..
Забилась Ганна, вырываться стала. Бросили с испугу наземь.
– Гля! Живая! – наклонились оба над Ганной. – Не зашиблась?
Ганна с земли глядела, молчала.
– Тю! А я тебя знаю, – сказала Канарейка. – Ты – немая, из детдома. Ищут тебя. Милиция ищет.
Ганна молчала, смотрела.
Отошли от нее.
Трупы в яму кидали быстро, молча. Присыпали бурой землей.
Сели на козлы.
Повернулась Канарейка к Ганне:
– Сидай, девочка, поихалы с нами! Мы тебя так спрячем – черти не дознаются, где ты есть! На баштане тебя сховаем, за Ахтубой!
14
Ехали. Достала Канарейка из-под козел бутылку с самогонкой. Мужу стакан полный налила – выпил, себе тоже – полный, выпила, потом Ганне налила.
– На, держи! – стакан протянула.
Покачала головой Ганна: нет.
– Пей! Чтобы зараза не прилипла!
Ганна выпила глоток, задохнулась.
Засмеялась Канарейка, допила за Ганной, захмелела, разболталась:
– К нам ни одна зараза не липнет! В позапрошлом годе мертвяков возили, тиф был, – к нам не прилип. В том годе от голода мерли – тоже мы возили. В этом годе ездим по всему Царевскому уезду…
– Району, – муж Канарейкин подсказал.
– Теперь так называется, – согласилась Канарейка. – Ездим от Царева до озера Баскунчак, мертвяков собираем. Кругом – от Царицына до Астрахани – холера! Холера ее возьми! А к нам не липнет! Потому рецепт знаем от всех болезней…
Бутылку с самогонкой достала, потрясла:
– Вот он, рецепт!
Мужу плеснула:
– Пей!
Себе налила, сказала:
– Мы как птицы живем. Одним духом! Потому и болезнь не берет!
Выпили – и запели по-птичьи, засвистали, защелкали, будто две птички – две невелички – на облучке сидят, верблюдом правят. Засмеялась Ганна.
За околицей села мужики с берданками как темный лес стоят.
– Стой! – пальнули. – Стой, нечистая сила!
Окружили.
– Вы нам, Канарейки, мертвяков в село не свозите! – закричали. – Не тащите заразу со всей округи!
– То не вам решать! – закричала на них Канарейка. – То власть решает! Приказано было – в одну яму складывать! Эпидемья! Понимать надо!
– Власть одно тебе приказала, а мы другое. Завтра привезешь если – убьем! Шею свернем, как канарейке! – захохотали.
– И куды же мне их девать? Мертвяков? – Канарейка их спрашивала. – Куды?
Огрели верблюда кнутом. Повозка помчалась.
Канарейка всю дорогу сидела, убивалась:
– И куды?
15
На баштан приехали.
Бахчи кругом. То там, то сям огромные, как порося, арбузы лежали. Ганна шла, об один споткнулась: затрещал арбуз, раскололся, распался на две половины. В сахарную алую мякоть вгрызлась зубами Ганна, ушла всем лицом в алое, сладкое, пропала.
– Брось! Этот гарбуз перезрелый! – Канарейка ее за руку схватила, дальше тащила. – Мы тебе другого гарбуза зарежем! Вот этого! Погляди на него, який красавец! А дынька! Глянь, какая дынька, яка красавица! Дамочка, а не дынька!
Мужу приказала:
– Зарежь нам этого гарбуза и эту дыню!
Муж всадил кривой нож в арбуз, провел кругом – будто горло тому перерезал: заалело под ножом, закапало. Потом дыньку вспорол, кишки ей вычистил. Разрезал на дольки.
Канарейка следила, как муж режет.
– Бандит из тебя добрый выйдет! – похвалила. Ганне сказала: – Хочешь астраханской тюри? – Хлеб с арбузом в миске смешала. – На! – сказала. – Ешь!
Налила в стаканы.
– Выпьем, батька! – мужу сказала. – Гляди, какую мы себе дочку отхватили! – обняла Ганну. – А тебе у нас, доня, нравится?
Ганна кивнула.
– Правда нравится? Это наш дом! – очертила круг до самого горизонта. Пальцем в небо показала: – А це крыша над головой, – засмеялась. – Когда прохудится – дождь льет. Не всегда так жили… – Оглянулась на поле, зашептала: – И дом настоящий был, и хозяйство было, и детки – пятеро – были.
