Читаем без скачивания Истощение времени (сборник) - Владимир Орлов

Жена успела вернуться домой. Но убедившись в том, что со мной – полное благонравие и благополучие, что я сыт, а усы мои достаточно мокрые, и нуждаюсь я в тихом отдыхе на диване, она сразу же вознамерилась вернуться к своим журнальным хлопотам, в её офисе начинались съёмки фотомоделей в ближайший номер, и по её разумению, присутствие её на съёмках было обязательным.

– Я рад, что с тобой всё нормально, – пробормотал я. – А вот Тимофей…

Жена присела.

А я тут же пожалел, что вслух вспомнил о Тимофее.

Тимофей был так же дорог жене, как мне и сыну. Пожалуй, её переживания сейчас были острее наших. И никакие слова были теперь не нужны.

Жена уехала на съёмки… Был тогда, по воле обстоятельств, в её распоряжении розовый «мерседес»…

В благодушии я задремал. Что-то полезное для семьи я должен был сегодня сделать. И сделал. Вытерпел и сделал. И ещё что-то нынче происходило и произошло. Но что? Ага! На моих глазах (но на глазах ли?) танцевал Геннадий Иванович Янаев. А потом за танцором погнался огромный кот Тимофей…

Мне бы ухнуть в сон, а я не мог отцепить от себя мысли о танцующем Янаеве…

Но с чего бы вдруг в моём воображении Янаев принялся именно танцевать? Не из-за того ли, что я не мог забыть командировку в Горький? Ерунда какая-то! Я помнил и о других командировках с рискованными (для меня) расследованиями «резонансных», как говорят нынче, дел, куда более важных, нежели нравы и вкусы на танцплощадках. Знания сущности Янаева, энергетических и целевых свойств его натуры у меня не было. Имелись лишь кое-какие предположения… И можно было посчитать, что танцы ничего особенного в жизни Янаева не значили. Так, какая-то сотая составляющая его личности и судьбы. А может и вовсе никакая. И «Лебединое озеро» задвигалось на экране вовсе не по его повелению. И однако… И однако в моём воображении он затанцевал. Но это же в моём воображении! В моём! Хотя, конечно, в нынешней исторической ситуации (опять задергалось во мне – полнота времени, истощённое время, худое время, исхудавшее время, черти чего!) логичнее было бы создать мне иной символ происходящего. И ставший великаном кот Тимофей в символы событий отощавшего времени никак не годился… А что годилось? Правду о том, что случилось в тёплые августовские дни и кто истинно и ради чего верховодил в те дни, я не знал (и сейчас не знаю!). Но житейский опыт подсказывал мне, что Янаев одним из верховодов и уж тем более главным верховодом пережитых нами тогда событий (может, и до сих пор ещё не пережитых) быть не мог. Не той мощи и не той хитрости натура. И у Тимофея будто не было причин злобиться на Янаева и бросаться за ним вдогонку. Тем не менее моё воображение создало символами событий танцующего Янаева. И разбушевавшегося кота Тимофея. А изменить как-либо картинки моих видений я не мог.

«А-а-а! – подумал я. – Истощённое время! Исхудавшее! Чего ожидать, коли полнота времени утеряна? Если только смут и бестолковщины? Ну, ещё и низких дум и осуществления подлых желаний».

Утром сын отвёз меня на дачу. Раньше было уже сообщено, что дачей наш сад-огород можно было называть лишь условно. Но в городе мне сейчас делать было нечего.

На крыльце кухни сидел смирный кот Тимофей, на мой пристрельный взгляд, совершенно не пострадавший в одурениях чрезвычайного положения. Бурной радости проявлено не было. Ни нами с сыном. Ни котом. Тимофей вообще не был склонен к шумным выказываниям чувств. Ну, если только позволял себе громко пожурчать, пригревшись к боку хозяйки. А в нынешнем случае – что? Ну, совершил путешествие. Благополучное. На то он и кот… Пожалуй, слишком стремительное путешествие. Ну и опять же – что? На то он и способный и решительный кот. К тому из Москвы вчера улетать надобно было, а не путешествовать. И никакой мистики. На том мысленно и сошлись. А потому и разрешили себе поворчать. Поводом для ворчаний были продукты питания. А именно мясо и рыба, лучше бы рыба хек. То есть в спешке еду коту мы не привезли. Ворчания наши были разных свойств. Тимофей опустил хвост. Ему, убеждён, было обидно и голодно. Нам с сыном было стыдно. Будто бы мы Тимофея предали. Будто бы уже и не держали в головах ни малейших надежд на встречу с бросившимся вдогонку за Янаевым котом. А ведь держали… Конечно, можно было вспомнить о суеверии, и суеверием оправдать себя… Но это сейчас ничего не меняло. Сыну требовалось сейчас же возвращаться в Москву. Соседние магазины стояли пустые. В Москве мы сунули в багажник пакет из холодильника с недельным «писательским» заказом (очередь по талонам в подвале «Диеты» на Горького). В заказе выдали (жена стояла) килограмм гречки, пачку длинных макарон, банку горбуши, банку сайры, пачку чая со слоном, кофе растворимый, бутыль подсолнечного масла и… И – самое сейчас существенное! Цыплёнок по рубль семьдесят (тоще-синеватый) и полтора килограмма грудинки с довеском (кость). Цыплёнок и грудинка должны были решить проблемы Тимофея (мне же стать основой для супов). Но ненадолго. У меня же имелись запасы риса и картошки (молодой!), а грибы в лесу не переставали расти. Грудинка и цыплёнок были явлены на глаза Тимофею. Кот свой хвост в пистолет не превратил, глядел на нас уже сидя и будто бы с удивлением.

– Да, – произнёс сын, – придётся нам с матерью завезти вам продукты хотя бы на неделю.

Слова эти были обращены ко мне, но смыслу их полагалось дойти и до Тимофея. Конечно, в них случилась и бестактность – «придётся нам», однако не они, наверняка, раздосадовали Тимофея. Теперь он встал. Возможно, выругался. Матерные слова он несомненно знал. Хвост его вырос и распушился. Тимофей сошёл со ступенек кухни и неспешным шагом направился к южному штакетнику забора.

Далее была берёзовая роща. А за ней – лес.

На нас он, естественно, не взглянул.

– Забаловал, – покачал головой сын.

Однако через три дня «придётся нам» было забыто. Жена с сыном не выдержали, отбросили свои наиважнейшие дела, накупили машину продуктов и прикатили на дачу. За меня и за состояние моего желудка они (и по справедливости) были спокойны, волновала их жизнь Тимофея.

– Ну, где наш Тимофей? – сразу же спросила жена, выбравшись из машины. – Тимофей! Тимофей!

– Его здесь нет, – сказал я.

– И где же он?

– А я знаю? – чуть ли не рассмеялся я. – Он нам ни о чём не сообщал. Ушёл и ушёл.

– Так с того дня и не появлялся?

– Это разве срок? – попытался я успокоить жену.

Сообщение о доставленной из Москвы еде отклика не вызвало. Возможно, высказано оно было недостаточно громко и недостаточно вкусно. А может, и недостаточно нравоучительно. И ничем не пугало… Московские труженики провели на даче ночь, утром отбыли в столицу, подбодрив меня словами: «Как мы тебе завидуем! Пожить бы сейчас на природе. Отдохнуть и успокоиться…» Я почувствовал себя виноватым и пробормотал невнятное… О Тимофее разговора не было. Косвенно относящейся к нему можно было посчитать заботу о сохранности привезённых продуктов. Жена повелела (ну, скажем: порекомендовала) не допустить порчи их, мол, добыты с напряжениями. «Не учи учёного!» – только и мог пробормотать я. Жена знала, что ничего из добытого с напряжениями в магазинах у меня не пропадёт и не испортится. Могла бы и помолчать. В ту пору я любил проводить кулинарные опыты на кухне. С импровизациями. Резкость и резонёрство жены я мог объяснить лишь её нервным состоянием. Понятно, что из-за паршивца Тимофея…

На следующий день начались мои усердия на кухне. Для начала сотворил борщ (ушло пять часов), крутил и жарил котлеты. Безветрие помогало концентрации запахов, и кухня наша очень скоро стала устойчиво-призывно благоухать на весь посёлок. Полагаю, что и в лесу было куда направить внимание ноздрей.

Призывы кухни оказались напрасными. Тимофей не объявился дома ни вечером, ни ночью, ни в последующие дни. Ну, ладно борщ. Борщ, даже и с густым наваром, мог его и не волновать. Но запахи котлет-то и жареного мяса! А? (А я мог предложить Тимофею ещё и рыбу хек.) Нет, ничто блудного кота к возвращению в хозяйский дом не приманивало. Неужто Тимофей так хорошо изучил жизнь белок, улиток, птиц, что решил обойтись ягодами и грибами?

Ну, стервец! Только явись к нам на крыльцо кухни!

Не явился…

Мало ли, конечно, что… Всякое случается… Но я был убеждён, что Тимофей жив. Мог бы добавить, что и здоров. Но удержался. Уходы Тимофея в лес, а то и в соседние посёлки к драмам приводили редко. Выше было сказано о разумности Тимофея. Разумный-то он был разумный, но и цену себе знал. И даже, наверняка, получал подтверждения своей цене (или силе). Его уважали. Приходилось наблюдать встречи на узеньких улицах посёлка Тимофея с существами, способными лапой его пришибить или разорвать в клочья. Помню, как однажды в пятницу мы прогуливались с Тимофеем в ожидания приезда москвичей. Из-за угла Призаборной улицы вышел дальний сосед, отставной полковник Тягунов в компании со злым, как поговаривали, псом Кордильером (без ошейника), из немецких овчарок. И для меня общение с Кордильером вряд ли было приятным. Тимофей взглянул на меня, и ему было понятно, что в случае чего, экстренного, на мою, двуного самца, без клыков и когтей, помощь рассчитывать было бессмысленно. По правилам поведения животных в нашем Садово-огородном товариществе коту следовало первым делом найти щель и унырнуть под чужие яблони и в кусты крыжовника. Тимофей ни в какую щель (а он знал их все) уныривать не стал. И так они прошли друг мимо друга, не допустив и малейших проявлений недружелюбных чувств. Молчаливое присутствие при этом Тягунова и меня ничего не меняло… Правда, иногда Тимофей возвращался из своих экспедиций с травмами. То с мордой в крови и заплывшим глазом, то хромая на две лапы (запрыгнуть на диван не мог), то просто обессиленный драками с неизвестными нам врагами. О сюжетах происшествий с Тимофеем судить мы не брались. Конечно, волновались за него, но полагали, что всё с ним обойдётся. И обходилось. Отлёживался Тимофей по нескольку дней, отсыпался, раны зализывал и вставал на ноги. При этом отыскивал какие-то полезные для себя травы.