Читаем без скачивания Русская княжна Мария - Андрей Воронин

В целях сохранения тайны икону решено было отправить в Смоленск в простом дорожном возке под охраной десятка кавалеристов. Охрана, как и следовало ожидать, была поручена кирасирам Орденского полка, гордо носившим звезду ордена святого Георгия на медных налобниках своих касок. Кирасиры явились для Огинского неприятным сюрпризом: защищенные стальными нагрудниками, вооруженные длинными широкими палашами, карабинами и пистолетами тяжелые кавалеристы при малейшей оплошности с его стороны раздавили бы его головорезов, даже не замедляя хода. Выбирать, однако, не приходилось, и Огинский с решимостью, которой на самом деле не ощущал, стал делать последние приготовления.

Своим людям он сказал, что в возке, который им надобно будет отбить, повезут казну кавалерийского полка. Видение набитого звонкой монетой сундука воодушевило банду висельников, среди которых были даже двое с вырванными ноздрями и лиловыми клеймами беглых каторжников на лбу. Глядя на их гнусное веселье, Огинский про себя холодно обдумывал свои действия в час, когда откроется истина и наступит время для окончательного расчета. Впрочем, с этим он надеялся с божьей помощью управиться; сначала нужно было сделать дело.

И дело было сделано.

…Проведя всю ночь в пути, состоявший из десятка кирасир и одного закрытого возка кортеж на рассвете углубился в мрачный еловый лес, стеной стоявший по обе стороны Смоленской дороги. Кирасиры держались плотной группой, со всех сторон тесно окружая возок и бросая по сторонам настороженные взгляды. Несмотря на усталость и отсутствие сна, никто из них не клевал носом: усатые ветераны хорошо понимали, сколь многое зависит от успешного завершения их поездки, которая до сих пор больше напоминала увеселительную прогулку.

Еще один кирасир, положив на колени заряженный карабин, сидел на козлах возка. Внутри, за опущенными занавесками, берегли священную реликвию двое дюжих, плечистых иноков, более похожих на переодетых гренадер, нежели на иссушенных постами монахов.

Глухо стучали копыта, громыхали колеса возка, лязгало железо о железо. Кирасиры молчали; лишь изредка раздавались окрики возницы, который понукал лошадей. Седоусый ротмистр ехал позади колонны, недовольно глядя по сторонам из-под низко надвинутого козырька своей гребенчатой каски. Рука его в белой, с раструбом перчатке сжималась и разжималась на эфесе тяжелого палаша с витой затейливой гардой. Еще с вечера ротмистру было тревожно, а теперь тревога многократно усилилась несмотря на усталость, а быть может, и благодаря ей. Ротмистру не нравилась стоявшая в лесу неживая тишина, нарушаемая лишь шумом, который производил движущийся по дороге кортеж, да истеричным стрекотанием пары носившихся над дорогой сорок. Ротмистр, обрусевший немец по фамилии Мюллер, никогда не полагал себя знатоком и любителем живой натуры, но даже ему казалось, что ранним летним утром в лесу должны щебетать какие-нибудь птахи, помимо сорок.

Дорога сделала плавный поворот, и впереди колонны показался косо стоявший в колее накрытый рогожей крестьянский воз, у которого свалилось колесо. Бородатый ободранный мужик бестолково топтался подле него, почесывая затылок и очевидно пытаясь сообразить, как ему привести свою колесницу в порядок без посторонней помощи. Выпряженная деревенская кляча с засохшими в хвосте лепешками навоза уныло тыкалась мордой в росшую на обочине редкую от недостатка солнечного света траву.

– Унтер! – привстав в стременах, прокричал ротмистр. – Потрудитесь убирать с дорога этот дурак!

Ехавший в голове колонны унтер-офицер тронул шпорами коня и галопом поскакал вперед, размахивая рукой и крича мужику, чтоб тот очистил дорогу.

Мужик не спеша разогнулся и медленно, с какой-то нехорошей ленцой поглядел на приближающегося верхового, в руке которого уже покачивалась вынутая из-за голенища плетка. Ротмистр крикнул остановить колонну, еще не поняв толком, зачем он это делает, но чутьем бывалого солдата угадав засаду.

В следующий миг мужик одним хищным движением сдернул с воза рогожу, и прямо в лицо остановившейся колонны глянул медный хобот кулеврины. Откуда-то в руке мужика возник тлеющий пальник, кулеврина ахнула железным голосом, окуталась дымом и отскочила назад, сдвинув с места криво стоявший на трех колесах воз. По колонне почти в упор хлестнула картечь, валя коней, сшибая с седел всадников и навылет пробивая стенки возка.

Тут же, словно пушечный выстрел был сигналом, спереди и сзади кортежа качнулись и стали сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее падать на дорогу две огромные вековые ели. Из зарослей по обе стороны дороги ударил нестройный ружейный залп, сбив с седел еще двоих кирасир, а вслед за этим на дорогу с дикими криками посыпались вооруженные топорами и ржавыми саблями, обросшие нечистыми спутанными бородами оборванцы.

В седлах оставалось еще четверо кирасир, один из которых был легко ранен ружейной пулей в руку. Еще один кирасир, невредимый, но выведенный из строя, пытался выбраться из-под придавившей его мертвой лошади. Он свалил подбежавшего к нему с занесенным для удара топором разбойника метким выстрелом из пистолета, а в следующий миг другой оборванец проткнул ему горло вилами.

Пощаженный картечью ротмистр Мюллер, разрядив в нападавших оба пистолета, с лязгом выхватил из ножен палаш и, отбиваясь им от наседавших со всех сторон бандитов, громовым голосом кричал:

– Руби, кирасиры! Не сметь бегать! Руби!

Кирасиры и не думали отступать, тем более, что бежать им было некуда. Запертые со всех четырех сторон, они вертелись на узком, загроможденном возком и трупами людей и лошадей пространстве, стреляя во все стороны и озверело рубя. Нападавшие кружили вокруг них, как голодные одичавшие псы, норовя стащить с седел или покалечить лошадей, подрезав им жилы. Один за другим падали нанятые Кшиштофом Огинским бандиты в дорожную пыль под ударами тяжелых кирасирских палашей, но и кирасирам приходилось несладко. Под одним из них споткнулась лошадь, и несчастный был зарублен топором раньше, чем успел подняться на ноги. Другого сбили с седла и лежачему перерезали горло; третьему воткнули в бок, прямо под кирасу, самодельную пику.

Седоусый ротмистр все еще был жив и почти невредим, если не считать нанесенной топором раны в бедро. По-прежнему крепко держась в седле, он умело и мужественно отбивался от троих наседавших на него разбойников. Эти трое только и уцелели из нанятой Огинским дюжины. Оглашая дорогу длинными немецкими ругательствами, ротмистр мастерски вертел палашом, отбивая удары и нанося ответные. Широкое прямое лезвие мелькало в воздухе, как молния, заставляя бандитов пятиться. Вот упал один, по-собачьи воя и прижав ладони к разрубленной у основания шее; потом другой опрометчиво подставил под удар деревянный черенок вил и был жестоко наказан за свою оплошность. Тяжелый палаш шутя, как соломинку, разрубил дерево и с тупым неприятным звуком опустился на голову негодяя, раскроив ее надвое.

– Ага! – торжествующе взревел ротмистр, тесня лошадью последнего оставшегося в живых бандита. – Майн гот, какая встреча! Ты любить дуэль, русский свинья? Ты хотеть дуэль? Ты ее получать, доннерветтер!

Бледный от страха каторжник, не помышляя более о нападении, спотыкаясь и кое-как отмахиваясь ржавой саблей от порхавшего вокруг кирасирского палаша, пятился к спасительному лесу, шансов добраться до которого у него почти не было. В это время из леса не спеша вышел одетый в дорожное платье и высокие сапоги Огинский. Он вынул из-под плаща пистолет, поднял его на уровень глаз и направил на кирасира.

Ротмистр заметил новую угрозу, но ничего не успел сделать. Дистанция составляла не более восьми шагов. Рука Кшиштофа Огинского не дрожала, и пистолетная пуля ударила ротмистра в лицо, опрокинув его на лошадиный круп. Мертвый кирасир соскользнул с седла и тяжело рухнул в пыль.

Последний оставшийся в живых каторжник бросил саблю и, тяжело дыша и утирая рукавом холодный пот, повернулся к Огинскому.

– Эк вы вовремя, господин хороший, – дрожащим хриплым голосом выговорил он. – Я уж думал, смерть моя пришла.

– Ты верно думал, – сказал ему Огинский, бросая на землю разряженный пистолет и вынимая из-под плаща другой. – Как у вас говорят, не поминай лихом.

Он выстрелил, но каторжник зайцем скакнул в сторону, и пуля прошла мимо, с глухим стуком ударив в возок. Огинский отшвырнул пистолет, обнажил шпагу и бросился вдогонку за убегающим бандитом.

Вбежав шагов на десять в лес, он споткнулся о гнилую корягу и остановился, переводя дух и слушая, как далеко впереди трещит сучьями убегающий каторжник. Охота за этим опасным человеком в дремучем лесу не входила в планы пана Кшиштофа; у него были другие дела.

Он вернулся на место стычки и внимательно огляделся по сторонам. Несколько раненых лошадей, хрипя, бились на земле; один из его людей подавал признаки жизни, тоненько скуля и зажимая руками распоротый ударом палаша живот. Огинский переступил через него, как через бревно, и подошел к возку.