Читаем без скачивания Право на рок - Алексей Рыбин

Вот такие, почти детективные, были у нас события. Отсутствовал Миша около месяца, но вернулся каким-то другим: повзрослевшим, молчаливым и отчужденным. Никаких разговоров и расспросов по поводу его «побега» не было. И мы, и он держали себя так, будто ничего не случилось. Таковы были условия, поставленные им перед своим возвращением, и нам ничего больше не оставалось, как выполнять их.

Несколько раз я порывалась поговорить об этой истории позже, когда он стал уже совсем взрослым, но каждый раз меня что-то останавливало. Я знала, что он не любит копаться в прошлом и раскрывать душу. Так что эта страница его жизни, как и многое другое, осталась невыясненной, и мы так и не знаем истинных причин киевского вояжа. Были, правда, какие-то предположения и намеки, связанные с его увлечением киевской однокурсницей, но я не знаю, насколько они верны.

Интересно, что из Киева Миша писал письма своему приятелю. Родители этого приятеля, весьма респектабельные люди, оберегали сына от «вредных влияний» и контролировали его. Миша был вхож в эту семью, считался вполне благонадежным и отношения между ребятами одобрялись. Но это не помешало бдительной мамочке читать письма, присылаемые Мишей приятелю до востребования. А письма эти, надо сказать, были какими-то удивительно легкомысленными и даже фривольными. К тому же еще Миша приглашал его последовать его примеру и присоединиться к нему. В письмах были также сведения о стоимости джинсов, магнитофонных записей, пленок и т.п. От всего этого мама приятеля была в шоке и принесла эти письма мне. На меня они произвели аналогичное впечатление. Однако мне показалось, что многое написано с каким-то умыслом и вызовом, как бы напоказ; что Миша не только бравирует своими похождениями, но и присочиняет их; что ему очень хочется казаться свободным, взрослым, независимым. Не предназначалось ли все это для кого-нибудь другого? Может быть, действительно, «шерше ля фам». Но, может быть, я и ошибаюсь. Возможно, я не совсем правильно воспринимала своего сына, долго считая его домашним беспроблемным мальчиком. Кстати, в одном из своих киевских писем нам он так и писал: «Я совсем не тот мальчик, каким вы меня считаете». Так что, может быть, эти письма и просто обычный «стеб» двух приятелей.

В свое время я не рассказала Мише об этих письмах и не показала их, понимая, что ему будет неприятно. Но письма сохранились, и я хотела когда-нибудь преподнести ему их в качестве сюрприза. Наверное, он был бы очень удивлен и посмеялся бы от души. Жалко, что я не успела осуществить свое намерение и не доставила ему этого удовольствия. А может быть, все и к лучшему. Вдруг ему бы не понравилась эта затея? Ведь не все и не всегда хотят возвращаться к своему прошлому.

Возвращался Миша домой неохотно, уступив нашим просьбам и доводам. Пока наш сын был в бегах, экзаменационная сессия прошла, дальнейшее пребывание в институте стояло под большим вопросом. Перед нами встали проблемы, что и как делать дальше.

Так закончилось это «лето тревоги нашей». Лето закончилось, но тревоги остались и, кажется, уже больше никогда не покидали наш до той поры спокойный и благополучный дом.

В детстве Миша был удивительно послушным, спокойным и контактным. Его очень любили все наши родственники и знакомые; им всегда были довольны в школе. Так что до поры до времени мы не знали с ним никаких хлопот и огорчений. Когда он был даже совсем маленьким, я могла совершенно спокойно оставить его на какое-то время одного в магазине, а сама делать покупки, зная, что он отсюда никуда не уйдет.

Мы начали строить дачу, когда Мишутке было всего три года. Первое время мы жили во времянке в лесу безо всяких заборов. Отец показал мальчику, где кончается наш участок, отметил пограничные деревья и взял с него слово, что за эту условную границу он уходить не будет. И малыш никогда свое слово не нарушал.

Наши дачные соседи до сих пор вспоминают, как на их приглашение пойти с ними погулять или зайти к ним в гости, он неизменно отвечал: «Дальше этих деревьев мне уходить не разрешается».

Его отличительными чертами были покладистость и сознательность. Он никогда не дрался, не отнимал у ребят игрушек. Я не помню, чтобы он что-то требовал или вымогал, как это часто делают многие дети. В Пекине мы оба были совершенно очарованы обилием и разнообразием интереснейших механических игрушек. Мне хотелось что-нибудь ему подарить, но денег было совсем мало, и я очень расстраивалась, пересчитывая наши гроши-юани. Мише было семь лет и можно себе представить, как страстно мечтал он завладеть этими чудесами. Однако, он вел себя как настоящий джентльмен: спокойно и с достоинством. В конце концов после долгих выборов, сомнений и подсчетов мы купили ружье-автомат. Мишка был счастлив. Но я уверена, что если бы я тогда не купила ему ничего, никаких слез, упреков и сцен не было бы.

Кстати, этих автоматов тогда еще в Союзе не было и игрушка произвела большое впечатление не только на детей, но и на взрослых. Мишка с удовольствием демонстрировал свое сокровище и всем давал «пострелять». Мы даже слегка журили его: «Такая дорогая игрушка, а ты даешь всем…»

Задиристым и строптивым он иногда был только с сестрой. Таня старше Миши на 8 лет, и был такой период, когда они не очень ладили. В письмах к отцу во Вьетнам она писала, что Мишка не слушается, грубит и дерется, просит повлиять на него. Помню, что мы даже переживали, что они не очень дружат друг с другом. В общем, дети наши были, как мы их иногда называем, «задириха» и «неуступиха». И причиной ребячьих раздоров была не только строптивость маленького братишки, но и излишняя строгость и требовательность его сестры. Взрослых он слушался без всякого напряжения, но диктатору-сестре, девчонке, всячески сопротивлялся. Нужно же было хоть кому-нибудь показать свое мужское «я».

Во время проведения очередного воспитательного часа между отцом и сыном состоялся следующий диалог:

- Ты меня огорчаешь. Что ты, глупый, что ли, что так себя ведешь?

- Да, глупый.

- Отчего же ты глупый?

- А разве глупый знает, отчего он глупый?

Как прикажете реагировать на такой ответ?

Он любил общество взрослых, неторопливый степенный разговор, хорошо и терпеливо слушал, любил порассуждать сам. Его даже прозвали «маленький философ». Особенно нравились ему познавательные беседы с отцом. Отец иногда записывал эти беседы, и их можно воспроизвести. Вот одна из них:

- Папа, а горит все?

- Нет, горит дерево, трава, уголь, т.е. все, что когда-нибудь росло, было живым, ну, и еще кое-что.

- А железо горит?

Здесь отец задумывается, как это понятнее объяснить четырехлетнему мальчишке. Не дождавшись быстрого ответа, сын задает следующий вопрос: