Читаем без скачивания Том 4. Проза. Письма. - Михаил Лермонтов

В «Журнале Печорина» характеристика героя строится в основном на его собственных признаниях, на его исповеди – это свидетельство близости «Журнала Печорина» французскому роману-исповеди (Б. Констан, А. де Мюссе). В центре «Журнала Печорина», таким образом, – история «внутреннего человека», история его интеллектуальной и душевной жизни.

Художественный психологизм, определяющий повествовательный стиль «Журнала Печорина», формировался не только под влиянием французской прозы 1830-х годов; весьма значительным оказалось воздействие традиции автобиографической, дневниковой прозы, в первую очередь хорошо знакомых Лермонтову дневников Байрона с их особым отвлеченно философским языком, афористичностью и эпиграмматичностью стиля, своеобразным сочетанием субъективно-лирической и объективно-иронической повествовательных стихий.[247]

В раннем творчестве самого Лермонтова есть несколько набросков, которые могут служить примером автобиографической прозы; один из них, написанный под впечатлением чтения записок Байрона («Еще сходство в жизни моей…»), вошел (с изменениями) в «Журнал Печорина» («Княжна Мери», наст. том, с. 283).

Тщательный, детальный анализ чувства, душевных движений, эмоциональных состояний, представленных в виде сменяющих друг друга мыслей, ощущений, явился художественным завоеванием лермонтовской прозы.

Открытие Лермонтова определило важнейшее направление в развитии русской прозы, и прежде всего прозы Толстого, которому особенно близка была психологическая манера письма автора «Героя нашего времени»: «…Теперь уже проза Пушкина стара, – не слогом, – но манерой изложения. Теперь справедливо – в новом направлении интерес подробностей чувства заменяет интерес самых событий».[248]

Для того чтобы решить эту основную проблему романа, Лермонтову было важно сочетание разных аспектов изображения. «Журнал Печорина», характеризующий героя изнутри, и «Бэла», и «Максим Максимыч», содержащие как бы внешний рисунок его образа, естественно дополняют друг друга, будучи подчинены единому художественному замыслу. Не менее важным был и вопрос расположения повестей, представляющих собой отдельные сюжетные части романа.

Повести сгруппированы вокруг главного героя особым образом. Лермонтов находит новый, отличный от уже известных, принцип сцепления сюжетных частей.

При том порядке расположения повестей, который был принят в романе, нарушался действительный, реальный ход событий, из которых складывалась картина жизни героя. Но Лермонтову и не нужно было последовательное изложение его биографии. Она дана в виде цепи жизненных эпизодов, хронологически не следующих друг за другом. Последовательность же новелл, составляющих роман, определяет глубоко продуманный автором путь читателя к герою. После внешнего, первоначального ознакомления, которое происходит с помощью стороннего наблюдателя, читатель, обращаясь к дневниковым записям героя, составляет свое мнение о нем уже на основании его собственного рассказа. Читатель постепенно как бы приближается к герою – от общего плана в «Бэле» и «Максиме Максимыче» к детальным описаниям «Журнала Печорина», от внешнего изображения характера к изображению «внутреннего» человека. Белинский считал композицию «Героя нашего времени» оправданной психологическим содержанием романа, части которого «расположены сообразно с внутренней необходимостию».[249]«Несмотря на его (романа, – Ред.) эпизодическую отрывочность, его нельзя читать не в том порядке, в каком расположил его сам автор, – писал Белинский, – иначе вы прочтете две превосходные повести и несколько превосходных рассказов, но романа не будете знать».[250]

«Герой нашего времени» – высшее достижение лермонтовской прозы, шаг вперед не только по сравнению с его ранними опытами; по своему методу это принципиально новое произведение в контексте всей прозаической литературы его времени. Объективный, исключающий прямое авторское участие характер подачи героя, осуществляемый, с одной стороны, с помощью сопутствующих ему персонажей, с другой – через его «самораскрытие» – вот отличительная особенность лермонтовского романа. В образе Печорина весьма заметны черты внутреннего облика того, кто этот образ создал; между тем самопризнания Печорина – это ни в коей мере не самопризнания автора, решительно возражающего против отождествления его с изображаемым героем.

Представление о главном герое романа создается без авторского вмешательства, самим движением художественного текста – по этому пути объективного повествования в дальнейшем и развивалась русская реалистическая проза.

Отрывок «У графа В. был музыкальный вечер», известный под названием «Штосс», и очерк «Кавказец» – последние прозаические произведения Лермонтова, написанные в 1841 г. И то и другое произведение, глубоко отличные друг от друга по своей жанровой и поэтической природе, обнаруживают связь с определенными направлениями в развитии литературы самого конца 1830-х – начала 1840-х гг.

В «Кавказце» проявилось намечающееся в русской прозе этого времени тяготение к очерку, нравоописанию. Это типичный физиологический очерк, один из первых образцов этого жанра, предвосхищающий физиологические зарисовки Даля, Панаева, Буткова, Григоровича. Здесь нет развернутого сюжета; внимание автора сосредоточено на деловом, почти научном описании некоего человеческого «вида»; это не отдельный индивидуализированный характер, но обобщенный социальный тип, порождение определенного общественного слоя, определенной общественной группы, категории. Появление «Кавказца» в творчестве Лермонтова вполне закономерно: его интерес к описаниям такого рода зафиксирован и в «Сашке», и в «Княгине Лиговской», и в «Тамбовской казначейше», и в «Герое нашего времени», содержащих немало элементов «физиологии».

«Штосс» – произведение незаконченное, и эта его незавершенность в значительной мере затрудняет окончательное определение его идейно-художественного смысла. Повесть, в которой легко найти известные соответствия с предшествующим творчеством Лермонтова как в идеологическом, так и в стилевом отношениях (лирика 1840–1841 гг., «Герой нашего времени»), создавалась на пересечении многих литературных влияний. В ней соединились и черты светской повести, ориентированной на Пушкина, и романтической новеллы о художнике-безумце, заставляющей вспомнить имена Ирвинга и Гофмана, и «черного» романа о привидениях, и очерка с его «физиологическими» картинами петербургской окраины. Но это не был разнородный сплав чуждых друг другу стилистических элементов, как в «Княгине Лиговской». Все эти темы и мотивы, определенным образом преломившись в художественном сознании Лермонтова, становились структурными элементами произведения, предлагающего оригинальную трактовку проблемы фантастического в литературе: сама реальность, действительная жизнь заключает в себе фантастику, а не наоборот. В своем решении проблемы Лермонтов противостоял В. Ф. Одоевскому, его рационалистическому мистицизму.[251]

Работа в области прозаических жанров, по-видимому, увлекала Лермонтова. В будущем он, судя по сохранившимся планам, предполагал окончить «Штосс». Известно о его замысле романтической трилогии – «трех романов из трех эпох жизни русского общества (века Екатерины II, Александра I и настоящего времени), имеющих между собою связь и некоторое единство…»[252]

К сожалению, планам этим не суждено было сбыться. Но даже и то, что Лермонтов успел сделать, позволяет говорить о нем как об одном из создателей русской классической прозы.

Знакомство читателя с прозой Лермонтова произошло лишь после смерти поэта. При его жизни увидел свет только «Герой нашего времени». В середине 1840-х годов были опубликованы еще два прозаических произведения Лермонтова: «Штосс» (Вчера и сегодня. Литературный сборник, составленный графом В. А. Соллогубом. СПб., кн. 1, 1845) и «Ашик-Кериб» (там же, 1846, кн. II). Что же касается незавершенных романов «Вадим» и «Княгиня Лиговская», то они появились в печати спустя более чем четверть века после смерти их автора («Вестник Европы», 1873, № 10; «Русский вестник», 1882, № 1). Только в наше время был напечатан «Кавказец», обнаруженный в конце 20-х годов в копии с лермонтовского автографа («Минувшие дни», 1928, № 4).

В настоящем томе собраны все произведения Лермонтова, написанные в прозе – как законченные, так и незавершенные. В Приложении к прозе публикуются ученическое сочинение Лермонтова «Панорама Москвы», планы, наброски неосуществленных произведений, автобиографические заметки. В разделе «Письма» помещены все известные в настоящее время письма Лермонтова. Как дополнение к этому разделу публикуются письма, приписываемые Лермонтову (их не было в предыдущем издании 1954–1957 гг.). Письма к Лермонтову составляют в томе самостоятельный сюжет, что подчеркивается особым расположением материала: примечания здесь идут непосредственно за соответствующими текстами писем.