Читаем без скачивания Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

После этого она обошла их несколько раз кругом. Теперь это были ее пленницы, наконец-то она заполучила их. За десятки лет они принесли много вреда. Она вынула из шкафа большие ножницы, со злобой воткнула их в одну картину, потом в другую.

Раз за разом протыкала она ножницами картины, а под конец отодрала клочья холста и стала комкать их. Сбегала на чердак и засунула лоскутья в ящик с соломой и картонками. После этого она принесла на чердак рамы и разломала их. Деревянные обломки она тоже спрятала в ящик и закрыла его крышкой. Пусть валяются там до Судного дня.

Элис так и не смогла успокоиться. Всю ночь напролет она плакала и бродила по дому. Обвиняла себя и других, впадала в отчаянье. Ее тошнило.

Утром, разбитая, она села за письменный стол. Положила перед собой изображение святой Феодоры. «Ты меня не покинешь. Ты вывела меня на этот путь. Когда сюда привезли Эдварда, я воззвала к тебе… Ты меня не предостерегла. Ах, теперь уже все равно».

А потом она так ослабела, так ослабела, что легла грудью на стол и на час крепко заснула. После этого ее опять стало тошнить. Тошнота подступала к самому горлу; Элис подумала: наверное, это из-за того, что она не выходит к столу, не ест. Она решила спуститься на кухню. Подавая ей какую-то еду, прислуга спросила — не вызвать ли врача, Элис была бледна как полотно, к тому же ее пошатывало. Проглотив кусочек, Элис посидела немного за кухонным столом. Потом встала, чтобы пойти к себе наверх, но она была очень слаба, ноги подкашивались, пришлось опереться на руку горничной.

Вытянувшись на диване, Элис вдруг почувствовала себя спокойнее, все печали куда-то отлетели. (Перемена декораций?) Теперь все уже позади. У Элис, у малышки Элис, нет никаких забот, малышка Элис пошла погулять. И куда она только забрела. Она катает обруч, она отправилась на урок, пора ей немножко поучиться, пусть побегает на солнышке, ничего страшного.

Тошнота не проходила, и когда Элис подумала об этом, у нее мелькнуло воспоминание; она выбежала из комнаты, ее вырвало. В мозгу Элис всплыла давно забытая история.

Это произошло еще тогда, когда Элис жила в семье, и было связано с учителем греческого, у которого она брала частные уроки. Они часто болтали, Элис нравилась учителю, но не понимала этого; они целовались, он овладел ею. Никто об этом так и не узнал, только мисс Вирджиния что-то заподозрила, и учителю пришлось отказаться от места. Потом Элис увезли на свежий воздух из-за малокровия и частых приступов дурноты.

Если бы молодой учитель пробыл у нас дольше, я наложила бы на себя руки — теперь я это хорошо понимаю. Я не могла с ним порвать, но мне было противно.

Почему я это вспомнила? Со мной творится то же, что и с Эдвардом, во мне что-то засело.

Это чувство появилось намного раньше, чем история с Гленом и то курортное приключение.

О чем ты думаешь? Элис?

Этого мгновения ты ждала всю жизнь. Ты свободна.

Волна боли прокатилась по ее телу. Какая невыносимая мука!

Чтобы заглушить боль, Элис стала двигаться, нагнулась над комодом, и неожиданно боль раскололась, как туча; и еще: к боли прибавилось нечто кошмарное, чего она уже давно ждала; Элис как бы распалась на две половинки снизу доверху, — какой ужас! — от макушки до пят; трещина прошла через кончик языка, через внутренности. Это кошмарное нечто было вожделением, неистовым вожделением. Удар молнии! Казалось, в нее вошла какая-то посторонняя сила — приказ свыше? И, повинуясь ему, она мгновенно превратилась в рабыню, бросающуюся навстречу повелителю, молящую о милости.

Когда, сломленная физически, она согнула колени и опустилась на ковер перед комодом (драконы изгибали свои длинные чешуйчатые туловища, святой Георгий на взмыленном коне бросал копье, а вокруг порхали яркие невиданные птицы), ее белые губы раскрылись и издали стон; и тут ее жаждущий полуоткрытый рот, ее горло, ее распахнутую грудь заполнил торжествующий образ Саломеи!

Саломея подмяла ее под себя. Ах, оставь! Меня сгубил Гордон, он меня совершенно опустошил, варвар… Саломея овладела всем ее существом. Саломея выпотрошила ее, превратила в тень, подняла с руками и ногами, перекрутила, как игрушку на шарнирах.

Будто подхваченную в танце, Элис понесло куда-то, и она дала себя унести, похитить. Сладость опоясала, обернула, обняла ее грудь и затылок, спину, руки и ноги, подобно большой мягкой кошке.

Когда мягкая горячая кошка соскочила с нее, Элис села и потянулась. Потом сделала несколько шагов по комнате и наконец, поджав колени, свернулась на диване.

Час спустя к ней вернулось хладнокровие и уверенность в себе. Она решила, что все ясно.

Время отъезда. В последний раз она обошла комнату. Здесь долго, долго жила Элис Эллисон. Здесь лежала и мечтала Элис Эллисон. Здесь много лет ждала чего-то Элис Эллисон.

Ее больше нет. Она упорхнула, не сказав до свидания.

Элис смотрела на шкатулку, где лежало изображение святой. Устремила неподвижный взгляд на святую. Издали. В ее душе ничто не шевельнулось. «Феодора меня покинула. Покинула и предала. Силы небесные от меня отвернулись.

Я вас всех ненавижу. Всех».

Она взяла свой короткий зонтик от солнца и сумочку.

Уже стоя в дверях, она повернулась и оглядела комнату — чудовище раскрыло пасть и показало свои клыки убийцы. Только после того, как все прояснилось и прошла потребность жаловаться, Элис открыла дверь.

Невольно посмотрела на свои ноги в коричневых полуботинках. Перешагивая через порог, она замешкалась и вдруг пошатнулась. Нет, чувства здесь ни при чем.

Элис упала, зацепившись за складку ковра. Полминуты она пролежала неподвижно. Потом поднялась, отряхнулась, подобрала зонтик и сумочку. «Мне дали подножку. Но пусть не пытаются догнать меня».

Джеймс поджидал Элис внизу у лестницы.

— Пошли, — сказала она, беря его под руку.

Он взглянул на нее.

— Ты упала? Я слышал шум.

— Споткнулась. Ковер был плохо натянут.

— В ваше отсутствие дом придет в еще большее запустение.

— Да ну? — сказала она и посмотрела на него невидящими глазами. Очевидно, она не поняла его слов.

Они ждали на перроне поезда. Черты ее лица застыли, она произносила какие-то ничего не значащие фразы. Джеймс стоял рядом, он был подавлен. Она попрощалась с ним спокойно, дружелюбно. Вошла в вагон.

Поезд вышел из-под крытого перрона. Рельсы блестели, черный громыхающий состав побежал по ним. А позади него две светлые металлические линии сблизились и слились в одну точку.

Джеймс остался в пустом доме, он бродил по коридорам, поднимался по лестницам.

Пошел на чердак. Здесь обитала «истина». Она основательно опустошила этот дом. Они хотели что-то установить.

И вот установили. Истина найдена.

В полном одиночестве Джеймс сидел в саду под деревом.

«Надо созерцать дерево, отвлечься от собственного „я“… Но они этого не умеют.

И я тоже.

Да, и я тоже не умею.

Мне это разонравилось».

Он поднял взгляд на безмолвный дом, на закрытые ставни. Сердце у него сжалось.

Откуда ждать помощи?

Исповедь Гордона

Гордон Эллисон грузно опустился в широкое кресло в доме старого Кена Фарли, своего первого издателя и друга; голову он склонил налево, насколько это позволяла ему жировая складка, свисавшая с короткой шеи. Широко расставив ноги, он разговаривал с маленьким юрким желтолицым и морщинистым Кеном, который, засунув руки в карманы брюк, бегал по комнате и время от времени смеялся, как будто каркал.

Гордон угощал издателя эпизодами из своего прошлого и прошлого Элис. Теперь он на это решился. Но предварительно Кену Фарли и его умной симпатичной жене пришлось проделать нелегкую работу. В первые страшные недели после своего появления Гордон вообще не хотел разговаривать. Он казался невменяемым, часами просиживал неподвижно, вперив взгляд в пустоту, часто стонал, потом начинал торопиться куда-то, от всего отказывался, называл себя зачумленным. К нему приставили больничную сиделку, боялись, как бы он не покончил с собой.

Однажды вечером Эллисон прибыл в дом Кена Фарли в неописуемом виде — ни дать ни взять бродяга, без вещей; слуга не хотел его впускать. В довершение всего бродяга оказался пьян. Фарли был частым свидетелем безумных выходок Гордона, но это происходило уже давно, много лет назад.

На следующий день после приезда Гордон попросил хозяев держать в тайне его пребывание у них, в строжайшей тайне. И после этого пришел в то печальное состояние, о котором говорилось выше.

По наведенным справкам, на вилле Гордона, кроме садовника, остался один лишь профессор Джеймс Маккензи, брат госпожи Элис. Вся семья разлетелась в разные стороны; по слухам, это произошло из-за тех ссор, которые возникли в связи с приездом сына Эллисонов Эдварда.