Читаем без скачивания Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.) - Андрей Трубецкой

Последние годы жизни здоровье Гриши стало сдавать, и я нередко устраивал его в московские больницы, в институт, где я работал. Там он и скончался в мае 1975 года и похоронен на Николо-Архангельском кладбище. Но вернусь в 1947 год.

В университете у меня был небольшой скандал: я опоздал на занятия ровно на полтора месяца. Но все уладилось. Правда, отставание сказалось на экзаменах — по курсу низших растений я получил тройку и с трудом вытянул органическую химию, так и не освоив ее как следует.

Все лето нет-нет да посещала меня неприятная мысль о разговоре с майором госбезопасности. По возвращении в Москву мысли эти возникали все чаще, особенно после того, как я пошел менять годовой паспорт. Это происходило в той же самой «лавочке», где меня мытарил Мытаркин. Опять длинный ящик, опять моя карточка и ... без звука пятилетний паспорт с постоянной пропиской. Как будто все в порядке, но уж слишком легко.

Но вот на Трубниковский пришла посыльная и принесла бумажку, из которой следовало, что мне надо явиться на Малую Грузинскую улицу к майору Бурмистрову такого-то числа. «Началось», — подумал я.

В назначенный день и час я был на месте. На звонок мне открыл наружную дверь дежурный и проводил до знакомого кабинета. Внешне мы встретились с майором как добрые знакомые. Он участливо расспрашивал об экспедиции, я весело рассказывал интересные моменты и эпизоды. Но вот кончилась эта, как бы неофициальная часть, и майор проговорил, что теперь надо поработать. В руках он держал ту запись вопросов и ответов, тот протокол допроса, который теперь надо было мне подписать. Начал он издали: «Да, у вас автобиография сложная. Такие положения...», — и он дал прочитать написанное. Еще прежде я все мучился, правильно ли давал ответы, была ли правильной редакция их? В ту ночь из-за сильного напряжения что-то могло ускользнуть от моего внимания. И, действительно, один вопрос был поставлен так, что любой мой ответ мог быть истолкован против меня. Он звучал примерно так: «Когда вы были на той стороне, против Советской власти, чем вы занимались?» (хорошо помню эту фразу «против Советской власти»). Прочитав это место, я твердо сказал, что пока такая редакция останется, я ни о чем разговаривать и ничего подписывать не буду. Майор сделал вид, что не понимает. Я объяснил. Он, в свою очередь, стал объяснять: в вопросе имеется в виду мое пребывание у немцев в Германии, а ведь немцы были против Советской власти. Я отвечал, что это вовсе не значит, что и я был против. К моему удивлению, майор довольно быстро согласился изменить редакцию вопроса и тут же, не поленившись, переписал всю страницу, а прежний вариант порвал.

«Так вот, при такой автобиографии вам надо быть ближе к нам, с нами», — начал он. «Я это сам хорошо понимаю», — ответил я. «Ну вот, тем более», — и он начал долго и довольно туманно, но высокопарно говорить о благородстве профессии и почему надо быть ближе к ним. Потом ему позвонили, и разговор он закончил словами: «Вы подумайте, и в следующий раз мы продолжим», — и назначил день и час.

Горизонт мой стало затягивать тучами, и все дальнейшее пошло под знаком этой самой госбезопасности. Правда, я не предполагал тогда, что все так круто обернется для меня.

Следующий разговор был вполне конкретный. Мне предлагали секретное сотрудничество с органами госбезопасности. Я отказывался, меня уговаривали.

Разговор шел один на один. Майор говорил: «Вот вы ездили в интересную экспедицию. Это только по нашему разрешению. Вы, вот, кончите университет, стоит нам снять трубку, и вас примут на любую работу». Это было обещание пряников. Я мягко отказывался, мотивируя отказ тем, что мой характер на такой работе тут же меня выдаст. Мягкость отказа майор принимал, по-видимому, за нерешительность и нажимал. Тем свидание и кончилось, и было назначено другое.

Я пришел. В коридоре стояли капитан и пожилая женщина. Они, видно, кончали разговор, часть которого я невольно слышал: «А она с такой интонацией говорит. «И это советские галоши», — а у самой гримаса», — говорила эта женщина, а капитан, понимая, что я посторонний (чего женщина не понимала, полагая, что здесь все «свои»), явно старался замять разговор, но женщина еще раз повторила всю фразу. Я подумал: «Хороша же здесь кухня».

Разговор у майора был примерно таким же, как и в предыдущий раз. Опять слова о благородстве профессии. Я поддакивал — уж не знаю, насколько это выглядело искренне, а самому хотелось рассказать о словах, услышанных в коридоре. Потом майор сказал: «А вы знаете, почему мы остановили свой выбор на вас? В Одессе был задержан шпион, и у него нашли ваш адрес. Теперь понимаете?» Я поблагодарил за предупреждение и сказал, что чуть что замечу — первым приду к ним. Но про себя подумал: не гулял бы я по Москве, если б это было правдой. Майор продолжал: «Понимаете, ведь вы многого можете не знать того, что знаем мы. Мы вас направим так, как надо и куда надо. Вы должны нам помогать активно». Я опять мягко отказывался, надеясь, что отстанут. В голове вставали образы матери, отца, сестер, замученных в застенках этой организации. Но говорить резко и грубо отказываться благоразумие мне не позволяло. «Одеты вы неважно, — продолжал майор, — наверное, на стипендию только живете. Мы вам материально поможем. А если не согласитесь — вас постигнет судьба родителей». Пряник сменился плеткой — это была уже прямая угроза. Опять расставание, опять назначалось свидание.

На душе было тяжело. Идя в очередной раз в этот проклятый дом, я мысленно прощался с близкими, хотя логика говорила, что нет у них никаких оснований, что совесть моя чиста, что теперь не 1937 год. Но подсознательно все это будило страх и неуверенность в будущем. Доверия к «органам» у меня не было.

Следующее свидание не состоялось. Когда я вошел в кабинет, майор сказал, что занят, и опять назначил новый день встречи (все по вечерам). И это свидание не состоялось. Майор встретил меня у порога, он куда-то уходил. Возможно, это была игра на моих нервах, так как уже одна мысль о предстоящей встрече переворачивала у меня в душе все.

Еще одна встреча. Опять все то же, но нажим больше. Майор снимает трубку и говорит: «Ну, документы на него заготовили? Сейчас отправлять его буду». Кого его? Шантаж? Запугивание? Потом приглашает в большой кабинет в торце дома к улице. В кабинете большой стол, поодаль рояль, на стене портрет Ленина в рост. За столом лысый, еще сравнительно молодой тоже майор, но более интеллигентного вида, чем мой знакомый. Представляется начальником. Мирный, спокойный разговор и увещевания. Приводится личный пример: кончил медицинский институт, а, вот, пришлось работать по совершенно другой специальности, и, ничего, не жалею. Страна, партия потребовали. Затем плохо завуалированные угрозы: «Вам будет очень плохо без нас. Вы пожалеете, но будет поздно. Сами попросите, но тогда мы не захотим». Бурмистров во время этого разговора вставал, заходил мне за спину. Майор-начальник с ним переглядывался, и Бурмистров начинал щелкать чем-то металлическим, как будто перезаряжал пистолет. Это меня даже развеселило, но вид на себя я напускал растерянный — благоразумно, как мне казалось, не выказывая истинного отношения и к ним, и к их предложениям. Наконец хозяин кабинета сказал: «Ну, что ж, будем кончать». Мы вернулись в кабинет Бурмистрова (да, кстати, звали его Петр Иванович, кажется, так), где он дал мне подписать два документа: бумажку, почему я отказываюсь сотрудничать (из-за особенностей моего характера) и подписку о неразглашении разговоров, которые вели здесь со мной. Тогда мне почему-то не пришло в голову отказаться подписать вторую бумажку.