Читаем без скачивания Надсада - Николай Зарубин

Мотал головой, хмыкал, жена позволяла себе вставить свое:

— Что ты хочешь, Коля, он ведь, как какой-нибудь Маугли, вырос в тайге, из тайги же и вышел — где ж вам за ним угнаться… Вы ведь люди дела, в тайгу отдыхать наезжаете, а он там живет.

— И в самом деле Маугли, — соглашался с женой Николай Иванович. — Только этот Маугли к тому же еще и образованный — институт закончил. Ты бы послушала, как он рассказывает чуть ли не о каждой птичке, травинке. Не-эт, Володька Белов, может быть, и Маугли, но современный. К тому же не в меру грубоват. Но это нам всем даже нравится — команда-то мужицкая…

Постепенно Белов стал бывать в семье Бабушкиных, где наливалась спелостью девица по имени Марина. Обедали, пили чай, и, посматривая в сторону девицы, Владимир нет-нет да ловил себя на мысли, что неплохо бы войти в семью Бабушкиных на правах зятя.

И Марина посматривала, давно заинтересованная разговорами родителей о Белове, которые и не думали о возможном интересе дочери, считая ее еще маленькой. Между тем этой «маленькой» дочери уже стукнуло семнадцать годков, за плечами была школа и пришло время определиться с вузом.

Марина уехала поступать на экономический факультет, который когда-то закончила ее мать, Валентина Петровна, и на некоторое время молодые потеряли друг друга из виду. Однако учеба закончилась, и, возвратившись домой, Марина устроилась на работу на предприятие, где работали ее родители. Тут-то и нашел ее Белов, с ходу сделавший предложение. Девушка согласилась, а уж к родителям ее они пришли вместе — так образовалась новая семья.

И минули год, два, три, а Марина все не беременела. Обратились к врачам и оказалось, что у Марины врожденное бесплодие. С этого момента Белов стал терять интерес к Марине как к женщине, а Марина в свою очередь быстро почувствовала этот холодок со стороны мужа, которого она действительно любила.

Белов ни в чем не упрекал жену, не высказывал напрямую своего недовольства, никого не завел на стороне, но дома стал бывать крайне редко.

Он не был аскетом и женщин любил, только с годами его природная осторожность развилась настолько, что не позволяла заводить связи там, где проживал, и там, где его знала чуть ли не каждая собака. Белов имел отношения вне Присаянского района, куда выезжал время от времени, как он любил говорить, «оттопыриться». Говорить, понятно, как бы о стороннем, чтобы никто и не помыслил, что это он о себе. И в связях своих он как бы повторял дядькину судьбу одинокого мужчины с той только разницей, что у Данилы Афанасьевича жены не было, а у него — была. Была физически и согласно печати в паспорте, но на самом деле эта сторона его жизни оставалась незаполненной, и оттого он постоянно чувствовал внутри себя сосущую тоску по несбывшемуся. Он ни в чем не упрекал Марину, ведь в данном случае упрекать женщину в бесплодии — признавать ее существование в своей жизни. А для него, то есть для Владимира Белова, Марины просто не существовало. Так и жил, время от времени «оттопыриваясь» наособицу, о чем наверняка никто не знал из его окружения. Это полностью устраивало Белова, хотя он мог бы прекрасно проводить время и в Присаянском, выезжая на собственную базу и там отводя душу.

Точно так же, как в свое время о дядьке Даниле Афанасьевиче, о Владимире ходили слухи, мол, «гуляет кобель», что тот кот мартовский, во-он, мол, как «бедняжка Марина Николавна сошла с лица…»

К тому времени, а на дворе были уже девяностые годы, и предприятие его тестя Николая Ивановича Бабушкина подошло к такой черте, за которой маячило банкротство. И что бы уж там было дальше, только в один не совсем прекрасный день Николай Иванович умер. Теща затосковала, стала мотаться по больницам, часто приходить к дочери, оставалась ночевать и однажды переехала насовсем — детей-то больше в семье Бабушкиных не было, и Валентина Петровна все свое внимание сосредоточила на Марине. Вернее, они стали друг другу ближе, чем когда-либо, потому что и Марина остро чувствовала собственное одиночество, часто покидаемая мужем на целые недели.

Белов к Валентине Петровне относился с предупредительностью, но равнодушно. Ничем при теще не выказывал и свое охлаждение к Марине. Хотя надо сказать, что к Марине он никогда и не испытывал особых чувств, которые принято называть любовью. Он вообще никогда не любил ни одну в мире женщину или не успел полюбить, будучи постоянно занятым своими делами, где поначалу на первом месте была карьера, а потом деньги. Ну, может быть, еще и власть, но власть не в том виде и значении, в каком понимал ее Курицин: власть в понимании Белова заключалась в том, чтобы брать людей, переставлять их по собственному усмотрению, награждать и наказывать, отличать перед другими или вовсе втаптывать в грязь. Не очень-то жаловал откровенных лакеев, но и не любил выскочек.

В среде подчиненного ему люда особо отличал мастеровитых, будь то сварщик, токарь, столяр, плотник, бондарь — все равно, кто. Отличал и таких, которые умели жить собственным хозяйством, вкалывая на этом хозяйстве круглые сутки. Когда во дворе два-три коня, пять-шесть голов крупной рогатой скотины, с десяток поросят, по штук двадцать курей, гусей, когда есть свои собственные пасека, большой огород, грузовичок, тракторишко, какие-нибудь косилка, грабли, плуг и так далее, тогда человеку нечего бояться ни перемен формации, ни перестроек, ни кризисов. Такие у Белова ничего не просили, не заискивали перед ним, но и не набивались в равные. Белов иной раз останавливал машину у какого-нибудь такого зажиточного двора, хозяин выходил навстречу, и они потом подолгу беседовали за чашкой чаю.

Таким образом любознательный Белов как бы набирался опыта у людей хоть и отдаленно, но все же близких ему по складу ума, характера, по отношению к работе, к жизни вообще.

До Марины ли было ему, до семьи, если во всей стране создались такие условия, когда надо было хватать, урывать, подгребать под себя, не пропускать мимо ничего из того, что само плыло в руки. И он — успевал, урывал, подгребал, и руки его, мозги его ничего не упускали из того, что готово было проплыть мимо.

Так он и жил, пока не стал понимать, что в жизни кроме денег есть еще нечто такое, без чего эта самая жизнь ущербна, обеднена самим человеком, к тому же имеющим деньги, иные, чем у многих людей, возможности, но продолжающим замыкаться в собственном мирке, который — увы! — вдруг оказывается таким узким и мелким, что поневоле задумаешься: а надо ли иметь столько денег и что ты собираешься делать с ними, когда их станет еще больше?.. Мысли такие особенно появлялись в голове после бесед с братом Николаем, но более всего подвигнул к оным приятель Витька Курицин, с которым как-то наехал в областной центр, где надо было решить один важный для них вопрос.