Читаем без скачивания Собрание сочинений в 3 томах. Том 1 - Валентин Овечкин

Спиваку вдруг почему-то пришло в голову, что вот так, в чистой рубахе, на голой деревянной кровати, отвернувшись к стене, умирал его отец. Два дня лежал в сознании, говорил с домашними, подзывал к себе и обнимал детей, а потом отвернулся к стене, пролежал день молча и вечером умер. «Да что это сегодня все о покойниках!» — оборвал с досадой свои мысли Спивак.

— Ну, я пошел, Микола, — положил он руку на плечо Петренко.

— Идешь? Отдохнул бы здесь. Или тебе надо в штаб?

— Одну минутку, товарищ капитан, — сказал Родионов. — Докончу политдонесение майору Костромину, возьмете с собой.

— Добре, кончай. Только ты не расписывай много. Я же был здесь, знаю, как воевали. Все равно за полк майор заставит меня писать в подив[9]. Он донесениями не любит заниматься… Принятые ночью в партию все живы, Сергей Иванович?

— Один ранен, Зинченко. Легко. Дальше медсанбата не повезут. Я и его дело передаю на дивизионную парткомиссию.

— Да, таких надо в партию принимать, — сказал, не поворачиваясь, Петренко. — Со всеми, которые отличились в последних боях, поговори по душам, Родионов. Вот капитан рассказывает, что в тылу кадров мало осталось. Наш прием здесь — это подготовка кадров не только для армии, а и для тыла, так надо понимать.

— Да, — подтвердил Спивак. — О чем задумался, Родионов? Всё? Ну, ставь точку. Не запечатывай, давай так.

— Ну, так как, Микола, — взяв плащ и полевую сумку и нагнувшись над Петренко, спросил Спивак, — напишем домой, а? О чем ночью говорили?

— Семену Карповичу? — Петренко открыл глаза. — Обязательно напишем.

— Вместе?

— Да, вместе, если принимаешь в компанию. У меня тоже есть чего сказать товарищам. Я, видишь ли, Павло Григорьевич, несколько шире представляю себе письмо. Надо высказать все, что накопилось у нас за эти годы. У них, возможно, не было столько времени, как у нас, думать. Они не лежали по полгода в окопах: полгода перед тобою один и тот же кустик — лежишь, смотришь на него и думаешь о всей жизни, прошедшей и будущей…

— Так что ж это у нас получится? Роман «Война и мир»? Или просто — письменные речи отсутствующих на районной партийной конференции коммунистов? Что ж, это неплохо. Если вернемся домой, то, конечно, мы сами выступим, скажем, а если не вернемся — вот они, наши предложения и пожелания. С фронтовым приветом от известных вам членов партии Петренко и Спивака. Так?

Они договорились, что начнет писать Спивак, начнет со своих впечатлений от поездки домой, а потом где-нибудь еще встретятся и допишут вместе. Может быть, не в один присест, — как позволит время.

— Когда теперь придешь ко мне? — спросил Петренко.

— Не знаю. Хотел у минометчиков побывать. Командир дивизии обещал дать отдых полку после Липиц. Если будем стоять, может быть, и завтра загляну. Хочу сделать вам доклад, для офицерского и сержантского состава, о международном положении. Ну, пока!

— Павло Григорьевич! — крикнул ему Петренко, когда Спивак был уже за порогом. — Посмотри, пожалуйста, наши наградные, чтоб не завалялись в строевой части. На восемь человек послал. На Радченко и Гулика — к ордену Красного Знамени за танк. На твоего Андрюхина — к медали «За отвагу». Завалишину тоже «За отвагу». Как думаешь, не много ему будет?

— За одного фрица? Да, многовато. И фриц такой немудрящий, сам, говорят, почти в руки дался… Нет, ничего, хорошо будет. Геройство он небольшое совершил, но, главное, один фриц просочился, и тому не дал уйти.

— Когда засну, — сказал Петренко писарю, повернувшись опять к стенке, — можете продолжать концерт… У Завалишина, оказывается, голос богатый, я и не знал. Как у Лемешева. Возьми его на учет, Родионов, для батальонной самодеятельности. В Берлине пошлем его на армейскую олимпиаду… Строевым шагом только надо погонять его сначала до седьмого пота, чтоб не забывал дисциплину. Таким гречкосеем ходит неотесанным, будто вчера только в армию призван. К командиру обращается — не подойдет, как положено, не спросит разрешения, а все по-домашнему, по-панибратски. Не служба, а дядина беседа…

Задержавшись еще немного у хозяев хаты, поговорив со старым георгиевским кавалером о брусиловском прорыве и попробовав горячих пирожков с картошкой, которыми хозяйка угощала бойцов, Спивак пошел в штаб полка, не спрашивая ни у кого, где он расположился, — «по нитке», как говорят телефонисты, — по протянутому напрямик через дворы и улицы телефонному кабелю.

— А поют уже у нас девчата песни, когда идут вечером с поля домой? — спросил Петренко друга при следующей встрече с ним. — Там и девчат-то мало осталось, как послушать тебя… Или это такой народ — хоть двое их останется в бригаде, и то будут петь?

— Поют, — ответил Спивак. — Уже поют, сам слышал. Это признак хороший, верно, я тоже обратил внимание. Только песни у них перемешались. И наши солдатские поют — «Давай закурим», и новые, про фрицев, — кто-то сам сложил. Но первое время, говорят, не пели. Жутко было. В Большом Яру, мимо которого дорога в бригады проходит, немцы колонну пленных расстреляли и в колодец бросили трупы. Там сейчас братская могила на месте колодца. На огородах, за старой мельницей, зимою, когда лист с деревьев опал, пастухи нашли в вербах трех повешенных. И не опознали, чьи. Там тоже пропадали без вести люди, до сих пор разыскивают. Угонят арестованных в район, бабы придут на другой день в гестапо с передачей, им отвечают: «Нет таких». Куда делись — неизвестно… По полям было страшно ходить. У нас же там организованы были специальные курсы колхозных минеров. Ольга Рудыченко двадцать мин вытащила на своем участке. Ну, сейчас уже поют, начинают оживать… Ольга меня даже шампанским угостила. Стоял у нее во дворе немецкий обоз, так она целый ящик стащила, спрятала в солому. Распила с бабами. Мне с Оксаной две бутылки раскупорила. А еще оставила бутылку на случай, если Кузьма придет. Как у нее Прокопчук не вытряс это шампанское!

— А отстающие колхозы есть в районе?

— Рано захотел. Только начали жить, и чтоб опять уже были отстающие? Когда б они успели отстать? Хотя, как говорится, «дурне дiло не хитре». Можно и за одну посевную успеть.

— Как там сейчас колхоз «Восьмое марта», который на всех слетах и конференциях прорабатывали за падеж скота и потери урожая?

— Не знаю, не был там. Мало же отпуска мне дали, разве успеешь за такое время весь район объездить. Но по сводке помню — что-то у них неладно опять. Отстали с севом. И нельзя сказать, чтобы в худших условиях работали. Там, в Грушевке, даже больше имущества осталось в колхозах, чем у нас. Они в стороне от большой дороги, у них там немцев, говорят, мало было. И хаты там целые, и скота больше сохранилось.

— Вот ты говорил, Павло Григорьевич, о радости от наших побед, — сказал Петренко. — Это тоже туда относится. Мало радости жить людям в таких отстающих колхозах, вроде нашего «Восьмого марта», если только опять будут они у нас… Почему в армии у нас нет этого термина — отстающий полк, отстающий батальон? Вот интересно бы получилось, если бы какой-нибудь полк не выполнил боевого приказа, а комдив стал бы оправдывать его перед командующим армией: «Да что с него возьмешь, товарищ командарм, это у нас отстающий полк с самого начала войны». А ведь в районах, даже в лучшее время перед войной, всегда можно было найти за средними показателями такой захудалый колхоз, из года в год проваливающий все кампании, в котором люди, если разобраться, еще и не видели по-настоящему всех благ советской власти. И не обязательно где-нибудь у черта на куличках, за пятьдесят километров, в болотах или плавнях, куда ни весной, ни осенью не доедешь, — бывало и в самом районном центре, под носом у секретаря райкома и председателя рика. Так привыкли все к этому, как будто положено было, в порядке принудительного ассортимента, что ли, иметь в каждом районе на двадцать — тридцать хороших колхозов два-три отстающих. Вот я поэтому и спрашиваю: нет ли сейчас там у нас таких, которые опять, с самого начала, хотят попасть в эту категорию?

Завалишин, присутствовавший и при этой беседе друзей, откозырял по форме Спиваку, старшему по званию.

— Товарищ капитан! Разрешите обратиться к старшему лейтенанту. Это вы, товарищ старший лейтенант, — сказал он, — совершенно справедливо говорите, что скучная жизнь людям в отстающих колхозах. Был и у нас такой колхоз в нашем районе, где я жил до войны. Назывался «Передовик». И название дали ему будто в насмешку. Первый от заду — так его все величали у нас. Как не повезло ему, бедняге, со дня рождения, так до самой войны не было толку там в хозяйственном направлении. Разукрупняли гигант на четыре колхоза, стали делить имущество, нашему колхозу дали свиноферму, «К новым победам» дали огороды, «Маяку» дали сад, мэтэфэ, а «Передовику» ничего не дали из подсобных отраслей, одно полеводство оставили. Обидели его сразу при дележке. А земли у него такие, что только скот пасти, неудоби, залежи. В «Маяке» вся степь — пашня, ни речки, ни водопою, туда дали мэтэфэ, а в «Передовике» — луга да неудоби, довели посевной план до плетня. Как-то невнимательно отнеслись к нему с самого начала. Ну и, конечно, такой доходности уж он не имел, как другие.