Читаем без скачивания Из Америки – с любовью - Владимир Серебряков

– А что вы так нервничаете, Кейт? – полюбопытствовал Щербаков. – Вы со вчерашнего вечера на взводе.

Я просто задохнулась от негодования.

– Вы соображаете, что говорите? – поинтересовалась я в ответ, – За последние сутки я нарушила столько законов, сколько не изучила за четыре года в Окленде! Из-за вас, между прочим, нарушила! Я бегаю за вами по лесам, точно эти чокнутые из спешл-форсез, вы устраиваете пальбу со взломом. А я, между прочим, полицейская – во-первых, и пацифистка – во-вторых, и мне не нравится, когда закон подменяют военным положением!

– Для пацифистки у вас очень военное мышление, – задумчиво ответил Щербаков, глядя в мутное небо.

– Какое?! – Я даже подумала, что ослышалась. Или русский оговорился. С кем не бывает.

– Военное, – повторил Щербаков. – Это очень по-армейски – ставить устав, или, в вашем случае, закон выше справедливости. Нет, не отвечайте. Вы хотели сказать, что закон – это конкретное понятие, в то время как справедливость – абстрактное, верно?

На самом деле я хотела зашвырнуть в него… ну, хотя бы своим идиотским значком полицейского. Если наточить края, как раз выйдет этот Анджеев сюрикэн, вот. Стоп, что-то я правда заразилась его детским милитаризмом. Но в принципе Щербаков был прав.

– Именно, – процедила я.

– На самом деле все наоборот, – проговорил русский грустно. – Справедливость первична, а закон – это лишь приближение к ней. Как в инженерном деле – вот явление, а вот его приближенное описание. Если система ведет себя не так, как утверждает описание, это описание неточно. Если закон несправедлив, он неточен и его нельзя придерживаться.

Я просто застыла. Так меня не поражало ничто – даже дурацкие выходки моих русских, даже их невозможные понятия и идиотские замечания.

– Только военные придерживаются устава, как Библии, – продолжал Щербаков, – потому что этого требует дисциплина, стержень армии. Потому я и сказал, что вы мыслите по-военному.

– Послушайте, – только и выговорила я, – откуда у вас такие мысли? Вы же сами полицейский, ну, из тайной полиции. И вы служили в армии.

– Служил, – неохотно кивнул Щербаков. До меня с опозданием, но дошло, что как раз об этом периоде своей жизни он рассказывает крайне неохотно – значит, не без причин. Да и Анджей намекал на что-то в этом роде. – И сам думал так же, как вы сейчас. Но когда пришлось, я не раздумывая поступил по чести, а не по уставу.

Он вздохнул.

– Потом был суд чести. Какая ирония, господи боже мой! Еще спасибо, что не трибунал – там я не отделался бы увольнением. В общем, у меня было время посидеть и подумать. И я не нашел в своих делах изъяна. А потом ко мне подошел человек, которого я не замечал прежде, и намекнул, где остро требуются люди с моими талантами. Так я пошел в охранку. Не самое уважаемое ремесло, скажу вам, особенно четыре года назад – тогда бомбисты всех мастей еще не так разыгрались, да и ризалисты трепали вашу колониальную администрацию, а не нашу. Но очень нужное ремесло. И я окончательно понял – бывает, что человек по закону виноват, однако я не могу первым бросить камень. А бывает, что человек живет по букве и параграфу, но его место на каторге.

Я стояла как оглушенная. Ведь я сама точно так же попала в этот идиотский отдел по связям с общественностью – привет от Клайда Джексона! Так почему мне никогда не приходило в голову отнестись к этому – так?

Кажется, я спросила об этом вслух.

– У вас, сударыня, демократия, – ответил Щербаков. – У вас нет справедливости. Только закон.

И разъяснил очередной парадокс:

– В Российской Империи есть человек, который вправе нарушить или вовсе отменить любой закон. Каждый лично свободный подданный его императорского величества – а других у нас, слава богу, не имеется – вправе подать прошение на высочайшее имя, добиваясь справедливости. Раньше этот круг был уже, но последние шесть десятилетий дело обстоит именно так. Если закон несправедлив, царь может его просто обойти. В этом суть и смысл самодержавия. Ваш же президент подчинен закону не в меньшей степени, чем любой житель страны. Если закон несправедлив, ваши сенаторы и эти… конгрессмены должны собраться и либо исправить его, либо принять новый, который не будет иметь обратной силы. Несовершенство системы уменьшается, но за счет неимоверного разрастания законодательства, потому что предусмотреть надо каждую мелочь! Справедливости добиться таким способом нельзя, потому что точных решений этой задачи не существует, а ожиревший закон подавляет всякое стремление выйти за его рамки. Система задыхается под собственным весом. Никакое движение в ней невозможно. – Он вздохнул и добавил: – А все так хорошо начиналось. Сколько пунктов было в вашей Конституции – двадцать с чем-то?

– Мы бы никогда не допустили человека до такой безграничной власти, – пробормотала я.

– Власть царя не безгранична, – поправил Щербаков. – Ей пределом закон божий.

– Это не предел! – взорвалась я. – Ну чем он лучше других?! Да хотя бы вас?

– Царь не «лучше», – ответил русский. – Он выше. Это не одно и то же. Священник тоже не лучше любого другого человека. Но апостольская благодать дает ему власть вершить святые таинства, в то время как обычному человеку такой власти не дано.

Если подумать, это даже логично. Как и все, что говорит Щербаков, – очень разумно и совершенно нелепо.

– Будем считать, что я уловила аналогию, – пробурчала я.

– Но мы отклонились от темы, – заметил Щербаков. – После нашей беседы вам не стало легче нарушать закон?

– Хотите сказать, что наша благая цель оправдывает средства? – попыталась съязвить я.

– Не всякие, но кое-какие, – поправил меня русский. – Думайте об этом как о необходимой самообороне.

И тут я опять остановилась.

– Слушайте, Сергей, – проговорила я, внутренне сжавшись, – а какого черта вам это надо?

– Что – это? – переспросил он.

– Спасать президента вражеской державы, – пояснила я.

– Не вражеской, – педантично уточнил он. – Всего лишь враждебной. А во-вторых, как по-вашему, кто для России выгоднее на этом посту – Форд с его программой экономического соперничества или эти доморощенные вояки?

– Но одну войну вы уже у нас выиграли?

– Не мы выиграли, – вздохнул Щербаков, – а вы проиграли. Обещайте, что никому не скажете то, о чем сейчас проболтаюсь я.

– Обещаю, – машинально брякнула я и тут же опомнилась: – Совсем никому?

– Андрею можно, – смилостивился русский. – Вашим соотечественникам нельзя.

– Ладно. – Я скрестила средний и указательный пальцы. А вот и обманула!

– Войну проиграла ваша армия. Дезорганизованная, деморализованная с первых часов. Но если бы сопротивление продолжалось, еще неизвестно, как бы обернулось дело. Поймите правильно – мы бы все равно победили, даже если бы каждый ваш солдат сражался до последнего, Но что бы осталось после этого от Аляски да и от всей Земли – вопрос спорный.

Он поймал мой недоуменный взгляд.

– Вы не знали, что ваш генерал Поквелл хотел применить атомное оружие против армии вторжения?

– Но ваши крейсера уже стояли на рейде Фриско! – взвыла я.

– Нас бы такое не остановило, – резковато ответил Щербаков. – Но суть не в этом. Мы отплатили бы той же монетой втройне. И я почти уверен – Британия вмешалась бы хотя бы под тем предлогом, что лучеактивная пыль поражает канадских медведей. И что дальше? Вторая Мировая война? Всего два атомных взрыва, а Европе икается до сих пор – что было бы, начни мы швыряться бомбами направо и налево? Официально этого не подтвердят, но я знаю – были планы применить их против городов противника.

Мне стало плохо. Взрывы в Альпах и на германской границе унесли тысячи жизней, но взрыв над центром Фриско унес бы миллион.

– Мы не готовы к глобальной войне, – закончил Щербаков свою тираду. – Никто не готов. Если бы мы заподозрили, что война продлится больше трех дней, она бы не началась. И она была последней. Надеюсь и молюсь об этом.

– А иначе?

– А иначе последней будет следующая, – мрачно ответил русский, – Совсем последней.

Он оглянулся и немного посветлел.

– Тьфу, пропасть! Вот же наша машина, Кейт, видите?

На Аляске, значит, ему отбило военное мышление. Посмотреть бы на него тогдашнего. Что это был за гибрид Тарзана с Суперменом, если он в штатской модели страшнее нашего спецназа?

Федеральная территория Аляска,

14 марта 1975 года, пятница.

Сергей Щербаков

Ночь превращается в день.

Осветительные ракеты бьют в небо одна за одной, не дожидаясь, пока предыдущая выгорит до конца. Городок залит нестерпимым после ночной тьмы сиянием, тени не успевают лечь на снег, как их сметает очередной всплеск света. Защитники базы опомниться не успевают. Они, как застигнутые морозом мухи, вяло и бессмысленно шевелятся, а тем временем наши солдаты проворно занимают дом за домом.