Читаем без скачивания Жизнь и судьба Федора Соймонова - Анатолий Николаевич Томилин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раньше других пришли в себя духовные, к смертям люди привычные. Феофан Прокопович, Георгий Дашков и Феофилакт Лопатинский — три архиерея, совершавшие елеосвящение над умиравшим, три лютых врага: епископ Новгородский, архиепископ Ростовский и архиепископ Тверской, объединенные в Синоде, отошли в отдельный покой и медлили, снимая облачение. У каждого были свои интересы. Феофан — человек осторожный и последовательный, при Петре Великом главный поборник нововведений в церкви, верный соратник царя-преобразователя, при Екатерине оставался под ее покровительством, но уже столь сильной поддержки не имел. Уступая всякой силе по слабости и собственного характера, и от непрочности положения, императрица, вынужденная заискивать у всех и угождать сильным, уступала поднявшим головы поборникам старины, выдвигавшим в Синод Ростовского архиепископа Георгия Дашкова.
Георгий был человеком совершенно противоположного Феофану направления. Был неучен, жаден до наживы, но энергичен, честолюбив и очень ловок. Своими природными дарованиями он умело скрывал недостаток образования и, как всякий ограниченный человек, делал ставку на природное великорусское духовенство, которое в эпоху преобразований было отстранено от высших степеней «ляшенками» — малороссийскими монахами, получившими основательное образование и призванными Петром Великим к управлению русской церковью.
В минувшие ныне годы короткого царствования Петра Второго Феофан — автор «Правды воли монаршьей», направленной против прав великого князя Петра Алексеевича, оказался втянутым в опасное дело с бывшим своим приближенным архимандритом Маркелом Родышевским, подозреваемым в неправославии и в непочитании святых икон. Взятый в Преображенскую канцелярию, Маркел наговорил на Феофана множество обвинений, и, если бы не своевременное падение Меншикова, архимандриту пришлось бы туго.
Сейчас, по смерти Петра Второго, у него должны были вновь возродиться надежды на усиление. Но для этого следовало правильно оценить обстановку.
Тверской архиепископ Феофилакт Лопатинский склонялся более к дружбе с Феофаном, хотя в душе был убежден в его неправославии. В то время западноевропейская церковь, особенно католическая, предпринимала немало усилий к объединению с русской православной церковью. Мы помним, что в 1728 году в Россию вернулась княгиня Ирина Петровна Долгорукая, урожденная Голицына, которая, будучи с мужем своим князем Сергеем в Голландии, приняла католичество. С нею вместе, под видом наставника ее детей, прибыл и некий католический аббат Жюбе. Пользуясь покровительством Голицыных и Долгоруких, а также испанского посланника герцога де Лирия, Жюбе в одной из подмосковных деревень Голицына встретился с Феофилактом и другими духовными лицами из высших и толковал о соединении церквей.
Время было выбрано не очень удачно. После смерти Петра Великого среди духовных лиц началось сильное движение против протестантов, и на заседании Верховного тайного совета приняли решение издать книгу рязанского митрополита Стефана Яворского «Камень веры», написанную еще при царе-преобразователе против лютеранства. Тогда, обличая Феофана Прокоповича в еретичестве, Стефан писал об опасности, исходящей от иноверных наставников, которые «приходят к нам в овечих кожах, а внутри волки хищныя, отворяющи под видом благочестия двери всем порокам. Ибо, что проистекает из нечестивого этого учения? Убивай, кради, любодействуй, лжесвидетельствуй, делай, что угодно, будь ровен самому сатане по злобе, но только веруй во Христа, и одна вера спасет тебя. Так учат эти хищные волки». Чтобы не возбудить религиозной вражды, Петр запретил печатать эту книгу. И вот теперь снова возник вопрос о ее издании. Просмотреть и подготовить ее поручили Феофилакту. Книга вызвала множество споров как на Западе, так и в русских православных кругах. Феофилакт написал «Возражение» против одного из западных богословов... Короче говоря, собравшиеся у смертного ложа пастыри, как и мирские владыки, меньше всего думали о несчастном отроке, покинувшем только-только сию юдоль скорби.
Министры Верховного тайного совета удалились в соседнюю палату и о чем-то там шептались за закрытою дверью. Узнав, что архиереи собираются уезжать, к ним вышел фельдмаршал Долгорукий и попросил остаться:
— Поумешкайте немного, святые отцы, зане должно быть советованье об избрании государя нашего...
И снова ушел к совещающимся. Однако по прошествии некоторого времени снова вышел и объявил:
— Верховному совету заблагорассудилось к находящему дню быть всех чинов собранию в десятом часу. Извольте тогда, святые отцы, прибыть и других архиереев и архимандритов, кои состоят синодальными членами, с собою привесть.
В сердцах покидали дворец высшие синодские чины. Ворчали про себя, что-де видно опять верховные господа хитрость какую-то меж собой затевают, а с ними не советуются...
Тут стали выходить в большой зал те, кого не позвали на совет, из генералитета и высшего дворянства. Федор увидел Ивана Ильича, который шел с Павлом Ивановичем Ягужинским, и поклонился обоим. Иван Ильич помахал ему рукою:
— А, и ты здеся? Это хорошо, ты не уходи, побудь маненько. Чай, с поручением от Прасковьи?..
Он по-доброму усмехнулся.
— А ить я тебя тоже знаю, — как всегда бесцеремонно, вмешался Ягужинский. — Ты тот морской, что в Персидском походе гукором генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина командовал, так ли?..
Федор поклонился.
— А еще?..
— А еще ходил с тобой, ваше высокоблагородие, в Выборг для Ништадтского миру...
Ягужинский сверкнул глазами, переглянувшись с Мамоновым.
— Помню, как не помнить. Хвалил тебя великий государь. За честность хвалил. А что ноне в Москве? Я чаю, морские волны пока до кремлевских стен не докатываются?
Вмешался Иван Ильич. Рассказал, что Федор восемь лет без отпуска провел на Каспии, а ныне вернулся, женился, сына родил...
— То добро! — перебил снова генерал-прокурор. — Добро, у меня вот тоже наследник появился, не гляди, что я стар. — Он засмеялся коротко, но, поняв неуместность веселья, оборвал смех. — Это хорошо, что ты в Москве. Здесь скоро за честным человеком с фонарем при белом свете ходить станут. Зело в них большая нужда будет...
С этими словами он отошел к камергеру князю Сергею Петровичу Долгорукому. Иван Ильич подмигнул Соймонову:
— Тут, брат, ноне великие дела будут. Чего Прасковья-то Ивановна передать наказывала?
Федор стал вполголоса рассказывать. Иван Ильич встревожился. Пару раз останавливал капитана, переходил на иное место, оглядывался. Глаза его сузились, губы подобрались.
— Говорить лишнее не стану, — сказал он, когда Федор кончил обсказывать. — Раз привез, стало быть, сам понимаешь, как дале себя держать и что за такие-то вести быть может. Сказал и забыл. И на дыбе не вспомнил, и на
