Читаем без скачивания Обратная сторона пути - Оксана Панкеева

— Вы безгранично щедры, о Повелитель. — Кайден благодарно склонил голову. — Я все же поковыряюсь в его памяти. И осмелюсь добавить к вашему наказанию кое-что от себя.

— Это то, о чем я думаю? — Голос Повелителя прозвучал неуместно лукаво и где-то даже игриво.

— Да, о божественный. Я намереваюсь подкрепить телесные муки душевными, независимо от того, будут ли они вечны, или продлятся всего цикл.

— Уж постарайся найти этот блок. Вечные они как-то интереснее.

Шеллар так и не успел разобраться, что они имели в виду и какой еще пакости ему стоит ожидать. Боль в растравленной ране, которую сноровисто сшивал безмятежный вампир, снова начала усиливаться, словно там, внутри, что-то шевелилось, ворочалось и мелкими острыми иголочками тыкалось в обнаженную плоть.

Повелитель не шутил — там действительно что-то есть, и это что-то уже начало пожирать его изнутри… Предстоящая казнь действительно будет мучительной и долгой. Если память не изменяет, их цикл — это чуть больше луны…

«Ну почему, — мысленно простонал Шеллар, уже понимая, что мысленными его стоны останутся очень и очень недолго, — почему я тогда не застрелился?…»

— Ну и чем бы мне заняться? — сам себя спросил Повелитель, остановившись у выхода на лестницу и прислушиваясь к истошным воплям, доносившимся из лаборатории номер четыре. — Поднять этого болвана или поговорить с нимфой?

Кайден почтительно молчал. Или просто не хотел отвлекаться от приятных его сердцу звуков.

Где-то этажом выше хлопнула дверь, и визгливый голос Нимшаста истерически вопросил в просторы коридоров, кто это орет и почему левой руке Повелителя, страдающей от невыносимой мигрени, невозможно спокойно прилечь на пять минут.

— О, действительно! — обрадовался Повелитель. — Почему это моя левая рука мается от безделья и даже не знает до сих пор, что она опять правая, а я тут между двумя делами разрываюсь? Кайден, ну-ка сбегай за ним, введи в курс дела и передай мой приказ. Пусть он займется Харганом, а я поговорю с девушкой. Может, она сама мне что-нибудь вразумительное объяснит, хотя нимфам это и несвойственно…

— Что именно? — полюбопытствовал Кайден и получил исчерпывающий ответ:

— Объяснять вразумительно. Эти существа то ли не от мира сего, то ли с большой придурью. Но попробовать все же стоит.

— А что поднимать?

— Пока — нестабильного духа. Когда я с ним поговорю, решу окончательно. Надо все-таки выяснить, что там случилось, вдруг его на самом деле убили. А если сам, то почему? Страх наказания? Раскаяние? Или бедняга просто утратил рассудок?

Возложив таким образом задачу на нерадивого помощника, Повелитель отправился в жилой блок, где без труда нашел нужный бокс по торчащим у двери халкам. Можно было и не трудиться самому, а приказать, чтобы пленницу к нему доставили, но что-то подсказывало — чем меньше посторонних будет вертеться вокруг их беседы, чем уединеннее и доверительнее она окажется, тем больше шансов разговорить перепуганную нимфу.

С первого взгляда на бесценную добычу Повелитель понял, что зашел не в самый удачный момент. И виноват во всем Нимшаст, который своими воплями сбил его с мысли, он и будет за это отвечать.

— Когда в жилище моих подданных вхожу я, — наставительно произнес он, слабо, впрочем, надеясь на то, что подобные наставления производят эффект на плачущих женщин, — при виде моей персоны надлежит прекратить все личные дела и встать, приветствуя меня.

Она послушно умолкла и встала, ни словом, ни жестом, ни выражением лица не показав ровно ничего. Даже глаза, из которых по-прежнему обильно струились слезы, ухитрялись ничего не выражать. Что угодно ожидал увидеть Повелитель на этом прекрасном застывшем личике — вызов, страх, покорность, упрек, ненависть, обиду, что угодно, но не это чудовищное «ничего», свойственное скорее зомби, чем живым людям.

— Почему ты плачешь?

— Потому что все плохо, — произнесла она. Несмотря на потоки слез, голос ее не прерывался, и сказанное прозвучало скорее печально.

— Что именно — все?

— Все. Харган умер. Шеллар страдает. Я… мне плохо здесь, здесь все мертвое, как в могиле, стены давят со всех сторон, везде боль и злоба… Это очень плохое место.

— Ты можешь сесть, — великодушно разрешил Повелитель, которому надоело стоять столбом, и подал пример, заняв единственный стул. Девушка одним быстрым движением вспорхнула на кровать с ногами и опять замерла, выпрямив спину и не утирая бегущие слезы. — Итак, мы начали говорить о плохом. Мне тоже жаль Харгана, но не ты ли сама виновата в том, что с ним случилось?

— Нет, — вскрикнула она, мгновенно утратив свою пугающую «никаковость», и в очаровательных темных глазах появилась искренняя боль. — Не я.

— А кто же?

— Ты. И… еще что-то… что-то такое, что сильнее меня, сильнее тебя и сильнее любого мага.

— Я? — Повелитель от возмущения едва не потерял дар речи. — То есть мне следовало подарить ему тебя и просто подождать, пока вы оба не умрете?

— Дело не во мне. Ты оттолкнул его, когда ему было плохо. Ты ведь мог объяснить, что не сделаешь мне ничего плохого, что он напрасно переживает и боится, что ты не собираешься меня обижать и ничего со мной не случится. С остальным он бы справился. А ты бросил его, когда ему нужна была твоя поддержка.

— Реальность сильно отличается от воображения чувствительных девиц, но я не стану тебе ничего объяснять, потому что у тебя все равно не хватит разума это понять. Лучше объясни подробнее насчет могущественного «чего-то», для которого не можешь найти названия.

— Я не могу. Я сказала то, что поняла.

— То есть это не иносказание и ты не имела в виду любовь?

— Нет. Любовь была уже потом, а это было причиной. И любви, и всего остального.

Надо будет поинтересоваться у самого Харгана, что он может поведать об этой странной силе, если, конечно, он ее почувствовал…

— Что ж, раз не можешь, не буду настаивать. Я имею представление о внятности объяснений, которые дают нимфы, и не надеюсь услышать что-то вразумительное. Теперь касательно страдающего советника, которого ты так жалеешь. Тебе следовало бы понимать, что он взрослый человек и знал, на что идет, когда затевал со мной игру в «кто кого ловчей обманет». Кстати, в отличие от тебя он принял правила этой опасной игры и даже сейчас на проигрыш не жалуется. И не жалеет себя. Так что твое сострадание ему ни к чему. А уж просить меня о снисхождении — верх тупости.

— Я знаю, — просто ответила она, чуть кивнув точеной головкой. — Ты злой и безжалостный. И тебе нравится, когда твои враги страдают. Зачем просить, если знаешь ответ.