Читаем без скачивания Урук-хай, или Путешествие Туда… - Александр Байбородин

– А Деагол? – череп видно задумался о прошлом, и мне снова пришлось поторопить его.

– Он умер, – равнодушно сказал череп. – Он пошёл на берег реки, где деревья, надел кольцо и повесил сам себя. На своём поясе. Я видел. Я следил. Я забрал Мою Прелес-с-с-ть и убежал. От всех них убежал. От всех мерзс-с-с-ких, противных, жирных хоббитцев. И я запретил им всем смеяться. Навсегда. Они перестали. И тоже умерли…

– А ты?

– Я жил. Я долго жил. Моя Прелес-с-с-ть… – откуда-то из-под камня вынырнула чёрная полупрозрачная рука с перепонками между пальцев.

– Плавать удобно, – сообщил череп. – Сам придумал, Моя Прелес-с-с-ть…

– А Бильбо? – спросил я. – Бильбо Бэггинс? Ты его помнишь?

– Вор!!! – завопил вдруг череп, и в пустых глазницах багровыми комками заполыхало пламя. – Вор! Мерзс-с-с-кий вор! Ворюга! Украл Мою Прелес-с-с-ть! Бэггинс – вор! Мерзс-с-с-кий взломщик! Украл! Украл Прелес-с-с-ть! «Сдохни, мерзс-с-с-кий вор! Сдохни! – я кричал ему. – Сдохни!» А он не умер. Он убежал. Украл Мою Прелес-с-с-ть…

– Бэггинсы-воры… – череп захныкал. – Пусто… Пусто… Я пустой… Внутри пустой… Сгорело всё… Моя Прелес-с-с-ть… Колдун сказал: «Забери Прелес-с-с-ть! Подстереги маленького хоббитца в кустах! Когда будет один! Забери Прелес-с-с-ть! Снова будет твоя!»

– Колдун? – я весь обратился в слух. – Какой Колдун? Саруман? Или Саурон?

– Моя Прелес-с-с-ть… – череп не обратил внимания на мой возглас. – Предала… И колдун предал… Их двое было… Двое… Не один. Двое мерзс-с-с-ких хоббитцев… Они сказали: «Веди!» Не мог ослушаться. Моя Прелес-с-с-ть… Вёл… До самой горы вёл…

– Моя Прелес-с-с-ть! – вдруг снова гордо завопил череп. – Моя осталась. Навсегда! Моя!

И он перешёл на бессвязное бормотание, в котором если и можно было что-то разобрать, так только слова «Моя Прелес-с-с-ть!» Я пытался его расспрашивать. Я задавал ему вопросы, но он не отвечал и лишь продолжал однообразно, усыпляюще бормотать. Звуки бессмысленной речи обволакивали меня со всех сторон, проникали в уши, давили на разум и заставляли закрываться глаза.

– Магия, – подумал я, смежая тяжеленные веки. – Это магия…

– Магия? – рассмеялся кто-то внутри головы голосом Огхра. – Лучше догадайся, как это сделано, сразу вся магия исчезнет!

– Морок! – строго произнёс в голове другой голос, похожий на Гхажша. – Это морок. Он его зачаровал, заморочил. Поговорили, и заморочил. Это морок. Чары. Не магия.

Они заспорили внутри моей головы: морок это или, может быть, сон.

«Сон, – подумал я. – Сон. Я сейчас усну и умру во сне. А потом истлею, и мой череп будет рассказывать сказки тем, кто придёт вслед за нами». В том, что кто-то придёт, я не сомневался.

Разлеплять веки было мучительно больно.

Череп всё также бубнил что-то неразборчивое, пламя в глазницах приугасло и тлело лишь по краям, оставляя середину чёрной пустоте зрачков.

«Не смотри в глаза, утонешь, – эти слова я уже, кажется, слышал. – „Вставай, малой, вставай! Делай хоть что-нибудь!“ – это я тоже уже слышал.

Как встать, когда не ощущаешь собственного тела? Когда не знаешь, где верх, где низ. Когда плывёшь по звукам, как по журчащей воде. По звукам, которых нет, ведь черепа не могут говорить. Как вырваться из поглотившего тебя морока? Как найти в этом мороке хоть что-то настоящее?! Хоть какую-то опору для ускользающего разума?

«Опору… – подумал я. – Я лежу на опоре. Я упал, когда всё это началось. Упал на камень. И я на нём лежу. На настоящем камне. Я должен его чувствовать. Хоть немного. Мне надо найти это чувство».

Холод. Холод камня. Камень тянул из меня живое тепло, приближая смерть. И он же давал мне знать, что я ещё жив.

– А выход? Как я найду выход?

– Там факел, факел Гхая.

– Нельзя верить глазам, они лгут. И уши тоже лгут.

– Значит, надо ползти вдоль стены, пока не наткнёшься на открытую дверь. Или пока не увидит Гхай. Или… Не важно. Надо ползти.

Это не так просто было, найти стену. Не просто было даже сообразить, где она может быть. Наверное, мне просто повезло. Мы ведь не дошли до неё всего нескольких шагов. Дорого мне стоили эти шаги. Я полз и боялся, что сбился с направления, что ползу по кругу. Бесконечно длинному кругу.

Когда пальцы мои упёрлись в стену, и когда я осознал это, я не позволил себе насладиться ложным ощущением первой победы. Я знал, что это ещё далеко не победа. Даже не тень её. Морок, пленивший меня, продолжал жить. И он разрастался. Тёмный зал наполнился гулом множества непонятных голосов. Багровые призраки плясали перед моим взором и подмигивали мне чёрными провалами глазниц.

Я не обращал на них внимания. Мне хватало забот следить, чтобы левое плечо и живот чувствовали камень.

Сейчас мне страшно вспоминать об этом. И ещё страшнее думать о том, что в зале могло быть открыто несколько дверей. Но, к счастью, была открыта одна. Та, через которую мы вошли.

Когда я ощутил, что плечо моё ни во что не упирается, я сначала испугался, потом обрадовался, а потом начал шарить руками, пытаясь найти Гхая. Не сразу, но я его нашёл. Гхай лежал, завалившись набок. Не шевелясь. Зажав в ладони шнур паутянки.

Пусть вспомнит Единый того, кто открыл, что из паутянки можно вить нервущиеся нити и верёвки. Если бы не эта нить, мне ни за что бы не выбраться из мрака подземелий Барад-Дура.

В себя я пришёл у лестницы. В какое-то мгновение вдруг понял, что лежу на спине, и надо мной ревёт и силится вырваться из клетки Багровое Око. И что это не морок. Трясущимися руками я сорвал с пояса баклагу с водой, зубами выдернул пробку и влил половину содержимого в пересохшую глотку. Меня тут же вырвало. Вырвало жестоко. С кровью и желчью. Вывернуло наизнанку, как свиную кишку для набивки колбас. Я попытался напиться мелкими глотками, но и это мне не удалось. Как только что-то попадало в желудок, рвота возобновлялась.

Не знаю, сколько часов я просидел под лестницей. За пламенем Ока из темноты подземелья не видно неба, и я даже не мог сказать, день снаружи или ночь. Мало-помалу тошнота прошла и я смог выпить воды и подкрепиться сухарями. О том, что мне нужно делать дальше, я не задумывался. Я и так это знал. Друзей не бросают. Даже мёртвых.

О том, как я вытаскивал их, я помню лишь обрывки. Я был слаб настолько, что едва мог стоять на ногах, и всё внутри меня кричало: «Не ходи!» Но не пойти было нельзя. Я помню, как, отчаянно ругаясь и плача, волок по проходу бесчувственное тело Гхая, как привязывал верёвку к поясу Огхра. Как Гхажш шептал: «Оставь. Уходи. Расскажи там…»

Но мне было не до его горячечного бреда. Я не мог его оставить. Это было бы ещё противнее, чем бросить его умирать в Хмурых горах.

Говорят, любой ужас рано или поздно кончается, иногда вместе с жизнью. Этот, к счастью, кончился раньше. Правда, нас ждал следующий. Когда обессилевшие, мы выбрались наверх, оказалось, что вокруг ясный, жаркий день. А от подножия башни доносится оживлённый визг.