Читаем без скачивания Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Точка зрения Раева была развита С. А. Экштутом, который утверждает, что, несомненно, было бы нарушением исторической правды, а также чрезмерным упрощением предположить, что недовольство политикой Александра I и критика в его адрес звучали только от членов тайных обществ или от так называемых «декабристов без декабря». На самом деле ситуация была намного хуже. К концу правления Александра I чувство, что страна зашла в тупик и не может продолжать существовать, как прежде, разделялось не только столпами самодержавия, но даже членами императорской семьи, поскольку они чувствовали надвигающийся кризис и опасались его неизбежных последствий. Действительно, Экштут обнаруживает, что политические настроения среди элиты в тот момент были хорошо описаны Завалишиным:
Все рассказы и скандальные анекдоты, подкопавшие окончательно прежнюю популярность Александра I-го, выходили от лиц, нисколько не принадлежащих к разряду тех, которых называли либералами, а между тем эти «свои», эти мнимые преданные не могут себе и представить, до какой степени воспламеняли они этими рассказами именно самые чистые и искренние молодые умы и сердца, до какой степени возбуждали негодование и способствовали к превращению общелиберальных стремлений в революционное движение[904].
Принято считать, что одним из самых ярких из тех, кого называют «декабристами без декабря», был литературный критик и начинающий поэт князь П. А. Вяземский. Его энергичные стихи призывали к освобождению крепостных, в частности «Негодование» (1820), «Санкт-Петербург» (1824) и «Русский Бог» (1828). В. А. Дивов, один из арестованных за участие в восстании на Сенатской площади, отвечая на вопрос следователей о влиянии, которое привело его туда, процитировал стихи князя Вяземского о свободе[905]. Вяземский часто выражал свое отчаяние по поводу отсталости жизни в России, особенно отсутствия свободы слова, как, например, в письме А. И. Тургеневу от 30 января 1821 года: «Есть, конечно, в России общество мыслящее, но это общество глухонемых. <…> Вся умственная работа производится тайно». Далее он описывает себя как застрявшего между «двумя огнями», предположительно горящими в Санкт-Петербурге и Москве, то есть «на черте преткновения всего азиатского и всего европейского». Его «болезнь», заключает он, «растет не по дням, а по часам, и вся жизнь моя — одно негодование»[906].
Вяземский принадлежал к тому эшелону независимого, либерального и критически мыслящего дворянства, взгляды которого вполне могли совпадать со взглядами декабристов, но которое никогда не стремилось или даже активно избегало членства в тайных обществах. Был ряд членов обществ, с которыми Вяземский некоторое время сотрудничал, например поэт В. К. Кюхельбекер или К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев, редакторы удивительно успешного, но недолговечного литературного альманаха «Полярная звезда». Однако М. Ф. Орлов был единственным декабристом среди ближайших друзей Вяземского. Во всяком случае, Вяземский, который, за исключением нескольких недель 1812 года, сам никогда не служил в армии, весьма пренебрежительно относился к молодым офицерам, составлявшим самую большую категорию членов тайного общества. Это очевидно из его нелестной характеристики их политического мышления: «Головы военной молодежи сошли с ума от волнения. Это волнение подогревалось хмельным шампанским, которое они пили на своих постах в 1814 году». Вяземский описывает это как своего рода «заразную болезнь», или «французскую болезнь», которую русские офицеры привезли с собой с Запада: «Этих будущих реформаторов тренировали днем в своих школах верховой езды, а ночью на бале».
П. А. Вяземский был определенно невысокого мнения о самом понятии тайного общества. По темпераменту он был противником директив и контроля, будь то со стороны правительственных чиновников или со стороны лидеров тайных обществ. Что касается идеи быть завербованным в одно из них, Вяземский писал: «Я всегда говорил, что ни один честный человек не должен вступать в тайное общество. Принадлежность к одному из них означает порабощение вашей собственной свободной воли тайной воле его лидеров: действительно прекрасная подготовка к свободе, которая начинается с порабощения самого себя!» Его оценка тех, кто действительно присоединился к тайным обществам, была столь же пренебрежительной и предполагает, что, несмотря на всю независимость его ума, самого Вяземского вряд ли можно было причислить к числу «невидимых» декабристов: «Большинство тайных обществ содержат значительную долю недоумков, а в остальном — несколько амбициозных или злонамеренных людей».
Тем не менее после ареста и осуждения повстанцев-декабристов Вяземский счел некоторые из выдвинутых против них обвинений весьма сомнительными, особенно самое серьезное из них, обвинение в покушении на цареубийство. Тем не менее, учитывая, что его имя неоднократно упоминалось в ходе шестимесячного процесса над заговорщиками, Вяземскому повезло, что его не вызвали в Следственный комитет. Как бы то ни было, Вяземский оставался подозреваемым для Николая I, который заметил, что отсутствие его имени в этом деле свидетельствует только о том, что он был умнее и осторожнее других[907]. Также часто называют типичными представителями «тенденции декабристов» трех братьев Тургеневых, Александра, Николая и Сергея. Хотя Сергей Тургенев никогда не был участником заговора, он считал себя «революционером», правда с нестандартным восприятием революции. Тургенев не был сторонником революции в «роковом» значении этого слова: «Сохранит меня Бог желать России революцию в этом
