Читаем без скачивания Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

— Чтобы слушать, что говорят в портике Маргарита?

— Нет, чтобы слушать, что говорят в комнатах моей мачехи.

Аврелия грозно выпрямилась.

— Скоро я положу этому конец!

— Не надо, бабушка, пожалуйста! — воскликнула Юлия, взяв бабушку за руку. — Ты не должна винить бедную Помпею! И во всяком случае, это не она. Это ее подружки. Конечно, я еще не взрослая, но я всегда считала себя старше и умнее Помпеи. Она, как хорошенький щенок, сидит там, помахивая хвостиком, с улыбкой от уха до уха, а разговоры плывут где-то высоко над ее головой, слишком озабоченной тем, как бы всем угодить и принять во всем участие. Они ужасно мучают ее, эти Клодий и Фульвия. А Помпея даже не может понять, какие они жестокие. — Юлия стала серьезной. — Я очень люблю папу и не хочу слышать ни единого плохого слова о нем, но и он тоже с ней жесток. О, я понимаю почему! Она слишком глупа для него. Ты знаешь, им нельзя было жениться.

— Это я виновата.

— Я уверена, что имелись серьезные причины для этого, — мягко проговорила Юлия и вздохнула. — Но если бы ты выбрала кого-нибудь поумнее, чем Помпея Сулла!

— Я выбрала ее, — сердито сказала Аврелия, — потому что мне ее предложили для Цезаря и потому что мне казалось, это — единственный способ быть уверенной в том, что Цезарь не женится на Сервилии.

В последующие дни выяснилось, что большое количество членов Сената предпочли не находиться на Нижнем Форуме и не быть свидетелями казни Лентула Суры и других.

Одним из таких был будущий старший консул Децим Юний Силан. Другим — будущий плебейский трибун Марк Порций Катон.

Силан дошел до своего дома раньше Катона, которого задерживали люди, желавшие поздравить его с очень хорошей речью и с тем, как он противостоял Цезарю.

Тот факт, что Силан сам вынужден был открывать дверь своего дома, подготовил его к тому, что он увидел внутри: пустой атрий без единого слуги. Полная тишина. Значит, все слуги уже знали о том, что случилось во время дебатов. Но знала ли об этом Сервилия? Знал ли Брут? С осунувшимся лицом, чувствуя острую боль в кишечнике, Силан с трудом распрямился и вошел в гостиную жены.

Она находилась там. Сосредоточенно изучала счета Брута. Услышав шаги, Сервилия подняла голову и с раздражением посмотрела на мужа.

— Да, да, в чем дело? — недовольно спросила она.

— Ты не знаешь, — констатировал он.

— Чего?

— Что твое послание Цезарю попало не в те руки.

Глаза ее стали огромными.

— Что ты хочешь сказать?

— Твой ценный слуга, которого ты так любишь посылать с поручениями, потому что он так умно подлизывается к тебе, оказался недостаточно умен, — проговорил Силан. Сервилия никогда прежде не слышала, чтобы голос мужа звучал так твердо. — Он явился в храм, даже не подумав подождать. Он передал Цезарю твою записку в наихудший момент — когда твой высокочтимый сводный брат Катон обвинял Цезаря как тайного руководителя заговора Катилины. И когда Катон увидел, что Цезарь читает только что полученную записку, он потребовал, чтобы Цезарь предъявил ее всей Палате. Видишь ли, он подумал, что она содержит свидетельство измены Цезаря.

— И Цезарь прочитал записку, — монотонным голосом произнесла Сервилия.

— Успокойся, моя дорогая! Неужели после стольких лет вашей связи ты так и не узнала Цезаря? — спросил Силан, скривив губы. — Он не так прост и умеет владеть собой. Нет! Если кто-то и вышел победителем из этой ситуации, так это Цезарь. Конечно, Цезарь! Он просто улыбнулся Катону и сказал, что, по его мнению, Катон предпочтет сохранить содержание записки в тайне. А затем встал и учтиво отдал записку Катону. Это было красиво сделано!

— Так как же узнали обо мне? — прошептала Сервилия.

— Катон просто не мог поверить увиденному. Ему понадобилось много времени, чтобы прочитать всего несколько слов, а мы все ждали, затаив дыхание. Разобрав написанное, он смял твое послание и бросил им в Цезаря. Но конечно, расстояние было слишком велико. Филипп схватил записку с пола, а потом передал ее будущим преторам. Записка гуляла по всему залу, пока не дошла до курульного возвышения.

— И они хохотали, — проговорила Сервилия сквозь зубы. — О, это они умеют!

— Pipinna, — процитировал Силан одно из выражений.

Другая женщина дрогнула бы — но только не Сервилия. Она зарычала:

— Дураки!

— Было так весело, что Цицерона едва услышали, когда он попросил приступить к голосованию.

Даже в разгар острой душевной боли интерес Сервилии к политике вырвался наружу.

— Голосовать? Для чего?

— Чтобы решить судьбу наших узников-заговорщиков, бедняг. Казнь или ссылка. Я голосовал за казнь, и в этом виновата твоя записка. Цезарь выступал за ссылку, и вся Палата была на его стороне — до тех пор, пока не выступил Катон. Катон убедил всех в том, что казнь необходима. И голосование показало, что большинство — за казнь. Это произошло из-за тебя, Сервилия. Если бы твоя записка не заткнула рот Катону, он говорил бы до захода солнца и голосовать пришлось бы на следующий день. А там Палата увидела бы смысл в аргументах Цезаря. Если бы я был Цезарь, моя дорогая, я разрезал бы тебя на куски и скормил волкам.

Сервилия смутилась, но ее презрение к Силану было так велико, что она решила проигнорировать его мнение.

— Когда состоится казнь?

— Она совершается как раз в этот момент. Я решил пойти домой и предупредить тебя прежде, чем придет Катон.

Она вскочила:

— Брут!

Чувствуя удовлетворение, Силан навострил уши, прислушался к шуму в атрии и кисло улыбнулся.

— Слишком поздно, дорогая, слишком поздно. Катон уже здесь.

Сервилия направилась к двери и резко остановилась перед ней. Катон ворвался в комнату, держа Брута за ухо.

— Входи! Полюбуйся на нее, на свою мать-проститутку! — рявкнул он, отпуская ухо Брута и так толкнув его в спину, что тот полетел вперед и упал бы, если бы его не подхватил Силан.

«Парень так ошарашен, что, кажется, даже не понимает, что происходит», — подумал Силан, отходя в сторону.

«Почему у меня такое странное ощущение? — спросил себя Силан. — Почему в каком-то тайном уголке души я так доволен этим? Почему я чувствую себя совершенно свободным? Сегодня мой мир узнал о том, что я рогоносец! И все же я нахожу, что не так важен этот факт, как восхитительно возмездие. Моя жена давно заслужила это. Не могу винить Цезаря. Это все она, я знаю, это была она. Его не интересуют жены тех, кто не раздражает его на политической арене. А я его не раздражал. Это она, я знаю, это была она. Она хотела его, она бегала за ним. Поэтому она отдала Брута его дочери! Чтобы держать Цезаря в семье. Он не женился бы на ней, вот она и переборола свою гордость. Какой подвиг для Сервилии! А теперь Катон, человек, которого она ненавидит больше всех на свете, знает об обеих ее страстях — Брут и Цезарь. Дни мира и самоуспокоенности для Сервилии кончились. Отныне начнется отвратительная война, как это происходило в ее детстве. О, она победит! Но сколько из нас доживет, чтобы увидеть ее триумф? Уж я-то точно не доживу, чему очень рад. Молю богов, чтобы я ушел первым».

— Смотри на нее, на свою мать-шлюху! — снова заорал Катон, сильно шлепнув Брута по голове.

— Мама, мама, о чем он? — захныкал Брут, в ушах у него звенело, в глазах стояли слезы.

— «Мама, мама»! — передразнил Катон, ухмыляясь. — «Мама, мама»! Какой же ты тупой, Брут, комнатная собачонка, пародия на мужчину! Брут младенец, Брут олух! «Мама, мама»!

И он опять сильно стукнул Брута по голове.

Сервилия метнулась к Катону, как готовая ужалить змея. Она подскочила так внезапно, что тот не успел заметить этого, встряла между мужчинами и вонзила острые когти в лицо Катона, как вилы. Если бы он инстинктивно не зажмурился, она ослепила бы его. Ее ногти пропороли его лицо от лба до подбородка, с обеих сторон, потом разодрали ему шею и плечи.

Даже такой воин, как Катон, отступил, крик нестерпимой боли замер у него на губах, когда, открыв глаза, он увидел Сервилию — зрелище, страшнее которого было только лицо мертвого Цепиона. Сервилию, чьи губы растянулись в страшной улыбке, обнажив стиснутые зубы. В ее глазах он увидел смерть. Потом, на глазах у сына, мужа и сводного брата, она поднесла ко рту окровавленные пальцы и стала слизывать с них кровь Катона. Силана чуть не вырвало, и он убежал. Брут потерял сознание. Катон остался стоять, глядя на сестру сквозь стекавшую ручьями кровь.

— Уходи и больше никогда не возвращайся, — тихо сказала она.

— Я отберу у тебя сына, так и знай!

— Если ты только попытаешься, Катон, то, что я сделала с тобой сегодня, покажется тебе поцелуем бабочки.

— Ты — чудовище!

— Убирайся, Катон!

И Катон ушел, прикрывая складками тоги лицо и шею.

— И почему я не сообразила сказать ему, что это я убила Цепиона? — удивилась она, опускаясь возле неподвижно лежавшего сына. — Ничего, — продолжала она, вытирая с пальцев кровь Катона, прежде чем дотронуться до сына. — Это удовольствие я приберегу для другого раза.