Читаем без скачивания Офицер особого назначения - Николай Стариков

В период разбирательства по делу Козюка Зверю пришла радиограмма из разведцентра, в которой говорилось о необходимости немедленно прекратить функционирование «Гидры», уйти в глубокое подполье, ждать распоряжения о возобновлении ее работы по сигналу «Гидра, вперед!». Связывалось это с необходимостью передислокации разведывательного центра. Давался новый график работы радиостанции. Первый перерыв в работе определялся десятью днями. В радиограмме, кроме того, руководителю «Гидры» предлагалось принять меры к поиску причин ареста Усатого, к ограничению контактов сотрудников организации с неизвестными лицами. Он также уведомлялся в том, что в ближайшее время эмиссары разведцентра прибывать не будут. Если же таковые объявятся, они подлежат уничтожению как провокаторы и агенты СМЕРШ.

Руководство разведывательного отдела войск НКВД решило использовать образовавшееся «окно» в деятельности «Г идры» для командирования майора Бодрова в Сталинград с двоякой задачей. Во-первых, забрать из Сталинградского областного управления государственной безопасности находившегося там капитана Довженко и доставить его в контрразведывательную организацию СМЕРШ Юго-Западного фронта, а во-вторых, привезти оставшееся во время передислокации имущество разведывательного отдела. Сергею на период командировки разрешалось переодеться в военную форму, сбрить бороду, которая упрямо не желала расти так, чтобы замаскировать лицо. Усы оставлялись для солидности, майор все-таки!

Как поется в известной песне, «были сборы недолги…» На всю подготовку к поездке в Сталинград, а это сотни километров по разбитым войной дорогам, отводилась одна ночь. Вечером в «келье» Иван с Романом, Мария, Ирина и Людмила откровенно любовались своим командиром. Новенькие офицерские гимнастерка с брюками, хромовые сапоги, парчовые майорские погоны, боевые награды на груди на фоне «мужицкой» одежды подчиненных смотрелись! Не каждому военная форма к лицу. Для этого нужно иметь еще соответствующее тело. Командир оперативной группы был воплощением такого удачного сочетания.

Назначенный временно старшим оперативной группы капитан Блошкин, он же Иванов, обещал «замордовать» службой старшего лейтенанта Попова (он же Романов), младшего лейтенанта Коробову Марию, особенно сержанта Денисенко Ирину, не говоря уж о Людмиле Широковой. Однако майор распорядился «мордовать» только отдыхом, а службу нести лишь наблюдением за обстановкой.

Николай Дмитриевич до последнего момента не знал, с кем ему предстоит поездка в Сталинград. Хорошему шоферу на подготовку автомашины к длительному рейсу много времени не требуется. Она у него всегда в полной готовности. А то, что старшим является майор, так майоров много.

Не сразу старший сержант Бодров узнал сына в предрассветной мгле. Обратил внимание в первую очередь на усы майора. Представился. Ноги подкосились, когда тот сказал: «Па, ты меня не признал?»

Шведов сказал Сергею только перед отъездом, что ему предстоит совершить поездку с родным отцом. На радостях хотел расцеловать друга, но Анатолий отстранился — майорам не к лицу целоваться с капитанами.

— Доведись мне такое, расплакался бы от счастья, — сказал Шведов, — а у тебя лишь слезы навернулись. — И он обнял Сергея.

— Мужчины плачут от бессилия. А капитанам положено опускать руки по швам, когда их целуют старшие.

— Ну, так и быть, — согласился Анатолий.

В путевом листе на «студебекер» Шведов определил маршрут движения: Купянск, Миллерово, Сталинград; обратно — Сталинград, Михайловка, Купянск. Михайловку он вписал умышленно, давая возможность Николаю Дмитриевичу проследовать знакомым маршрутом, а Сергею встретиться с Зиной. В штабе на эту приписку не обратили внимания, подпись начальника разведывательного отдела скрепили печатью. Маршрут, таким образом, стал узаконенным.

С высоты птичьего полета можно было бы наблюдать непонятную картину. Выехала автомашина из Чижей, через пару километров остановилась; открылись дверцы кабины, вышли двое, у радиатора начали обниматься, целоваться и стояли в обнимку битых полчаса. Эмоции их перехлестнули через край, когда оказались вдвоем, без постороннего взгляда.

Скоро «студебекер» вновь запылил по прифронтовым грунтовым дорогам. Путники наперебой рассказывали друг другу о событиях последних месяцев в их судьбах, вспоминали Батурино, родных и близких. Отец рассказывал, о чем они писали в письмах.

Маршрут движения автомашины во многом повторял путь, пройденный ротой Сергея пешим порядком год назад. Те же разбитые дороги, помятые и сгоревшие лесные полосы, заросшие бурьяном поля, незатянувшиеся окопы. Но теперь не было немецких самолетов, бесконечных потоков людей в военной и гражданской одежде, гуртов скота, медленно бредущих в облаках пыли, степных пожаров, горящих населенных пунктов. Стояла тишина, встречалось множество автомашин, идущих в ту и другую сторону.

— Где была вся эта техника в июле прошлого года? — говорил Сергей. — Сколько было бы спасено человеческих жизней, будь она тогда у отступающих войск.

— Шведов мне рассказывал, как он побывал на том свете в воронке от авиационной бомбы.

Сергей смотрел на окружающий ландшафт. Вокруг — зеленое буйство июньского лета. Степь еще не выгорела, не видно нанесенных войной ран. Но это издали. Вот лесная полоса вдоль недалекой отсюда реки Оскол. Здесь рота несла службу войскового заграждения, в этом месте была собрана первая большая группа красноармейцев, с которыми не знали что делать.

Сын рассказал отцу, как пришлось решать проблему, которая сопутствовала им на всем протяжении отступления до Сталинграда.

— Будь автомашин достаточно, — говорил Сергей, — вон их сколько теперь, не было бы массового бегства по этой земле. Немцы на технике, а мы пешком. Намечает командование, на каком рубеже занять жесткую оборону, а когда подразделения приходят туда, их уже поджидают немцы. И так до самого Дона, где оборону держали уже другие войска. Те, что отступали, переформировывались.

— Сколько же километров наматывали вы за день по прокаленной и знойной степи?

— Семьдесят дней двигались мы от Северского Донца до Волги, причем только пешком. Выходит, в среднем рота ежедневно делала по одиннадцать с лишним километров. Но бывало, мы сутки, а то и больше стояли на одном месте, выполняя задачи войскового заграждения, а потом делали марш-броски на десятки километров.

— Где было труднее всего? — спросил отец.

— Везде было трудно. Каждый божий день — через силу, но под конец втянулись в такую жизнь, трудностей уже не испытывали. Недалеко от реки Айдар есть, вернее был, молодой лес, где немецкая авиация заживо похоронила Шведова. Там могла погибнуть вся рота. От леса того одни вывороченные корни остались.

— Как же вы тогда уцелели?

— В боевой обстановке жизнь подчиненных и его самого зависит от решения командира. Сообразил он вовремя, что делать и как, цель будет достигнута. Если этого не произойдет, значит, провал гарантирован, потери неизбежны. Я тогда подумал за немцев: «Что бы я сделал на их месте после понесенных потерь при попытке нападения на нашу роту?» Лес — цель очень удобная. Потому и подал команду немедленно покинуть его. Сообрази чуть пораньше, не было бы таких потерь тогда. До сих пор казню себя за это.

— От солдата тоже многое зависит, — не согласился отец. — Он самый главный в бою, да и в любой обстановке. Солдат делает основное дело. Что сделал, то и есть, куда дойдет — там рубеж и граница, оттуда начинаются другие задачи.

— Солдат — рука. Она действительно делает основное дело в войне. Но руки, как известно, исполнители того, что сообразит голова. Офицер в армейском организме и есть голова.

— Сынок! — Так обращался Николай Дмитриевич к Сергею дома, теперь слово само по себе непроизвольно возникло. — Анатолий Алексеевич рассказывал, и по его воспоминаниям я достаточно полно представляю вашу службу прошлого года. Но я не имею представления, чем ты занимаешься теперь. Вроде бы ты сейчас не командир подразделения, не на фронте, да и там затишье, а орден тебе дали, да еще в звании повысили. Мне это непонятно.

— Па! Не бери в голову. Тебя тоже наградили и в звании повысили, а тоже не на фронте. Иногда в тылу бывают дела не менее важные, чем на фронте. Я еще не закончил выполнять задачу, которая мне поручена. Она не подлежит разглашению. Не обижайся, останемся в живых, придет время — расскажем друг другу, что с кем было и как. Одно лишь скажу, но без пояснений и тем более разглашений. Должность у меня — офицер особого назначения. Как только закончится наша с тобой прямо-таки счастливая командировка, с той же минуты мы не имеем права даже виду подавать, будто знакомы, тем более что родные. Причем в любой ситуации.

— Опасно?