Читаем без скачивания Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Когда все приготовления были закончены, она велела им взяться за руки.

Малахиас, не сказавший ни слова после возвращения тролля и Саймона, молча наблюдал за всем этим, сидя на подстилке рядом с ребенком. Странный мальчик был явно возбужден, его губы превратились в тонкую ниточку. Саймон протянул руки, сжав маленькую сухую лапку левой рукой и твердую ладонь Джулой правой.

— Держи крепко, — сказала колдунья. — Ничего страшного не случится, если отпустите, но так будет лучше. — Она опустила голову и начала говорить что-то мягкое и неразборчивое. Саймон не мог разобрать ни одного слова. Он смотрел на движения губ Джулой, на опущенные веки больших глаз; его снова поразило сходство валады с птицей, гордой, покоряющей вышину птицей. Он все смотрел, щурясь, сквозь колонну дыма, но покалывание на лбу и на ладонях уже начинало его беспокоить.

Внезапно стемнело, как будто темная туча закрыла солнце. В одно мгновение все, кроме белого дыма и красного огня, погрузилось в непроницаемую тьму.

Веки его отяжелели, и в то же время он был свежим, как после купания в снегу.

Стало холодно, так холодно, что не было сил терпеть. Не выдержав, он опрокинулся назад, и все вокруг покрыла глубокая тьма.

Прошло время — Саймон не знал много ли, мало, только слабое пожатие на обеих руках не покидало его, успокаивало и ободряло, — и через тьму стал пробиваться свет, лишенный направления и источника, свет, который постепенно превратился в ослепительно белое поле. Эта белизна была неоднородной: кое-где она блестела, как солнечный луч на полированной стали, кое-где была тусклой, почти серой. Мгновением позже белоснежное поле стало ледяной горой, сверкающей и неприступной, горой такой высокой, что вершину ее скрывали клочья облаков, мчащихся по темному небу. Из змеистых трещин в ее зеркальной поверхности поднимался дым, становясь еще одним бриллиантом в облачной короне горы.

Затем каким-то непостижимым образом он перенесся в недра величественной горы. Быстро, как легкая искра, летел он по темным коридорам, вымощенным зеркальным льдом. Бессчетные тысячи фигур встречались на его пути сквозь туманы и тени морозного сияния — бледнолицые, тонкокостные существа, марширующие по тоннелям, сверкая оточенными копьями, или сидящие у странных синеватых костров, чьи маленькие дымки поднимались вверх, чтобы присоединиться к туманной диадеме.

Искру сознания Саймона все еще не оставило ощущение двух теплых дружеских рук или просто чувство, что у него еще есть поддержка в этом страшном мире, потому что, конечно, у искры не может быть рук, которые бы чувствовали пожатие друзей. Наконец, он оказался в зале огромного пустого пространства в самом сердце горы. Своды зала терялись так высоко, что белый снег, как армия белых бабочек, падал, кружась, с верхних пределов на ледяные плиты пола. В центре зала был чудовищный колодец, источающий бледный, голубоватый свет. Волна непостижимого, обжигающего сердце страха неслась от мрачного отверстия. Из непредставимых глубин колодца в зал поднимались токи тепла. Мутная туманная колонна, мглистый столб ядовитых испарений над колодцем мерцал всеми цветами радуги, как титаническая сосулька под лучами горячего яркого солнца. В этом тумане зарождалось и существовало необъяснимое Нечто, состоящее из множества переливающихся форм, бесцветное и прозрачное, как стекло. Его очертания то возникали, то исчезали за завесой мглы — непостижимые соединения острейших углов и мягких окружностей. Все живые и мертвые формы мира были заключены в этом страшном видении, неразрывно скованные ледяной оболочкой. Загадочное Нечто на каких-то недостижимых высотах сознания могло сравниться с музыкальным инструментом. Но Оно было таким чуждым, огромным и пугающим, что нашедший воплощение в искре Саймон знал: он никогда не сможет услышать его ужасную музыку и остаться принадлежностью прежнего мира.

Лицом к колодцу, на грубом сиденье из покрытого инеем черного камня сидела высокая фигура. Он отчетливо видел ее, словно бы преодолев страшный колодец меньше, чем за одно мгновение. Она была облачена в белое с серебром платье причудливого, нечеловеческого покроя. Снежные волосы, струясь по плечам, незаметно сливались с незапятнанно белой одеждой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Бледная фигура подняла голову, и лицо ее ослепило Саймона дивной неземной красотой. Только когда она снова отвернулась, он понял, что видел всего лишь прекрасное, бесчувственное изображение женского лица… маску из серебра.

Великолепное таинственное лицо опять повернулось к нему. Он почувствовал, как грубая, неподвластная ему сила изгоняет его прочь, отключая от происходящего.

Новое видение всплыло перед ним. Каким-то образом оно было частью клубящихся туманов и зловещей белой фигуры. Сперва это было просто новое облако алебастровой белизны; постепенно оно перешло в прямоугольник, перекрещенный черным. Черные пятна стали линиями, линии превратились в символы. Наконец, перед ним возникла огромная открытая книга. На ее страницах виднелись буквы, которых Саймон не мог прочесть. Сначала переплетение рун было смутным и неясным, потом знаки стали более отчетливыми.

Время остановилось на мгновение, потом мерцание рун возобновилось. Значки разошлись в стороны и превратились в три тонких черных силуэта… три меча.

Эфес первого был выполнен в форме прямоугольных поперечных стропил крыши. На третьем мече перекрещивающиеся части и эфес образовали нечто вроде пятиконечной звезды. Каким-то далеким островком сознания Саймон узнал последний меч. Под черным как ночь покровом забвения он помнил, что где-то уже видел это лезвие.

Мечи начали медленно таять и исчезали один за другим. Все пропало, осталось только бело-серое ничто.

Саймон вдруг почувствовал, как он, под влиянием какой-то ужасной силы со страшной скоростью падает назад — прочь от горы, прочь от белого зала с колодцем, прочь от безумного сна. Что-то в нем радовалось этому падению, запуганное заповедными местами, где блуждал его дух, но малая, безрассудная часть сознания не хотела уходить.

Ему нужны были ответы. Его жизнь была схвачена и сломлена равнодушным движением какого-то проклятого безжизненного колеса, и где-то на самом дне своей души он был отчаянно, непоколебимо зол. Он был испуган, он попал, как в ловушку, в кошмар, которому нет конца, но свирепая злость была сейчас сильнее всего.

Он сопротивлялся схватившей его силе, сражаясь оружием, которого и сам не понимал, чтобы удержать сон и получить от него желанное знание. Он вцепился в исчезающую белизну и свирепо попытался превратить ее во что-то, что могло сказать ему, почему погиб Моргенс, за что убили брата Дочиаса и других монахов Святого Ходерунда и почему маленькая девочка Лилит застыла между жизнью и смертью в маленькой хижине в чаще леса.

Медленно и болезненно из пустоты снова появились очертания ледяной горы.

Где правда? Ему нужны были ответы! По мере того, как тянулась отчаянная борьба духа Саймона, гора становилась выше и тоньше, у нее появились ветви, она стала ледяным белоснежным деревом, подпирающим небеса. Потом ветви отвалились, и она превратилась в гладкую, белую башню — башню, которая была ему хорошо знакома.

На вершине башни сияли огни. Раздался оглушительный гром, подобный ударам чудовищного колокола. Башня содрогнулась. Колокол загремел снова. Перед ним открывалась какая-то страшная важнейшая тайна. Он чувствовал, что ответы уже близки…

Маленькая мошка! Ты пришла к нам, не так ли?

Ужасное, иссушающее черное небытие потянулось к нему и поглотило, закрыв собой башню и гудящий колокол. Он чувствовал, как дыхание жизни угасает в его блуждающей душе, по мере того как безграничный холод смыкается вокруг. Он был затерян в пронзительно-кричащей пустоте, крошечная пылинка на дне бескрайних черных глубин океана, отрезанный навсегда от жизни, дыхания, мыслей… все исчезло, кроме сокрушительной ненависти схватившего его существа… он задыхался.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И когда умерла последняя надежда, он снова был свободен. Он парил над миром Светлого Арда на головокружительной высоте в сильных когтях большой серой совы, летящей легко и свободно, как родное дитя ветра. Ледяная гора осталась позади, ее поглотила белая кость бескрайней равнины. С невероятной скоростью сова несла его через озера, лед, снег и горы к темной линии у самого горизонта.