Читаем без скачивания Дата Туташхиа - Чабуа Амирэджиби

Эта женщина была потомком Аэта — она рассказывала мне про любовь Медеи и Ясона.

Мы очень сблизились, но в наших отношениях все время присутствовала фальшь. А почему бы ей и не быть? Покажите мне двух женщин, которые бы искренне любили друг друга! В близости женщин фальшь всегда берет верх над правдой и чистосердечием. Иначе не бывает. Я — женщина, я знаю.

Когда я ехала на каторгу к Мито, моими попутчиками оказались два офицера-грузина. Как-то вечером я лежала, дремала, они думали, я сплю, и разговаривали тихо. Один из офицеров рассказывал, как однажды в каком-то уездном захолустье он остановился на два дня у одинокой женщины лет сорока или немного больше. Они быстро стали близки, и, желая быть любезным, офицер спросил: «В молодости ты, видно, была хороша собой? От поклонников отбоя не было?» — «Со мной Шанаев спал», — с достоинством ответила она. Шанаев был тамошним городовым.

После этого я стала замечать, что женщины охотно идут на связь с людьми, близкими к власти или просто чем-нибудь да знаменитыми, и так же охотно при удобном случае хвастают этой близостью.

Мне стало казаться, что и Бечуни Пертиа кичилась близостью с Датой Туташхиа. Это раздражало меня в ней и в то же время — я сама не признавалась себе — разжигало мой интерес к Дате Туташхиа. Однажды я чуть не выдала себя — так захотелось мне попросить Бечуни Пертиа, чтобы она показала мне своего возлюбленного. Я сумела взять себя в руки — ведь я женщина! В другой раз Бечуни сама сказала мне: «Чует сердце, сегодня ночью придет Дата… Хочешь — покажу?» Странно, но ее слова были мне неприятны. Я поняла, вся прелесть встречи с Датой Туташхиа была в ее недозволенности. А дозволенная — она была не нужна мне.

Стояла ранняя осень, и было тепло. Я отворила окно и, потушив лампу, прилегла, не раздеваясь. Мне не спалось.

Давно уже пробило полночь, когда я услышала скрип половиц на балконе и мимо моих окон промелькнула тень, скользнувшая к окнам Бечуни. Я вся обратилась в слух. Еще минута, и в ночной тиши я различила прерывистый шепот.

Я лежала, усилием воли заставляя себя не встать, не выйти на балкон, не подкрасться к окнам Бечуни… В четыре часа утра я открыла глаза, переступив через подоконник, вышла на балкон и замерла под окном Бечуни. Там было темно. Прислушалась — шептались по-мегрельски. От стыда я покрылась потом. Я уличила себя в двойном преступлении: я скрывала от всех знание мегрельского, а любовники шептались бог знает о чем, и я была шпионкой без совести и чести. Ноги тащили меня обратно, но неведомая сила меня удержала. Я прильнула к стене, впитывала звуки чужой любви, которых мой слух не знал, и мне казалось, они — мои. Потом все стихло, и мне показалось, что я в пустыне и погибаю от жажды, мне дали воды…первый глоток — и кружку вышибают из рук. Я едва не закричала. Ноги подкашивались. Меня охватила злоба, я не помнила себя — в жизни со мной такого не бывало. В моем воображении сложилась картина… я видела, как наяву… я отхожу от окна, перелезаю через перила балкона, бегу к старосте, бужу его… говорю, что Туташхиа здесь… у своей любовницы… полиция, дом окружен…

Из окна опять потекли звуки: «Когда тебя нет, бога молю, чтоб пришел. А придешь — и бога нет, и не нужен никто… Побудем вместе — и вот он, бог… мне так страшно, так страшно, Датуниа, Датуниа мой…»

Я не лгу, меня и правда тянуло бежать к старосте. Совесть не пустила… Как раз это и велено было мне делать. Оттого и не побежала…

Разговор за окном бежал уже в другую сторону. В голове у меня все смешалось, я слушала и не слышала. О чем они говорили — дошло до меня много позже, когда бог весть в который раз перебирала в памяти события той ночи.

— Не то говоришь, Бечуни.

— Не хочешь, чтоб он любил тебя?

— Хочу. Какой отец не хочет, чтоб сын любил его?.. Но для него лучше — не знать и не любить.

— Правду скрывать?

— Такая правда ему ни к чему. Узнает, что незаконнорожденный, — озлобится.

— Незаконнорожденный?.. У Гудуны другого отца нет. Ты его отец!

— Закон это закон, Бечуниа. Станет большим, узнает, что родился от невенчанных, и затаит злобу, хитрым сделается, коварным.

— Мудришь ты что-то…

— Ты подумай, Бечуни! Полюбит он меня, а меня убьют или в Сибирь загонят… Что с ним будет? Изведется, зло начнет копить, а злой человек — убог. Он хуже мертвеца. Мертвецу дела до живых нет.

— Ребенку нужен отец. Надо же ему любить кого-то?

— Надо. Ты и научи его. Пусть горы любит, землю свою, людей, мать… могилу отца… Чтобы добро любил! Я много об этом думал, Бечуни. Чье имя носит, чьим сыном народ его считает, пусть в том и видит отца. Так будет лучше… Не плачь, глупенькая моя… Не изводись… И не говори никому, а то начальство прознает… Не скажешь, Бечуниа?.. Не скажешь? Обещай…

Она всхлипнула.

— Как скажешь, так и сделаю. Пусть все остается, как было.

— Бечуниа, поклянись!

— Клянусь жизнью моего Гудуны! Клянусь жизнью моего Даты!

И опять поцелуи… и любовь. Больше выдержать я не могла и бросилась к себе в комнату.

Когда я пришла в себя, меня стал одолевать вопрос: что привело меня к окну — любопытство или что-то еще?

На другой день пришла хозяйка, посидела, помолчала и спросила, слышно ли было, как приходил ночью Дата.

— Слышно.

— Почему не зашла?

— Неудобно, Бечуни! — Я чуть было не призналась ей во всем, но удержалась. — Неловко… я постеснялась.

Если между нами и была искренность, то сейчас она и вовсе исчезла. А что было делать? Ответь я иначе — вышло б еще хуже.

— Ночь… Темно. Как я могла его разглядеть?

Но с другой стороны, где еще я могла его увидеть? Да я вообще не увидела б его больше… никогда! Сердце у меня оборвалось.

Бечуни смотрела на меня в упор, и я почувствовала, как билась ее мысль: «Скрываешь от меня? Но почему?»

Меня знобило, и я накинула шаль, но все равно не могла согреться. Закрыла окно — озноб не проходил.

— Пойду, госпожа Тико, — поднялась вдова. — Уже поздно.

С этого дня моя хозяйка все реже навещала меня. Из ревности.

…Уже кончалась зима. В тех местах снег почти не выпадает, но и дождей в ту зиму было мало. Ветер с моря приносил сырость, и она пронизывала до костей. У меня все время горел камин.

Однажды ночью я услышала осторожные шаги Даты Туташхиа. Он прошел садом и бросил камушек в окно Бечуни. Тихо скрипнула дверь, и все смолкло.

В соседней комнате у меня горела приспущенная лампа, сквозь занавесь, которая разделяла комнаты, проникал тусклый свет и рассеивался в спальне.

Вскоре возле дома послышался шум. Я выглянула в окно. По двору и за забором метались тени. На половине Бечуни снова скрипнула дверь, и в коридоре я услышала шаги. Не оставалось сомнения: дом окружен, и Туташхиа ищет место, где укрыться. Либо незаметную лазейку, чтобы уйти…

Ужас охватил меня, и я ничком бросилась на кровать.

— Туташхиа! — послышалось со двора. — Мы знаем — ты здесь. Если не хочешь, чтобы тебя повесили, выходи!

В соседней комнате с грохотом упал стул, прислоненный к двери, ведущей в коридор. Задвижки у этой двери не было, и я на всякий случай приставляла к ней стул — если кто-нибудь войдет без спроса, меня разбудит шум сдвинутого или упавшего стула. Я вскочила, подкралась к занавеси и заглянула в соседнюю комнату. В тусклом свете лампы я увидела мужчину в черкеске и сванской шапке. Мне не приходилось видеть разом столько оружия на одном человеке.

Он огляделся, снова приставил стул к двери и направился к моей спальне. У него были чуть выгнутые, но мощные ноги, и ступал он легко, словно не касаясь пола. Раздвинув занавес, он уверенно вошел в комнату. Мы оказались лицом к лицу, и он остановился. Передо мной был Дата Туташхиа. Конечно, я понимала это.

Сквозь чесучовую занавесь проникал желтоватый свет и нимбом мерцал вокруг фигуры Туташхиа. Он возвышался надо мной. Его дыхание я ощущала на своей груди. Когда оцепенение прошло, первой мыслью было, что я стою перед мужчиной, а на мне лишь ночная сорочка с глубоким вырезом. Не абраг, попавший в засаду, — я чувствовала, смотрит на меня, — а мужчина! Я прикрыла рукой вырез… Мужчин этот жест волнует не меньше, чем обнаженная грудь, уверяла меня одна дама, спустя много лет.

— Бечуни, потаскуха, гони из дома своего бугая! — закричали снизу.

Дата Туташхиа вздрогнул едва заметно и снова замер.

Слышно было, как на балконе Бечуни распахнула окно.

— Эй, ты, Никандро Килиа, курощуп! Не то что с Датой Туташхиа, лучше спать с дурачком Бардгунией, чем быть женой такого барана, как ты! Ты бы об этом подумал своей ослиной башкой. Ты спроси у своей гусыни, может, она тебе не соврет! Какой болван вдолбил тебе, ослу, что Дата у Бечуни?! Веди своих казаков да охранников, пусть ищут, раз время девать некуда! — И окно захлопнулось.